Рибут. Дилогия (ЛП) - Эми Тинтера

– А пока не дошли, постараемся, чтобы ты не голодал. Я уверена, что все обойдется.

Он взял меня за руку и встал с некоторым облегчением на лице. Он поверил.

Я попыталась улыбнуться, будто тоже поверила.

Глава двадцать пятая

Мы прошли по мощеной дороге и свернули на улицу поуже. Дома там были меньше, чем я представляла, однако чистые и ухоженные, без того мусора, которым были завалены газоны в трущобах Розы.

– Уже близко? – спросила я и указала на внушительные деревья близ городской черты. – Я могу подождать там. Может, схожу проверить охрану на границе трущоб.

– Нет, ты должна пойти со мной! – возразил Каллум, удивленно взглянув на меня.

– По-моему, это плохая мысль. Но я буду рядом.

– Нет, идем вместе! Они захотят с тобой познакомиться.

– Они ничуть не захотят со мной знакомиться.

– Нет, захотят. Ты спасла меня.

– Я пойду, но буду держаться сзади, – вздохнула я. – А то напугаю их до смерти.

– Ничего подобного. Ты вовсе не страшная, пока не нападаешь на людей.

– Напугаю. И ты тоже.

– Ну, я-то уж точно не страшный! И близко нет.

Дальше спорить я не стала и лишь вздохнула; он улыбнулся.

Я искренне надеялась, что он был прав.

Оглянувшись, я посмотрела на верхушки домов побольше, которые высились над деревьями. Видны были только крыши, но сам размер уже выдавал достаток.

– А там что? – спросила я.

– Богачи.

– Я думала, вы тут все богачи.

Каллум весело зыркнул в мою сторону. После еды цвет кожи у него восстановился, и он почти не отличался от себя прежнего.

– Мы живем здесь в основном потому, что недвижимость передается по наследству из поколения в поколение. У моих родителей никогда не было денег. У их родителей – тоже.

– Чем они занимаются? – спросила я. Мне казалось, что богатые люди вообще ничего не делают, но если Каллум трудился в поле, то у родителей наверняка была какая-то работа.

– Мама – учительница, а папа работает на пищевой фабрике. Правда, маму уволили, когда я заболел, так что не знаю, продолжает ли она преподавать.

– Почему?

– Из-за риска инфекции, – объяснил Каллум. – Она подцепила от меня какой-то ослабленный штамм КДХ, а здесь боятся заразить детей.

– Может, ее взяли обратно, когда поправилась.

За каждым домиком виднелись уютные дворики с деревянными изгородями, и, проходя мимо, я заметила растущие там деревья и цветы. Здешняя атмосфера была бодрее во всех отношениях.

Мы свернули за угол, и Каллум вдруг резко остановился, скривившись от горя.

Я проследила за его взглядом и увидела небольшой белый дом с синими ставнями. К передней двери вела мощенная камнем дорожка; маленькие окна, выходившие на улицу, придавали ему странное очарование.

Но перед входом стоял деревянный щит с черной надписью крупными буквами: «Карантин до 24 ноября. Торги – 1 декабря».

Я быстро глянула на Каллума:

– Торги? Это значит, что…

– Они лишились его, – подхватил он убитым голосом.

– Но как?

– Они были по уши в долгах. Потратили все, что накопили, пытаясь меня спасти, и наверняка… – Он сглотнул, и я взяла его за руку.

– У них были друзья?

– Да, но никто бы их не пустил – мало места. И они не взяли бы три лишних рта, когда у всех дела стали хуже некуда.

– Ну и куда же они пошли? – спросила я.

– Не знаю. Скорее всего, туда. – Он посмотрел на восток, в сторону трущоб. – Там КРВЧ селит бездомных. Здесь подобного не потерпят.

Из дома, отстоявшего на квартал, вышел человек. Он хлопнул сетчатой дверью и направился в цветник.

– Нам нельзя торчать на виду, – сказала я.

Каллум продолжал смотреть на трущобы, и меня охватила паника при мысли, что нам придется идти туда. Мне казалось, что у меня будет больше времени.

– Давай-ка зайдем. – Я потянула Каллума за руку. – Пересидим там хотя бы до захода солнца. Никто не сунется в карантинный дом.

– Можно пойти и в трущобы, не откладывая.

– Ночью безопаснее. – Я снова дернула его за руку, и он наконец взглянул на меня. Лицо у него смягчилось. Наверное, заметил мой испуг.

– Ладно, давай.

Мы поднялись по каменным ступеням к маленькой белой двери. Она была заперта, но Каллум распахнул ее мощным пинком.

На первый взгляд дом выглядел больше, чем был на самом деле. Комнаты полупустые, почти без мебели, а вот полы оказались деревянными, блестящими – я никогда таких не видела. В кухне не было стола; в гостиной – лишь старый диван и телевизор. Сложилось впечатление, что здесь побывали воры.

