Царица Прасковья - Михаил Семевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот, вслед за любопытным полковником, мы узнали, что отцы приведенных девиц, братья Терские, были: один — вольноотпущенный князя Сергия Долгорукова, а другой — крестьянин боярина Сверчкова, отданный им в солдаты; что дядюшка их, провинциал-фискал, в благоприобретенном доме которого они живут, имеет большую прислугу, а для острастки ее держит кнут.
Харитон Иванов генеалогию свою помнил гораздо хуже: он не знал, напр., сколько ему лет, какое его прозвище, крепостной ли он по рождению или купленный, и если купленный, то как была велика его стоимость; впрочем, сообщил несколько известных уже нам сведений о переездах его барина, Деревнина, из имения в имение.
Если память изменила Харитону Иванову, зато Иван Петров очень хорошо помнил, что отец его был кузнец, что он родился в Суздальском уезде, причем Петров не преминул назвать село, ознаменованное его рождением, заявил, что ему 35 лет от роду и третий год пошел с тех пор, как он взят своим барином, Юрьевым, в Москву и живет в его доме, в Китай-городе, у Ильинских ворот. Что касается до шведа Егора Яковлева, по прозвищу Боровкова, столь сходно купленного Терским, то места своей — родины он не помнил, крепостной или нет — того обстоятельно не знал, знал одно — огород да капусту, вверенную его хранению, и то знал только потому, что за недосмотр, как и явилось по осмотру его спины, Егор «весьма знатно бит кнутом».
— Нет, не кнутом меня били, — говорил Боровков, — меня били батогами да плетьми.
Впрочем, полицмейстер не сразу поверил, ибо и здесь память Егора могла ему изменить. Изменила она и шестнадцатилетнему крепостному мальчику г. Юрьева, Остафию Спиридонову. «По осмотру его спины явилось, что он бит кнутом»; но юноша стоял на том, что барин соизволил бить его за домашние вины не чем иным, как только плетьми да батогами.
Приведенные нами показания отобраны были далеко не простым спросом. Кулаки и батоги как неизменное условие тогдашнего полицейского опроса (и позже они долго не были забыты) были пущены в дело[116]. Если верить Терскому, то Греков и еще более Тихменев, пристрастный судья, человек, заинтересованный в этом деле, бранили допрашиваемых самыми «скаредными» словами, били некоторых по щекам собственноручно, наконец, раздевали и пороли плетьми и батогами.
Марья Назарьевна сообщила, что муж ее, Федор Данилович Валяев, — служитель царицы Прасковьи; что она зашла ныне в дом Терского по-соседству, с намерением довольно мирным — заказать его служанкам шесть рубах. Так как более интересного Марья ничего не сказала, то ее в тот же день и освободили, но не иначе как на поруки, под расписку мужа, с тем, чтобы явилась в полицию по первому востребованию.
Все эти показания, представя нам две-три черты, небезынтересные для знакомства с нравами того времени, ничего, однако, не разъяснили Грекову. Было уже исписано листов десять первыми допросами и било десять часов ночи, когда Греков нашел нужным поручить тому же капитану Пазухину отправиться в дом Юрьева, поискать там Деревнина, а в случае неудачи, арестовать, как водится, всех жильцов, хозяек и хозяина дома.
Новый набег полицейского партизана и на этот раз не вполне удался: Деревнин вновь ускользнул из его рук. Но дом был оцеплен вооруженными солдатами; полицейские рыскали по комнатам везде и все перешарили. Пазухин ругался, «чинил разныя обиды», а когда Петр Иванович Юрьев, хотя и ревельский школьник, вносивший за себя ежегодный выкуп двести руб. в адмиралтейство, но, во всяком случае, барин сам, не лишенный права драться, вздумал останавливать полицейского, то вспыльчивый капитан-поручик отпустил ему такого тумака кулаком в голову, что тот нашел неудобным продолжать дальнейшее объяснение. С дамами боец от полиции вел себя не менее деликатно. Жена Юрьева, дерзнувшая также что-то сказать, получила удар кулаком «в зашей», столь ловкий, что слетела с высокого крыльца и непременно бы расшиблась до смерти — так повествует в своей жалобе очевидец Терский, — если бы добрые люди не подхватили барыню, бывшую в это время «чреватою».
Било четыре часа ночи, когда Пазухин кончил обшаривать да опечатывать имущество в доме Юрьева. Оставив здесь караул, он отвел в полицмейстерскую канцелярию Григория Терского, его жену, Прасковью Дмитриевну, Петра Юрьева и жену его, Анну Григорьевну; что же касается до жены Деревнина, то лишь только она узнала о набеге полиции на дом ее отца, она тотчас ушла из дому Юрьева и куда скрылась — неизвестно.
В полиции арестантов рассажали по казенкам; главнейший из них, Григорий Терский, посажен был в колодничью палату, в которой быть было нельзя: в сырой, тесный и душный подвал загнаны были 200 человек; высидев в подвале ночь, Терский, как сам свидетельствует, едва жив остался.
Между тем допросы продолжались всю ночь. Тихменев, личный враг Деревнина, не уставал; не утомился и господин обер-полицмейстер в уверенности, что его труды сторицею вознаградятся от щедрот благодушной царицы Прасковьи.
От Юрьева, его жены и тещи следователи ничего особенного не узнали; гораздо подробнее и обстоятельнее были ответы провинциал-фискала, составленные с большим искусством человека бывалого, изведавшего всякого рода сутяжничество.
Да и немудрено — вольноотпущенный князя В. М. Долгорукого, он начал службу при «инспекторе» Курбатове в ратуше, с 1706 г. был у кабацких и таможенных дел надзирателем, потом инспектором в московской ратуше, был отставляем от одной должности, получал другую, и хотя все это доставалось «Не из дач», как сам уверял, но в справедливости его показаний мудрено не усомниться. С 1721 года, при посредстве обер-фискала Нестерова (смертью на виселице поплатившегося впоследствии за взятки и мошенничество), Терский сделан был провинциал-фискалом. Как можно видеть, тесть Деревнина занимал должности и получал места прибыльные, чисто в подьяческом рода, и постоянно пребывал в среде сутяжничества да ябедничества; если ему по должности приходилось составлять ловкие челобитные и доносы, то не менее ловко вывертывался он из обстоятельств самых тесных. Впрочем, на этот раз он мог оправдываться с чистой совестью: за ним не было никакой вины; он только имел неосторожность найти показанное ему цифирное письмо бумагой важной и потом держал Деревнина у себя, но держал не как преступника, а как близкого родственника.
— Помилуй, господин полковник, — говорил Терский Грекову при начале допроса, — ты велел меня допрашивать обер-секретарю Тихменеву, а Тихменев особа подозрительная, и Тихменеву при допросе не надлежит быть. Я подал на него в надворный суд по своему делу доношение, да и ему, Тихменеву, переданы счетные книги у казны царицыной после зятя моего Деревнина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});