"Я у себя одна", или Веретено Василисы - Екатерина Михайлова

—   Хочу зарезать свою внутреннюю Хрюшку...

—   И все-таки, где мы с ней встретимся? На ферме, где их для того и держат, чтобы зарезать? Или, скажем, в зоопарке, где зверей рас­сматривают, изучают и где можно понять, кто она тебе?

—  Да, пожалуй, все-таки в зоопарке — надо же хоть познакомиться. Насчет "зарезать" я еще подумаю.

—   И что же может стать результатом твоей работы?

—   Понять, какая она, чего ей надо, почему она действует против моих интересов. Может, какой-то способ контроля найдется и без резни.

Это правда: искушение разделаться, избавиться, "зарезать" какую-нибудь свою нелюбимую часть бывает велико, но поддаваться ему не стоит. Татья­на это чувствует. Или, возможно, понимает. Если бы она не выбрала зоо­парк, я предпринимала бы новые попытки оставить Хрюшке шанс: возмож­но, мы дошли бы и до логического конца: а что бы было, если и впрямь от нее избавиться? Уверяю вас, обязательно бы оказалось, что ничего хороше­го. С самыми мрачными, уродливыми, неприемлемыми сторонами себя са­мой все равно приходится знакомиться, мириться и договариваться. Это, в общем-то, и есть пресловутое "принятие себя": можно так и не полюбить свою внутреннюю Стерву, Ленивую Лахудру, Плаксу, Снежную Королеву, но знать их, понимать их потребности и слышать голоса для взрослой жен­щины необходимо.

Между прочим, именно они, наши нелюбимые, тщательно скрываемые даже от себя, часто могут рассказать нам такую острую, жизненно важную прав­ду, какую не скажут более "ручные" части или роли. Неуправляемое пове­дение — хотя бы то же переедание — это всегда знак какого-то внутрен­него разлада. Хрюшка за что-то берет реванш: вечером, когда контроль слабеет, когда усталая и голодная Татьяна добредает до дома. Да и сам за­прос был не на тему избыточного веса, а о чем-то другом. За "понятными" темами всегда что-то прячется. О чем же эта история, что скрывалось на этот раз за такой знакомой многим жалобой: "Все знаю, все понимаю, а все равно жру"? Посмотрим.

— Таня, давай увидим, кто еще есть в твоем зоопарке.

И мы познакомились, то есть Татьяна определила место, выбрала на роли людей из группы, поменялась с каждым из персонажей ролями, озвучила монологи Жирафа, Коалы и Слона. (Согласитесь, это был зоопарк с непло­хой коллекцией тропических животных.) Жираф гордился тем, что все ви­дит сверху и не очень интересуется тем, что происходит на земле, — будь то посетители, сама "владелица" зоопарка Татьяна или другие звери. Коала вообще не стремился к общению, но предупредил о своих острых когтях и обманчиво плюшевой внешности. Слон, как и положено мифологическому, сказочно-басенному Слону, был мудр и велик и попенял Тане за то, что она недостаточно прислушивается к его мудрости: "Приходится каждый раз трубить тебе прямо в ухо: бу-у!" А вот и Хрюшка, совсем неуместная в этой экзотической компании, слишком обычная, неинтересная. Как и сле­довало ожидать, характер у Хрюшки оказался не сахар — у большинства нелюбимых частей он нелегкий, а вы как думали? Когда тебя отвергают, не слышат, да еще и зарезать грозят, у кого от такой жизни улучшатся манеры и возникнут теплые чувства к миру? Вот с какой Хрюшкой мы познакоми­лись: она сначала села кулем, враскоряку, а потом и вовсе плюхнулась на пол своей клетки задом ко всему свету:

—   Ну, свинья я. Че, не видишь? Живу тут. Ем. Эти все о себе вообра­жают. Люди ходят, пялятся. А я вот им назло задницей повер­нусь, в дерьме поваляюсь, хрюкну и еще больше жру. Постоят, надоест, свалят. И черт с ними. Раздражают они меня, вот что. Чего приперлись? Да, я тупая, упертая и злая. Трескаю все под­ряд — меня выпусти, я и ребеночка сожрать могу, мне без разни­цы. Ничего не хочу. Ничего не интересно. Все жиром заплыло.

Душка, правда? И как обычно и бывает, это далеко не вся правда. Мы — и я, и сама Таня, и группа — пока еще не прошли испытание: приближаясь к нелюбимой части, всегда рискуешь получить пинок, шипение разъяренной змеюки или шматок грязи из лужи. Это ее привычный способ реагировать на отвержение, а ничего другого она и не ждет. Терпение — и мы узнаем чуть больше. Татьяна смотрит на свою Хрюшку в исполнении другой участ­ницы и вдруг спохватывается:

—   Ой, есть еще один зверь. Это Волчица. Вот здесь, напротив Хрюш­ки. Ее клетка не заперта, она ходит на охоту в лес и даже, кажет­ся, там живет. Там живет, а здесь бывает. Волчица будет... Инна.

—  А что Волчица говорит другим? Поменяйся с ней ролями.