В боковое окно лился солнечный свет, отражавшийся от полов и танцевавший на голых кремовых стенах. Что бы на них ни висело раньше, оно пропало, остались лишь дырочки от гвоздей.

– Наверное, им разрешили взять фотографии, – сказал Каллум, проходя дальше по коридору.

– И мебель?

– Нет, это все, что у нас было.

Я смущенно отвела глаза, хотя имущества у его родителей было намного больше, чем у моих за всю их жизнь.

– Идем, – позвал он.

Ступая по серому ковролину, я последовала за ним в тусклый коридор. Каллум быстро заглянул в первую дверь слева – пустая каморка с несколькими плакатами, на которых изображались герои комиксов. Во вторую дверь он вошел.

Это была его комната. Казалось, ее не трогали со дня его смерти: постель не убрана, по столу разбросаны бумаги и книги; на книжной полке фотографии и электроника неизвестного мне назначения.

Деревянная мебель была старой и обшарпанной, но в комнате царил уют. Стеганое синее одеяло на краю постели выглядело лучше, чем мое тонкое покрывальце в КРВЧ, а солнечные лучи, струившиеся сквозь прозрачные белые занавески, делали комнату просторной и теплой.

– Надо было продать все это или отдать Дэвиду, – молвил Каллум, проведя пальцами по своему, как я решила, школьному ридеру. В трущобах нас часто учили по старым бумажным книгам, но ридеры я тоже видела.

– Нельзя. Когда умираешь и перезагружаешься, все твое имущество становится собственностью КРВЧ.

Они называли это платой за безопасность.

– Ах вот оно что.

Он сел на свою кровать, включил стоявшее на ночном столике радио. Комната наполнилась звуками скрипки и мужским голосом.

– Я скучаю по музыке, – понуро признался Каллум.

– Я тоже скучала – на первых порах.

– Зря я позволил им оплачивать лечение, – сказал он, растирая руками лицо. – Я же знал процент выживаемости и понимал, что в конечном счете это бессмысленно. Я просто ужасно боялся стать рибутом. Настолько, что меня стошнило в изоляторе. – Он поднял взгляд и улыбнулся. – Пока не увидел тебя. Помню, как лежал на полу, пялился на тебя и думал: «Не все еще пропало, если здесь такие клевые девчонки».

Я отвернулась, пряча улыбку; к лицу прихлынул жар. Кровать скрипнула: он встал и поцеловал меня в макушку.

– Пойду проверю, работает ли водопровод. Может, примем душ. – На пороге он ухмыльнулся: – Порознь, разумеется.

Я вся запылала, и это ощущение ничуть не уменьшилось к его возвращению. Он открыл шкаф и вынул оттуда полотенце, черные хлопчатобумажные штаны и зеленую футболку.

– Работает, – сообщил он, протянув мне одежду. – Шмотки будут великоваты, но ты, наверное, хочешь переодеться.

– Спасибо.

– Соседняя дверь.

Белокафельная ванная сияла чистотой. Я успела забыть, что такое отдельная ванная. Раздевшись, я осторожно шагнула под душ. Вода была теплой и приятной; у водостока она бурлила уже красной. Я вся была в крови из-за многочисленных огнестрельных ран.

Из душа я вышла чистой и гладкой; единственным изъяном была изуродованная грудь. Натянула на себя одежду Каллума, расчесала волосы. Потом собрала свою одежду и бросила в угол его комнаты.

Он перестилал постель; светло-серое белье было таким мягким на вид, что мне сразу захотелось забраться под одеяло.

– Я подумал, что тебе захочется поспать, – сказал Каллум, надевая последнюю наволочку. – Ложись запросто, а я пойду в душ.

Я кивнула, но когда он вышел, села за его стол. Взяв электронную рамку, я нажала на кнопку и вывела на экран первый снимок.

Это был Каллум.

Типа.

У Каллума-человека были пышные всклокоченные волосы и светло-карие глаза, на лице застыла непринужденная улыбка. Он обнимал какого-то паренька, но я могла смотреть только на него. На его нечистую кожу и дурацкую улыбку; на невинность, которой он буквально лучился.

Прежде его кожа была темнее. Рибуты выглядели более бледными – знак прикосновения смерти, – но я редко это замечала. В людях горел некий свет, и лишь кончина могла потушить его.

Я надавила на кнопку и пролистала десятки фотографий Каллума с друзьями. Узнать его было почти невозможно.

Каллум подошел сзади, я подняла голову и испытала чуть ли не облегчение оттого, что он был таким, каким я его узнала. Лицо, суровое и волевое, не имело ничего общего с мальчишкой на фото. Взгляд его темных глаз рыскал по комнате – очевидно, теперь уже инстинктивно, в поисках съестного. Он заглянул через мое плечо, нахмурился и потянулся за рамкой.