Четверги в парке - Хилари Бойд

– Мистер Экланд… Стивен Экланд, эсквайр, непревзойденный педераст, он играл со мной… в шахматы. – Он показал на Джини. – Теперь она знает… ужасная неделя… ужасная… история.

И Джордж расплакался, жалобно, заунывно, мучительно больно было слушать его.

– Мама? О чем он? Что происходит?

Джини перестала пытаться поднять мужа со стула.

– Было бы лучше, чтобы он сам рассказал, но сейчас он в таком состоянии…

Курица и салаты лежали нетронутые на столе, пока она рассказывала им, наблюдая, как на их лицах отражалось замешательство, потрясение, потом отвращение и, наконец, гнев.

– Герой войны, – произнес Алекс, стиснув зубы.

Шанти была подавлена.

– Какой ужас, мама. Не могу поверить, что он никогда никому не рассказывал. Бедный папа… как пережить такое?

Неожиданно Джордж поднялся на ноги.

– Ты что-то сказала про ужин?

Он стоял, покачиваясь, и смотрел на них невидящими глазами, потом медленно опустился на деревянный настил, пролив остатки вина и разбив свои бокалы вдребезги. Шанти расплакалась.

– Я никогда не видела папу таким; кошмар, просто кошмар, что ему пришлось пережить. Помоги ему, Алекс, отведи его в дом.

Алекс поехал вместе с Джини на ее машине к ним домой, вместе они раздели Джорджа и уложили на кровать. Он был почти без сознания, лишь изредка бубнил несвязные слова.

– У него все будет хорошо? – Алекс накрыл тестя одеялом с удивительной заботой. Он посмотрел на Джини. – Разве не надо с ним походить, дать ему кофе? – Он улыбнулся, извиняясь. – Боюсь, я плохо разбираюсь в медицине.

– Пусть проспится. Не думаю, что он так много выпил; в основном это шок, он ведь так и не смог пережить то, что с ним случилось. Я пыталась убедить его обратиться к психологу, но он отказался.

– Должно быть ужасно – вот так неожиданно столкнуться со своим прошлым. Господи, завтра его ждет жуткое похмелье.

Они оставили Джорджа и спустились вниз.

– Спасибо большое за помощь, Алекс.

– Вы в порядке? Вам ведь тоже нелегко.

Впервые за все время, что она знала Алекса, она почувствовала тепло к этому человеку.

– Скажем так, бывало и лучше. – Она потрепала его по руке. – Позаботься о Шанти… и, Алекс, про малыша – просто замечательная новость.

Он просиял.

– Да, правда ведь? Никогда не думал, что захочу ребенка, не говоря уже о двух, а теперь… я в восторге.

XVIII

Джини тосковала по Рэю. Ей казалось, она нуждается в нем больше, чем в воздухе. Но сонм унылых, но необходимых дел заполонил ее жизнь. Она тайно носила его образ в сердце, отказываясь верить, что никогда больше не почувствует его прикосновения, никогда не испытает той нежной страстности, с которой он предавался любви. И хотя сотни раз на день она хваталась за мобильный, чтобы позвонить ему, ее все же останавливала мысль – что она может предложить ему, когда так упрямо привязана к своему долгу?

Джордж действительно нуждался в ней; он погрузился в глубокую депрессию. С того вечера в доме у Шанти и Алекса он потерял ко всему интерес, бродил бесцельно по дому как старик. Он не менял одежду, пока Джини сама не переодевала его; брился только тогда, когда она напоминала ему об этом.

На весь день он запирался в кабинете, где чинил часы, но, когда Джини зашла проведать его, перед ним на столе лежали те же детали часового механизма, что и в тот день, когда она пришла к нему рассказать про Рэя.

– Сходи к Эндрю. Тебе плохо, – говорила она каждый день.

– Мне не нужен врач. Просто настроение плохое, вот и все. Мне станет лучше, когда мы переедем в Сомерсет. Просто упадок сил, – каждый раз отвечал Джордж.

Новый дом стал его ответом на все трудности. Джини сама позвонила врачу. Эндрю Холл был их семейным врачом более двадцати лет, – грубоватый, но добродушный, преданный и надежный, с изуродованными ушами, которые пострадали еще в пору его молодости, когда он играл в регби.

– Я ничего не смогу сделать против его воли, Джин, ты же знаешь, – сказал он.

– Но в этом-то и суть депрессии, разве нет? Он не понимает, как ему плохо.

– Что привело его в такое состояние, ты знаешь?

– Да, но он сам должен рассказать это.

– Ладно, понимаю. Привези его, я сделаю все, что смогу. Но если он не представляет опасности для себя или для других, то я ничего не смогу сделать без его согласия. Он вообще склонен к самоубийству? Как ты думаешь?

Джини задумалась на минуту.

– Нет… нет, не думаю. Хотя откуда мне знать? Что же мне делать? Он меня с ума сведет. – Она сдерживала слезы, но врач слишком хорошо ее знал.

– Может, мне заехать? Думаешь, он захочет со мной говорить?

Джордж встретил Эндрю изможденной улыбкой.

– Что ты тут делаешь? Моя старушка уговорила тебя приехать, так? – он хитро посмотрел на жену.

Эндрю добродушно расхохотался, но смех его показался наигранным.

– Конечно, у нее работа такая, и хорошо, что уговорила, судя по твоему виду.

Джордж вскинул руки в отчаянии.

– Я знаю, Джини волнуется, но у меня все хорошо, честно. Просто немного устал, вот и все. Я всегда рад видеть тебя, Эндрю, но уходи, пожалуйста, и лечи тех, кто действительно болен.

Эндрю дал Джини знак оставить их, но вскоре он зашел к ней в комнату, мрачный.

– Ты права, дело плохо, но со мной он не захотел разговаривать. Стал рассказывать про тяжелый период в жизни и про Сомерсет, но разозлился, когда я заметил, что он выглядит неважно. Извини, Джин. Сейчас можно только приглядывать за ним, и, если решишь, что ему хуже или он способен причинить себе вред, сразу звони мне. Обычно такие болезни проходят сами по себе, но на это может уйти немало времени. Не отчаивайся.

И Джини стала покорно ждать и наблюдать. И хотя она не видела никаких признаков ухудшения состояния Джорджа, она старалась не оставлять его надолго, решив сейчас нанять кого-нибудь в помощь Йоле в магазине. Ей все равно пришлось бы сделать это после переезда. Они с Йолой еще раньше договорились, что Джини будет приезжать три раза в неделю, пока бизнес не продадут.

Август близился, и дни – жаркие, каких не бывало с незапамятных времен, – наполнили маленькие, круглые, разноцветные стикеры. Красные – для Сомерсета, синие – для склада, старый ректорий был меньше дома на Хайгейт и там не было мансарды для обширной коллекции викторианской мебели дядюшки Рэймонда, которую Джордж отказался продавать, и желтые стикеры – для Армии Спасения, которая любезно согласилась приехать с грузовиком и командой добровольцев, чтобы увезти все, что не попадало в две первые категории. Чем больше Джини смотрела на количество вещей, которые нужно было разобрать, тем больше ее охватывало отчаяние. Если считать то время, когда здесь жил дядя Рэймонд, то в доме не было генеральной уборки лет восемьдесят, а то и больше. Джордж прекрасно справился бы с его одержимым, методичным вниманием к деталям; ему даже понравилось бы. Но от него сейчас никакой помощи не было, и временами ей хотелось найти огромный мусорный контейнер и выбросить туда все, что было в доме.

– Как папа? – шепнула Шанти, оглядывая кухню в поисках отца. Джини заметила, что последние дни Шанти часто переходит на шепот.

– Не волнуйся, он у себя в комнате и не услышит тебя. – Джини наполнила чайник водой. – И даже если бы он сидел сейчас за кухонным столом, скорее всего, он не отреагировал бы на наш разговор.

Шанти ужаснулась.

– Что же ты собираешься делать, мама?

– Я ничего не могу сделать, – вздохнула Джини. – Я говорила с доктором Холлом, он сказал, что если папа «не представляет угрозы для себя или для других», как он выразился, то ему нельзя помочь, пока Джордж сам об этом не попросит.

– Как будто он сумасшедший. Что он имел в виду?

– Он имел в виду самоубийство, Шанти. Люди, страдающие депрессией, очень уязвимы, как ты понимаешь. Но папа не склонен к самоубийству, – поспешила она добавить, заметив выражение лица дочери, – правда, дорогая. – Она не врала, она действительно верила в это.

– Но откуда ты знаешь? – Шанти запаниковала.

Джини подала ей чашку чая и взяла пакет с молоком. Она понимала, что Шанти беременна и сейчас более чувствительна ко всему, чем обычно.

– Я, конечно, не уверена, но он дни считает до переезда за город. Он говорит об этом все время. Он считает, что там все наладится, и я тоже надеюсь на это.

Но Шанти была человеком действия, и невмешательство матери озадачило ее.

– А если не наладится, мам? Нужно что-то делать прямо сейчас, а не надеяться на авось. А вдруг он действительно решит… – она не могла произнести слово.

Она встала и принялась взволнованно шагать по кухне.

– Как жарко. Скорей бы погода изменилась. – Она обернулась к матери. – Может, тебе бросить магазин и Элли и остаться здесь с ним, мама? – В ее взгляде читались мольба и отчаяние. – Ты же все равно бросишь магазин скоро. Знаю, тебе будет нелегко, но так много поставлено на карту.