Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

— О вы, имя которым морские лары или какое-то другое имя, более предпочтительное для вас, вы, то ли боги, то ли богини, толи бесполые божества! Мы просим вас походатайствовать за нас перед могущественным Нептуном, вашим возможным отцом. Прежде чем отправиться к берегам Африки, мы просим вас свидетельствовать перед всеми богами, насколько искренни наши мольбы сохранить нас, избавить нас от штормов и больших глубин, не рассеивать наши корабли по поверхности моря и позволить нам пристать к какому-нибудь цивилизованному месту. В соответствии с нашими соглашениями, восходящими к временам Ромула, мы приносим вам жертву, эту красивую молодую овцу, над которой был совершен обряд очищения.

На тринадцатый день флот снялся с якоря и поплыл туда, куда вели его морские лары.

Оправившись от морской болезни, Статилл покинул постель и присоединился к Катону.

— Я очень старался, но я не могу понять систему верования римлян, — сказал он, радуясь еле заметному скольжению большого, тяжелого корабля по блестящей глади моря.

— Что именно тебе непонятно, Статилл?

— Правомерность, Марк Катон. Как могут люди заключать соглашения со своими богами?

— Римляне так делают и всегда так делали. Хотя, признаюсь, не будучи жрецом, я не помню, когда именно было заключено соглашение с морскими ларами, — очень серьезно ответил Катон. — Но Луций Агенобарб как-то говорил мне, что контракты с numina, такими как лары и пенаты, заключил еще Ромул. Сохранились лишь более поздние контракты, заключенные между сенатом, народом Рима, Великой матерью и — он состроил презрительную гримасу — Исидой. Жрецы знают подробности, это их работа. Но кто выберет Марка Порция Катона в одну из коллегий понтификов, если он не может добиться, чтобы его избрали консулом даже в самый плохой год, при остальных совершенно никчемных кандидатах?

— Ты еще молод, — тихо сказал Статилл, хорошо зная, как разочаровал Катона провал на выборах четырехлетней давности. — Когда восстановится настоящее правительство Рима, ты станешь старшим консулом, выбранным всеми центуриями.

— Как получится. А сначала надо добраться до Африки.

Дни ползли медленно, флот так же медленно полз на юго-восток, главным образом на веслах. Хотя огромный парус, развернутый над каждым транспортом, периодически надувался, это мало помогало. Поникший парус заставлял еще больше налегать на весла, поэтому паруса убрали в ожидании дня, когда подует настоящий ветер.

Чтобы держать себя в форме, Катон регулярно садился на весло. Подобно торговым кораблям, транспорты имели лишь одну гребную скамью, по пятнадцать гребцов с каждого борта. Все суда были с палубами, а это означало, что гребцы сидели в самом корпусе, выносные уключины располагались намного выше воды, и грести было легко и не душно. Военные корабли — совсем другое дело. У них было несколько скамей, от двух до пяти гребцов на каждое весло, причем нижние помещались так близко к воде, что уключины приходилось закрывать кожаными клапанами от волн и от брызг. Военные галеры не предназначались для перевозки каких-либо грузов и в перерывах между сражениями никогда не были на плаву. За ними тщательно ухаживали, большую часть своей двадцатилетней службы они проводили на берегу, в укрытии. Когда Гней Помпей снялся с Коркиры, он оставил жителям острова сотни эллингов — топливо!

Поскольку Катон считал, что бескорыстный тяжелый труд — отличительный признак хорошего человека, он работал с энтузиазмом и воодушевлял остальных гребцов. Известие, что командир участвует в гребле, каким-то образом облетело все корабли, и люди заработали веслами еще энергичнее в такт ударам барабана старшего над гребцами. Учитывая каждую душу на этих кораблях, везущих солдат, а не мулов, повозки или оборудование, людей набиралось только на две команды, что означало: четыре часа гребешь — четыре часа отдыхаешь. И так днем и ночью.

Питание было однообразным. Хлебом, универсальным продуктом питания, они в последний раз позволили себе угоститься на Гавдосе, а потом он исчез из меню. Ни один корабль не рисковал развести лишний огонь и заняться выпечкой хлеба. Постоянный огонь горел лишь в очаге из огнеупорного кирпича, над которым висел огромный железный котел. Только в нем можно было готовить еду — густую гороховую кашу с кусочками бекона или солонины. Экономя запасы пресной воды, Катон издал приказ есть эту кашу без дополнительной соли — еще один удар по солдатскому аппетиту.