—  Жираф для меня высоковат, Коала может меня интересовать толь­ко если свалится, Слон — это вообще не мой масштаб. (К Хрюш­ке.) А за тобой я приду. Когда-нибудь, когда время настанет. Я поджарая, деловая Волчица. У меня в лесу в логове волчата, мне их кормить надо. Я рыскаю целыми днями, мне не до тебя. Ты — корм для моих детей на всякий случай, на черный день. (Обмен ролями, Таня в роли Хрюшки слушает Волчицу и отвечает.)

—  А я все равно ничего не чувствую, даже не боюсь тебя. Корм так корм. Я и есть корм, тупая и покорная. Я даже сопротивляться не буду, подставлю жирную шею — вот так, чтоб уж побыстрей. Жертва я по жизни, тупая и противная. Мне и себя-то не жалко. Так мне и надо. Я знаю, что когда-нибудь ты за мной придешь. Корм так корм. На что я еще гожусь-то?

Таня смотрит на странный, даже несколько зловещий диалог своих час­тей — неопрятной и не вызывающей сочувствия жертвы и по-деловому равнодушного хищника-агрессора. И вместе с ней мы видим, что эти два зверя явно отличаются от первых трех: и фон их жизни к нам поближе, и речи хоть и непонятны, но заряжены какой-то тоской, полны намеков... Между ними действительно что-то есть: притяжение, подтекст, давнее зна­комство. И обе они — самки. И явно что-то значат эти зеркальные упоми­нания: "ребеночка сожрать" — "детей кормить". У этих двух есть история, в их монологах появляется время. Сейчас что-то "щелкнет", замкнется и произойдет. Обязательно, раз повеяло не просто навозом и кровищей, а тоской и тайной. Смыслом...

—   Слушая Хрюшку, я вдруг вспомнила того веселого, безбашенного поросенка, которым она была. Давно не вспоминала.

—  Познакомимся с ним? Стань Поросенком. История Хрюшки, дей­ствие второе. Где мы?

—  Мы в лесу. Я дикий поросенок. Резвый, жилистый, с большой башкой и тощим задом. Я полосатый, щетинистый, шустрый, ве­селый. У меня чуткий пятачок, и я всюду сую свой нос.

—  Ты любопытный?

—  Я не любопытный, я — любознательный!

Во время всего этого диалога мы на четвереньках — буквально, рискуя колготками — довольно быстро обегаем "мир Поросенка" в стороне от за­стывшей сцены Зоопарка. Конечно, дикий лес, где живет дикий Поросе­нок, — это другое пространство. Там есть опасности — хищники, охотни­ки, но все интересно и разнообразно; это место жизни и развития, а не заточения. Поросенок "носит" покровительственную окраску, этакое дитя в камуфляже; он создан для такого леса и образа жизни. Голова в этом образе жизни явно занимает не последнее место. Обратим внимание: "предок" Хрюшки отличается от нее не только мастью, характером и ком­плекцией, но и полом. Поросенок, конечно же, мальчик. Шустрый, себе на уме, активный и очень цельный, духом и телом крепкий, ладненький. "Счастливый внутренний ребенок", как сказали бы некоторые мои колле­ги, и я соглашусь.

—   Поросенок, что есть в твоем лесу? Куда ты суешь свой любозна­тельный нос?

—   Так, здесь лисы. Нора вонючая, на то и лисы. Курицу жрут. Даль­ше. Медведи опять детей делают. Это я уже видел, дальше. Ну, тут змеи — с ними лучше не связываться. Они мне ничего сде­лать не могут, но у меня с ними мало общего. Сегодня в моем лесу ничего особенно нового, все занимаются своими делами, и я тоже.

—  А "твои дела" — это что?

—  Видеть, бегать, принюхиваться, узнавать, жить, расти.

—  А ты боишься волков или, может, охотников?

—  Я осторожный, у меня нюх хороший. Если что — убегу к своим.

—   Кем ты станешь, когда вырастешь?

—  Кабаном, как папа с мамой.

И Поросенок тут же вырос. Мы распрямились и еще раз обошли "его по­ляну".

—  Я могучий, литой зверь. Никого не трогаю сам, но и меня никто не трогает. Я все здесь знаю, понимаю свои границы. Хозяин.

—   С кем ты встречаешься в этом лесу?

—  Да вот с Волчицей. Мы не враги, мы соседи. Привет, серая.

—   Привет. Ну, как у тебя дела?

—  Да все путем. А твои как?

—   Растут помаленьку. Я на твою территорию не посягаю, так, мимо пробегала. Дай, думаю, поздороваюсь с соседом.

—  Да и я к тебе не ломлюсь, мне своих полян хватает.

—   Ну ладно, побегу. Приятно было повидаться.

—  Давай. Пока.

Я предложила Волчице и Кабану (разумеется, весь их диалог задан Татья­ной через обмен ролями, это же ее личные "внутренние звери") обме­няться каким-нибудь ритуальным жестом, которым они, как правило, здо­роваются и прощаются. Мы же все понимаем, что это не обычные живот­ные, почему бы им не иметь своих традиций и этикета? На эту мысль меня навело то, как они стоят во время разговора: очень достойно, краси­во, несколько официально — так на дипломатическом приеме могут дер­жаться "очень важные персоны" равного статуса. И Секач с Волчицей об­мениваются затейливыми мушкетерскими поклонами, неизвестно откуда взявшимися в этом "диком, диком лесу". Волчица удаляется. А я спраши­ваю у Секача: