Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

— Насчет пропаганды и (Сталин хмыкнул) антипропаганды. Сам понимаешь, нашу растущую военную силу, нашу перестройку нужно по мере возможности, не только скрывать, но и камуфлировать. Пусть военные наши газеты печатают мелочи о непорядках в армии. Такая же линия будет и в гражданской прессе. Пусть создается мало-помалу впечатление о «советском хаосе»… Было бы даже очень неплохо «заиметь» (а ведь неплохое словечко наши комсомольцы выдумали?) этакую небольшую войнишку, на которой бы пустить миру пыль в глаза, черную пыль, что наша, мол, Красная армия ни к чорту не годится!

Смех Сталина прозвучал, как скрип ржавого железа по стеклу. Тухачевский сдержанно усмехнулся.

— Понимаю, — отозвался он. — Все будет выполнено, товарищ Сталин. — Ну, вот и хорошо. Есть что-нибудь еще?

— Один только вопрос. За последний месяц своей власти Ягода арестовал кое-кого из высшего комсостава армии. Мне еще неизвестно, в чем их обвиняют, но я хочу тебя просить, Иосиф Виссарионович, ни в коем случае не соглашаться на открытый процесс, если даже обвинение окажется серьезным.

Сталин остро посмотрел на маршала.

— Да-а-а? А почему? Ведь изменников и предателей партии мы судим открыто!

— Насчет партии, не мне, конечно, что-либо тебе указывать. Но в военном мире такой процесс произведет только самое отрицательное впечатление. Авторитетом командования накануне войны швыряться нельзя. Виновны — расстрелять. Но подрывать открытым процессом доверие красноармейской массы к своим командирам — значит ослаблять дух армии. Я очень боюсь, что Ежов, как и Ягода — люди невоенные, этого не понимают и заранее прошу твоей поддержки в этом остром вопросе. Сталин неопределенно качнул головой.

— Хорошо… Я подумаю над этим делом. И, во всяком случае, приму во внимание высказанные тобой соображения.

Отпустив Тухачевского и дружески пожав ему руку на прощанье, Сталин пригласил к себе Ежова.

— Ну, как с Ягодой? — сразу же спросил он нового наркома. — Уже держишь его в своей ежовой рукавице?

Тот довольно ухмыльнулся.

— Угу… Он парень, конечно, далеко не дурак и понимает, что к чему и почему, и что вылаза у него нет. Сидит тихонько, как мышь под метлой.

— Наркомпочтель он уже принял?

— Да, так — для виду… Вероятно, ищет путей, чтобы опять вылезть наверх или ускользнуть от судьбы.

— Ну, а судьба у него, по-твоему, какая? — усмехнулся Сталин.

— Да, обыкновенная, — ощерив свои мелкие зубы, отозвался Ежов, показывая жестом, как за спиной у человека вырастают крылышки и уносят его наверх.

— Да, да, конечно. Только нужно это ловчее проделать. Пройди к Жданову и потолкуй с ним. Потом я тебе дам окончательные директивы. Пока же не спеши и не показывай вида, что Ягода у нас в сетях. Ты, кстати, его таинственный шкаф выпотрошил?

— Свой служебный шкаф в его кабинете он мне, в порядке сдачи дел, раскрыл. Но там, ясно, ерунда оказалась. А где его настоящий архив, — пока неясно. Надо полагать, где-либо под боком, скрыт до чорта. Мы Ягодку-то нашу одного на Лубянку и никуда не пускаем — а то ведь он все уничтожит мигом. Но шкафчик этот я найду — ТАК ИЛИ ИНАЧЕ!

Слово «иначе» прозвучало с таким ударением, что Сталин поднял брови. Поглядев на жестокое лицо нового начальника политической полиции, он одобрительно кивнул головой. Этот, действительно, найдет и достанет. С жилами все вытянет…

— Ладно. Доставай. Между прочим, я тебе настоятельно рекомендую несколько усилить информационную сеть (Сталин не захотел сказать «слежку») вокруг руководителей армии… Так, на всякий противопожарный случай.

Умные темные глаза Ежова с напряженным вниманием впились в непроницаемое лицо Сталина. Он только что в кабинете секретаря встретил Тухачевского, который сухо и холодно, даже с каким-то барским пренебрежением, поздоровался с ним. Неужели и здесь что-то начинается?

— Хорошо, — коротко ответил он. — И… маршалов тоже? Сталин, не глядя, кивнул головой.

— Тухачевского? — совсем тихо спросил Ежов, не отрывая пристального взгляда от лица хозяина. Тот не ответил прямо, а изменил тему разговора

— Кстати, чтобы не забыть: твоя служба охраны на высоте?

— Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Да я, видишь ли, сегодня, пожалуй, пошел бы в театр. В МХАТ'е «Дни Турбиных» идут. Говорят — свежо и ново. А я давно уже не развлекался. Так ты ручаешься?

Ежов секунду помолчал.

— Да. Иди. Я сам лично присмотрю за всем.

— Хорошо. А для медицинского осмотра все готово?

— Все, Иосиф. Только профессор-то наш шибко капризный. На осмотре можно ждать от него всяких глупостей.

— Ну, ладно, ладно, — успокоительно усмехнулся Сталин. — Если старые профессора дурака валяют, — это ничего. А вот если молодые неучи — это, брат, мно-о-о-го опаснее!..

Глава 6

Сердце Сталина

Знаменитый венский профессор-кардиолог Аппингер был резко недоволен. Если бы не совершенно баснословный гонорар за простой осмотр и диагноз — он никогда бы не согласился на поставленные ему унизительные условия. А условия были действительно очень странными: советский полпред предложил ему вылететь в Москву на один только день к нескольким важным пациентам, имен которых ему сообщено не было. Профессор обязывался:

1. Не задавать пациентам никаких вопросов и получать нужные справки только у сопровождающего врача.

2. Не разговаривать ни с кем, кроме приставленных к нему официальных представителей.

3. Хранить в тайне результаты осмотра.

4. Беспрекословно подчиняться общим распоряжениям, принятым в Москве.

Похоже было, что его приглашают к каким-то важным заключенным. Профессор читал газеты и с большим интересом отнесся к догадкам журналистов, что «добровольные признания» политических обвиняемых достигаются в Москве применением специальных лекарств. Возможно, что злоупотребление этими препаратами вызвало у кого-нибудь опасные сердечные явления и этим объясняется срочная необходимость в его диагнозе.

Прилетев вечером в Москву, профессор был не прочь утром осмотреть красную столицу, но ему в этом было очень вежливо отказано. Прибывший к нему для сопровождения к больным профессор Плетнев, старый русский ученый, говоривший по-немецки, и какой-то изысканно одетый, вылощенный чиновник с острыми глазами, после завтрака повезли раздраженного немца в Кремль. Профессор узнал Кремль сразу, даже сквозь поднятое стекло шикарной машины. Там, в кабинете коменданта, какой-то низкорослый, широкоплечий человек, избегая смотреть на самого профессора, тщательно осмотрел его чемоданчик с врачебными инструментами. Потом маленький лысый профессор надел свой халат и, блестя громадными очками и высоким лысым лбом, направился по темному коридору дальше в здание Кремля. Неожиданно где-то раздался странный звонок и знатному гостю было предложено вернуться. В кабинете коменданта чиновник с чрезвычайной корректностью попросил профессора оставить здесь все имеющиеся у него металлические вещи.

— Да какие же вещи? Ведь не могу я без инструментов производить осмотр?

— Нет, нет, профессор. Мы не про эти инструменты говорим. А про вещь, находящуюся лично при вас. Раздраженный немец вспылил.

— Да говорите же ясно, наконец! Что вам от меня нужно? — У вас, господин профессор, в левом кармане жилета имеется какой-то металлический предмет.

Тот с удивлением посмотрел на чиновника. — Да… Есть… Но откуда вы знаете?

— Наша обязанность — все знать. Оставьте этот предмет здесь, битте.

— Но… Но какое вам дело до этого? — удивленно спросил профессор, вынимая из жилетного кармана большие старинные часы-луковицу. — Вы про это говорили?

(Профессор не подозревал, что во время его продвижения по коридору мощные рентгеновские установки сигнализировали коменданту о нахождении какого-то металлического предмета в кармане гостя.)

— Да, господин профессор. Не угодно ли оставить их здесь? Эти часы пока вам не понадобятся.

Немец возмущенно пожал плечами.

— Ну, знаете… Я в свое время осматривал немецкого и французского президентов, английского короля, голландскую королеву и многих больных рангом пониже. Но это в первый раз, чтобы… — Не волнуйтесь, профессор. Такие у нас правила.

Опять возмущенно пожав плечами, профессор положил на стол свою луковицу, очевидно, дедовский подарок-талисман, и молча последовал за своими спутниками. После ряда поворотов коридора знаменитого гостя ввели, наконец, в какую-то комнату. Навстречу ему из-за стола, где он что-то писал, поднялся среднего роста человек в военном кителе. С первого же взгляда Аппингер узнал в нем Сталина и понял причину таких странных на первый взгляд условий его визита. Действительно, не только ни один человек, но, вероятно, ни один заяц в Европе не имел стольких врагов и преследователей, как этот мрачный грузин, теперь вежливо поднявшийся при появлении в дверях приезжего венца.