Однако погода позволяла всем пятидесяти судам держаться кучно. Постоянно объезжая в небольшой лодке свой флот, Катон мог убедиться, что его люди настроены оптимистично и этот оптимизм помогает им подавлять в себе страх перед таинственной водной стихией. Ни один римский солдат не чувствовал себя хорошо на море. Они с радостью приветствовали дельфинов, но там были и акулы, а косяки всяческих рыб разлетались в разные стороны при приближении стольких весел, бьющих по воде, — значит, не жди появления рыбной похлебки на солдатском столе.

Мулы пили больше, чем рассчитывал Катон, солнце все припекало, и уровень воды в кадках понижался на удивление быстро. Через десять дней после отхода от Гавдоса Катон стал сомневаться, что они доживут до того дня, когда покажется земля. Объезжая корабли в своей лодке, он обещал людям выкинуть мулов за борт задолго до того, как опустеют бочки.

Эту идею никто не одобрил. Мулы ценятся солдатами пуще, чем даже золото. Каждой центурии придается десять этих животных, которые тащат на себе все, что не вмещается в пятидесятифунтовую поклажу легионера, а также одна повозка, запряженная четырьмя мулами, на которую грузят все самое тяжелое.

Подул Кор, северо-западный ветер. С радостными воплями люди бросились ставить паруса. В Италии этот ветер несет с собой влагу, но не в Ливийском море. Скорость возросла, весла сделались легкими, и надежда вновь расцвела.

Прошло четырнадцать дней с тех пор, как Гавдос скрылся за горизонтом. Посреди ночи Катон внезапно проснулся и сел. Ноздри его огромного «клюва» расширились. Он уже понял — море имеет свой запах, сладковатый, отдающий водорослями и рыбой. Но сейчас этот запах заглушался другим. Земля! Это запах земли!

Продолжая принюхиваться, он побежал к поручням и поднял глаза к небу волшебного сине-фиолетового цвета. Небо здесь никогда не было по-настоящему темным. Хотя диск луны стал почти невидимым, небесный свод сверкал бесчисленными звездами, уподобляясь тончайшей вуали. Звезды будто подмигивали людям. А планеты — нет.

«Греки говорят, что планеты вращаются вокруг нашей земли и находятся намного ближе к ней, чем мерцающие звезды, которые невообразимо далеки от людей. Мы благословенны, ибо боги живут рядом с нами. Мы — центр Вселенной. Мы чтим все небесные тела. А в знак почтения к нам и к богам эти ночные лампы гонят прочь тьму, напоминая, что свет есть жизнь.

Мои письма! Ведь я их еще не читал! Завтра мы высадимся в Африке, и мне нужно будет поддерживать дух людей в краю зыбучих песков, где живут мармариды. Хочешь не хочешь, но как только рассветет, я должен буду прочесть их, иначе всеобщее волнение захлестнет и меня. А до рассвета я посижу на веслах».

От Сервилии — квинтэссенция чистого яда. Осердясь, Катон на седьмой колонке бросил читать, скомкал небольшой свиток в шар и бросил за борт: «Достаточно мне тебя, моя дражайшая сводная сестрица!» Елейное послание от тестя, Луция Марция Филиппа, вечно колеблющегося политика и чудовищного эпикурейца, было написано в изысканном стиле. Филипп сообщал, что Рим безмятежен под рукой консула Ватии Исаврика и городского претора Гая Требония. Фактически, вздыхал Филипп, абсолютно ничего не происходит. Проскочил, правда, дикий слух, что Помпей одержал большую победу в Диррахии, а побитый Цезарь бежал. Это письмо вслед за письмом Сервилии тоже полетело за борт и запрыгало на волнах, отгоняемое ударами весел. «И тебя мне достаточно, двуличный Филипп. Ты вечно одной ногой стоишь в одном лагере и другой — в другом. Племянник Цезаря по браку и тесть Катона, самого лютого врага Цезаря. Твои новости устарели. Ты просто смешон».

Действительная же причина, по которой он не хотел читать письмо тестя, косвенно промелькнула в письме от Марции, его жены.

Когда Корнелия Метелла, нарушив традиции, уехала к Помпею Магну, я очень хотела последовать ее примеру. В том, что я не сделала этого, виновата Порция. О, почему твоя дочь блюдет принципы mos maiorum с той же рьяностью, что и ты сам? Увидев, что я пакую вещи, она налетела на меня, словно фурия, потом понеслась к моему отцу и потребовала, чтобы тот запретил мне куда-либо ехать. Ты ведь знаешь отца. Что угодно, только бы все было тихо. Поэтому Порция добилась своего, и я продолжаю киснуть здесь, в Риме.

Марк, дорогой мой, жизнь моя, я живу одна, в духовном вакууме, ничего не знаю и беспокоюсь. Все ли у тебя хорошо? Думаешь ли ты когда-нибудь обо мне? Увижу ли я тебя снова?