Несбывшаяся любовь императора - Елена Арсеньева

– Сколько же мне еще осталось пробыть на этом свете, как по-вашему?

Раух смотрел на него в сомнении, но ни тени сочувствия не было на его лице.

– Я ведь не Господь, чтобы знать минуту вашей кончины в точности, – проговорил наконец хмуро и как бы нехотя. – Да и не уверен, что нужно нам постоянно прислушиваться и ожидать, когда прозвучит первый удар нашего погребального колокола… Вы убеждены, что желаете об этом знать?

Николай Дмитриевич снова вспомнил, как умирала мать. Доктора, которых отец в полном отчаянии нагнал к ее одру во множестве, беспрестанно пытались вселить в нее надежду и твердили, что бедняжка еще поправится, даже когда она просила прислать священника и причаститься Святых Таин. Она уже отходила, а один самый ретивый лекарь все твердил в соседней комнате, что надежда на выздоровление умирает после пациента, а потому все хотел применить к ней какие-то новейшие медицинские средства.

Нет, ничего такого Николай Дмитриевич испытывать не хотел, а потому мрачно, весомо кивнул. Да, он желал знать, когда пробьет его час! Раух вздохнул, пожал плечами:

– У вас остался месяц, самое большее – два. Именно поэтому я и рекомендовал поспешить с приведением в порядок ваших земных дел, буде они имеются.

– Благодарю вас, – проговорил Николай Дмитриевич, порадовавшись тому, как звучит его голос – спокойно, без дрожи, без унизительной слезливости. – И прошу вас, не трудитесь возвращать мне деньги за визит – того, что имеется у меня, на мой век хватит, еще и останется.

– Воля ваша, – пожал плечами доктор, отводя холодные, равнодушные глаза. Ни спасибо, конечно, не сказал, ни всего вам, милостивый государь, наилучшего, даже не простился, вот колбаса немецкая замороженная!

С другой стороны, что наилучшего можно пожелать умирающему? Гроб попросторнее, яму поглубже? Но это Шумилов и сам мог себе обеспечить.

Выйдя из докторова дома, Николай Дмитриевич побрел невесть куда. Про экипаж он забыл, и лошади, погоняемые недоумевающим кучером, послушно трусили сзади. На миг он почувствовал себя ослепшим и оглохшим перед свалившейся бедой, но вот вдруг пахнуло сладким ладанным духом, и этот аромат напомнил ему о прибежище всех отчаявшихся душ… Он огляделся и обнаружил, что стоит перед часовней Варвары-великомученицы. Дверь была распахнута, его словно приглашали войти.

Он вошел и первым делом хотел поставить свечку во здравие раба Божьего Николая Шумилова, как делал всегда. Но опомнился… Прошел в левый придел, где трепетали огоньки перед распятием, и поставил свечу заупокойную – о себе.

– Эта первая, – глядя на неверный свет, пробормотал так тихо, что слышно было только ему самому и Господу. – Потом еще будут, но эта – первая…

И внезапно Николай Дмитриевич ощутил, что успокоился, понял и принял неминучесть своей кончины, что его цепкий, проворный, деловой ум уже начал справляться с бедой и готовить себя к новой, будущей нежизни, а также напоминать о том, что непременно, всенепременно нужно успеть сделать в жизни, которая ему еще оставалась.

Для начала он подошел к иконе Варвары-великомученицы и поставил свечу перед ее строгим, почти суровым ликом.

– Варвара… – пробормотал он, глядя в большие темные глаза и думая о глазах других – таких же синих, как его собственные и его покойной матери. – Варвара, Варенька…

И пошел из часовни. Странное было у него ощущение – словно одежда болтается на нем, как на палку наверченная. Потом, уже дома, Шумилов обнаружил, что спал в весе не менее чем на четверть пудика, в одночасье-то.

Ну что же… ну что ж! Узнай-ка пору своей смерти… Небось не только дородность – вся прочая шелуха с тела и души спадет.

Когда Александра Егоровна решила, что Варвара Асенкова – самая любимая актриса Петербурга – вполне имеет право просить прибавки к жалованью, она, конечно, не ожидала того ответа, который получила.

Контракт с Асенковой еще на три года дирекция Императорских театров заключила, однако увеличить жалованье отказалась.

Почему? Ведь публика ломилась на спектакли!

Окольным путем, далеко не сразу, но все же удалось разузнать, что управляющий конторой санкт-петербургских театров Киреев получил от заведующего репертуаром Петербургской русской драматической труппы Зотова письмо следующего содержания:

11 Генваря 1836 г.

Милостивый государь Александр Дмитриевич!

По поданной от актрисы Асенковой-младшей просьбе Его Превосходительство[28]

приказал объявить ей, что никакой прибавки сделано быть не может, ибо по собственному отзыву Государя Императора она никаких успехов не сделала.

С совершенным почтением честь имею быть – Р. Зотов.

Письмо об Асенковой уничтожь. Директор приказал сослаться на министра, который велел ее оставить на прежнем положении.

Итак, император, вопреки надеждам великой княгини Елены Павловны, не изменил своего мнения и по-прежнему полагал, что как актриса Асенкова ни на шаг не продвинулась со времени своего дебюта, который так много обещал…

Кто знает, может быть, Николай Павлович был прав. Не требовалось особого актерского мастерства, чтобы демонстрировать стройные ножки и бросать дерзкие реплики. Прелестный голос, великолепная память, которая позволяла Асенковой в сорок восемь часов выучить любую, самую сложную роль, неистовая работоспособность, помогающая выдержать три разных спектакля в день плюс репетиции, – это у нее было всегда. Так же, как и очарование – непостижимое, победительное очарование, тот самый charme, о котором так любят говорить французы, или чар, говоря по-русски, чар, редкостный подарок богов… Все это было дано Вареньке от природы, и единственное, что она делала в водевилях, – беспощадно эксплуатировала свое природное богатство. Быть может, предложи ей дирекция более серьезные, более глубокие роли, она блеснула бы… А может быть, и нет (если говорить о «серьезных» комедиях, то в «Горе от ума» она весьма мило сыграла незначительную роль госпожи Горич, однако Гоголь счел постановку своего «Ревизора» в Александринке провальной: понравилась ему только игра Сосницкого – Городничего, а Дюр – Хлестаков и Асенкова – Марья Антоновна вызвали его раздражение).

И все же напрасно так уж сильно рассердился государь император Николай Павлович. А он именно что рассердился… Из-за вольных реплик брата. Из-за того, что Варенька Асенкова – этот чистый ангел, о котором император порою вспоминал с затаенной нежностью, гордясь собой, потому что решил не касаться ее даже в нечистых помыслах, – позволила покуситься на себя какому-то немытому абреку! И неужто лишь ему? Николаю Павловичу было известно о толпах ее поклонников, о повальном увлечении молодых петербуржцев прелестной актрисой. Да разве только молодых?.. Почему эта артисточка ведет себя так, что первому кавалеру государства приходится ее ревновать?!