Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли) - Петер Фёльдеш

Однажды в наркомат к Самуэли явился неопрятно одетый, небритый человек. И все же он узнал его. Единственный торчащий изо рта желтый зуб, косящий глаз — сомнений быть не могло: Тибор встречался с ним в Верхнеудинском лагере…

— Ну и зарос! — сразу напустился на пего Самуэли. — Как ты дошел до такой жизни! Совсем опустился! Будапешт — не лагерь для военнопленных!

— Погоди, выслушай сначала, — мрачно сказал его старый знакомый. — Вернулся я из России и сразу подался в Пешт, стал работать. Дали мне койку в бараках на Вацском шоссе. Ютятся там тысячи бедняков, трущобы! Водоразборная колонка — одна на всех… Пока поставят нас в очередь — не один год пройдет. Всыпал бы ты бюрократам, как в свое время полковнику Летаи, помнишь?

И он «всыпал»! На следующее утро Самуэли выехал на машине на Вацское шоссе. Когда-то здесь был запрошенный пустырь, а теперь лепились друг к другу сотни ветхих и грязных лачуг. Ни воды, ни освещения, ни канализации. Самуэли вызвал отряд красногвардейцев, приказал им погрузить пожитки на тележки и тачки, обитателей лачуг построил в походную колонну и под режущий ухо лязг и скрип заржавленных тачек вместе с ними двинулся к проспекту Андраши, где стояли фешенебельные особняки. Тибор самолично осматривал квартиры и тут же вселял в свободные комнаты рабочие семьи. Когда дошли до Оперного театра, осталась непристроенной только одна семья. Но вскоре и для нее нашлось прекрасное жилье. Правда, хозяин, бывший судья, занимавший с женой пять комнат, поначалу сопротивлялся, но Тибор заставил его потесниться.

— Вообще-то говоря, господин народный комиссар… в принципе, конечно, правда на вашей стороне, — в конце концов согласился он с доводами Самуэли. — Но, помилуйте: они грязь разведут, а мне с ними жить под одной крышей.

— Отчасти вы нравы, — согласился Самуэли. — Но учтите, такими их сделала жизнь! Ведь они даже умываться каждый день не имели возможности. А тут, я уверен, будут следить за собой. Вы поможете им зажить по-новому.

Поздно вечером вернулся Самуэли домой. Выходя из машины, он, к своему немалому удивлению, увидел у подъезда старика Энглендера.

— Наконец-то, товарищ Самуэли!.. Сегодня я был свидетелем, как в особняках на проспекте Андраши бедняки «обрели родину»… На такое дело способен только настоящий коммунист!

— Не надо… — махнул рукой Тибор. — Я выполнял волю Советского правительства.

— Это не меняет дела! Рабочие одобряют ваши действия. Я помню, как вы одернули нас, левых, за кое-какие дела. Но знайте… Мы зла на вас не держим. Несмотря ни на что, любим и ценим вас!

— Идите к черту! — добродушно проговорил Самуэли, слова старика были ему приятны.

Прошло лишь немногим более десяти дней с тех пор, как Самуэли ушел из Наркомата по военным делам. А популярность его росла. Он обладал способностью решать трудные вопросы смело, оперативно. Рабочие Будапешта ставили его в пример другим, руководителям.

Последние дни Тибор усиленно занимался подготовкой майских праздников. Было созвано специальное совещание писателей. Самуэли выступил с речью, и, слушая его, сидевший рядом с Йолан известный писатель Шандор Броди шепнул ей:

— Ваш муж — замечательный человек. Но предупредите его, пусть смотрит в оба! Далеко не все, — он ближе наклонился к ее уху, — симпатизируют ему. Я давно хочу написать о таких людях, как он. И внимательно слежу за каждым его шагом. Да, это очень интересный человек!

Однажды Йолан встретила Броди на трамвайной остановке.

— Это как же изволите понимать? Супруга наркома — и вдруг на трамвае?.. — удивленно спросил он.

— Тибор все время в разъездах, занят. К тому же он решительно против того, чтобы на служебных машинах разъезжали жены ответственных работников.

Броди одобрительно кивнул головой.

— Пуританин, до мозга костей пуританин! — сказал он. — Я обязательно напишу о нем. Самое время теперь заняться этим — ведь наконец-то наступил мир!

Мир… Никто еще в Будапеште не знал, что мирная передышка для Венгерской Советской Республики окончилась.

Накануне вечером зеленовато-серый автомобиль Самуэли подкатил к подъезду Оперного театра. Йолан поджидала мужа. Тибор был в восторге от спектакля. С весны 1914 года не слушал он оперы. Из театра возвращались пешком. Шли не спеша, наслаждались прогулкой.

— Теперь часто будем ходить в оперу, — негромко сказал Тибор.

А на следующий день, 16 апреля, утром тревожно зазвонил телефон:

— …Румыны? Вдоль всей границы?..

Переведя дух, Самуэли негромко произнес:

— Хорошо, хоть не вся Антанта. Румынские войска — это еще куда ни шло… Попробуем справиться.

Он тут же позвонил Арпаду Лейрицу в Наркомат по военным делам. Просил непременно зайти к нему.

С тех пор как судьба свела их в Соликамском лагере, Тибор всегда помнил о нем, знал — в трудные минуты Лейриц не подведет.

На следующий день Арпад пришел к Самуэли.

— Нет, мой друг… Бём никогда не наладит работу! — заявил он, не поздоровавшись и жадно затягиваясь сигаретой.

«Это с его-то легкими!»— с грустью подумал Тибор.

— На заседании коллегии одно переливание из пустого в порожнее. Армию нашу по сей день нельзя назвать боеспособной. Она по-прежнему состоит из формирований времен буржуазной республики, ничего не изменилось. Рабочих батальонов мало, они плохо обучены. Вооружение интернациональных частей оставляет желать лучшего. Чистку офицерского корпуса до конца не довели. Даже командный состав секейской[16] дивизии не тронули. А эта дивизия и вооружена и экипирована лучше других. Бём считает ее лучшим соединением армии, и сейчас она держит оборону на румынском фронте. О политико-воспитательной работе Бём и слышать не хочет, уверяет, что офицеры-секейцы все, как один, патриоты и будут сражаться не щадя жизни.

— Секейские националисты дорожат буржуазными порядками, а не родиной, — озабоченно сказал Самуэли, и лицо его помрачнело.

— Кто побывал в Советской России, воочию в этом убедился, — согласился Лейриц. — Но как убедить Бёма и Хаубриха? Каждую попытку профильтровать командный состав они встречают в штыки. Правда, насколько мне известно, в воинские части посланы комиссары. Но почему-то среди них нет ни одного интернационалиста, воевавшего в Советской России. Испытанных комиссаров-интернационалистов можно встретить только в штабах крупных соединений. Да и то их назначили туда после вмешательства Правительственного Совета, а точнее, по настоянию Бела Купа. С одной румынской армией мы еще как-нибудь справимся… Но вот если придется воевать со всеми сопредельными государствами… — Лейриц замолчал, продолжая нервно курить.

— Ну, это пока нам не угрожает, — сказал Самуэли. — Антанта решила прощупать нашу обороноспособность. Что ж, она может и просчитаться. У нас есть могучий союзник — мировая революция!

Самуэли верил — нападение на Советскую Венгрию вызовет возмущение зарубежных пролетариев, приведет к революционному перевороту в Австрии; а там, глядишь, революционная волна прокатится по всей Центральной Европе. Ведь недавно Бавария уже провозглашена Советской республикой.

Но вести с фронта становились все тревожнее.

И 18 апреля Самуэли обратился в Правительственный Совет с просьбой направить его в действующую армию. Вопрос этот должен был решиться на вечернем заседании.

От этого заседания ждали многого: нарком иностранных дел Кун вместе с Бёмом в течение двух дней вели переговоры с австрийскими представителями. Сегодня они должны были доложить правительству о результатах совещания. А результаты весьма неутешительные. Канцлер, он же министр иностранных дел Австрии, Реннер и другие лидеры социал-демократов открыто пошли на попятный… Правительственный Совет в тревожном молчании выслушал доклад Бела Куна.

Поворот событий был настолько неожиданным, что в первый момент никто не хотел этому верить. Но вот собрание разом всколыхнулось. Как снасти положение?..

Одни предлагали потребовать от австрийских коммунистов, чтобы они развернули агитацию у себя в стране. Ландлер считал, что добиться перелома можно лишь внезапным ударом по войскам Антанты, стоявшим вдоль сербской границы. «Наши успешные действия, — уверял он, — вынудят Вену последовать нашему примеру и примкнуть к нам!» Нарком Йожеф Келен предложил пообещать населению Вены, что Советская Венгрия снабдит его продовольствием. «Если не договоримся с официальной Веной, — сказал Погань, — нужно связаться с рабочими Винер-Нойштадта. Они снабдят нас пулеметами».

Речи, речи, речи…

Самуэли молчал. Он понимал: после 21 марта канцлер Реннер и его единомышленники — правые социал-демократы — не знали, как поступить: остаться ли на прежних реформистских позициях или последовать примеру Советской Венгрии? И начали маневрировать, прикидывались, будто разделяют настроения революционно настроенных рабочих. А на самом деле они тянули время, добиваясь от Советской Венгрии поставок продовольствия. И когда цель была достигнута, отказались от собственных обещаний, не то в случае прихода к власти рабочих Антанта, мол, лишит австрийцев продовольствия и откроет военные действия. Ведь выступила же она против Венгрии. Что ж, война с ее бедами и лишениями — страшный призрак! «Да… — размышлял Самуэли, — от нынешней Австрии ждать поддержки нечего, и, если наша Красная Армия не разгромит румынских интервентов, Антанта натравит на нас чешскую буржуазную армию, сербские войска, а там двинет с Балкан и французский экспедиционный корпус…»