Грета Гарбо и ее возлюбленные - Хьюго Виккерс

«Киностудии — это жуткое место».

От Сесиля не ускользнуло, что Гарбо заметно постарела.

Вот что он писал в своем дневнике;

«За обедом вид у нее был едва ли не обезьяний — волосы растрепались, помада размазалась, а тело — какое-то тощее и плоское».

На следующий вечер Сесиль слегка припозднился после коктейлей в Грэмерси-Парк. Гарбо поджидала его возле двери — этакая загадочная фигура в низко надвинутой шляпе.

Вечер прошел не столь удачно. После этой встречи Сесилю снова дали понять, что «мисс Браун» не собирается поднимать трубку.

Неделя тянулась бесконечно, и свое молчание Гарбо объяснила «временным недомоганием». Когда же любовники снова встретились, Сесиль был вынужден признать, что она бледна и как-то по-особому трогательна и прекрасна. А еще у него словно камень свалился с души, когда атмосфера снова стала непринужденной. Вскоре после этого началась энергичная программа прогулок по Центральному парку. Мисс Луэнн Клегхорн, секретарша Сесиля, вскоре привыкла к его внезапным отлучкам из рабочего кабинета.

«Сесиль обычно приходил на свидания первым, и его нос успевал побагроветь от холода». Затем появлялась Гарбо, нередко облачившись в темно-синее пальто и широкополую шляпу, с огромной черной сумкой через плечо. Сесиль тотчас оказывался на седьмом небе от счастья. Для Битона Гарбо всегда оставалась обладательницей «божественно, гармонически сложенной фигуры… Совершенно романтичной, не то что остальное человечество». Обретя уверенность в себе, он как ребенок радовался их маленьким хитростям, тому, что прохожие узнавали Гарбо, умилялся фривольности их непринужденных разговоров, пока они под руку торопливо проходили через парк. Как-то раз, в один из таких дней, Сесиль в полном одиночестве поднялся к себе в номер. Он заказал чай, зажег свечи и отправил домой секретаршу. Гарбо поднялась к нему по черной лестнице, однако встретилась там нос к носу с пресс-секретарем отеля, князем Сержем Оболенским.

Все еще не согревшиеся после прогулки, возлюбленные попивали чай, когда Гарбо, внезапно бросила взгляд на часы.

«Ты не находишь, что это просто ужасно — быть в обществе человека, который то и дело смотрит на часы, который так пунктуален, что не позволит тебе ни лишнего вопроса, ни пытливого взгляда? — воскликнула Гарбо, а затем, указав в сторону другой двери, поинтересовалась у Сесиля: — Ты случайно не хочешь спать?»

Вот как Битон описал свою реакцию:

«Временами картины и фотографии бывают больше похожи на людей, чем сами люди. Крайне редко, когда я гуляю с Гретой, у меня возникает возможность разглядеть ее. Иногда мы останавливаемся, чтобы посмотреть на молодой месяц, и тогда я вижу ее такой же, как и на лучшей ее фотографии или в кино. Сегодня под вечер я не раз ловил ее на сходстве с «Королевой Христиной» — в сгущающихся сумерках она представлялась мне воплощением своих экранных образов».

Сесиль все еще пребывал в смятении относительно того, как разворачивались события. Временами его одолевали сомнения, не использует ли Гарбо исключительно физическую сторону их отношений. Когда Битон поделился опасениями со своей приятельницей Наташей Уильсон, та воскликнула:

«Но это же курам на смех!»

Когда же Сесиль излил душу Моне Харрисон Уильямс, та встретила его откровения сочувствием. Во-первых, она заявила, что Битон «круглый идиот», и посоветовала применить по отношению к Гарбо ее же тактику:

— Главное — завоевать ее душу, — сказала она, — а когда ее душа начнет тревожиться по поводу того, что происходит в твоей душе, когда ты собственными глазами увидишь результаты, главное не расчувствоваться, а отмести прочь всякую жалость. Без этого не обойтись. Нельзя никому позволять обращаться с тобой как с круглым идиотом, тем более, что речь идет о таких серьезных вещах!

Уж кто-кто, а автор этого второго совета Мона Харрисон Уильямс имела богатый опыт в матримониальных делах. Родилась она в Луисвилле в 1897 году. Детские годы ее прошли на ферме в Лексингтоне, штат Кентукки, где ее отец, некий мистер Трэвис Стрейдер, работал конюхом. Мона проводила дни напролет в конюшне, училась верховой езде и, в возрасте девятнадцати лет превратившись в хорошенькую брюнетку, вышла замуж за владельца все той же конюшни, Генри Дж. Шлезингера. Супруги переехали в Милуоки, где в 1918 году у Моны родился сын. В 1920 году она развелась с Генри Шлезингером, получив компенсацию в 200 тысяч долларов. Вскоре Мона вышла замуж за Джеймса Ирвинга Буша, футболиста из университета штата Висконсин и опять-таки миллионера. Супруги развелись в 1934 году, и Мона «облегчила» банковский счет бывшего мужа на миллион долларов. Ее третьим супругом стал Харрисон Уильямс, мультимиллионер, президент корпорации «Эмпайр» и, кстати сказать, гость на ее предыдущей свадьбе. Очередное бракосочетание состоялось в 1926 году.

После этого Мона завоевала себе постоянное место в списке самых шикарных женщин США. Она частенько снималась для журнала «Вог», причем предпочитала, чтобы снимки делал исключительно Битон (к его же величайшей радости), и продолжала вращаться в светских кругах, что ее супруг делал весьма неохотно.

Мона оставалась замужем за Харрисоном до самой его смерти, последовавшей в 1953 году, что говорит о том, что она по достоинству ценила своего супруга. Овдовев, она унаследовала от мужа баснословное состояние и вскоре выскочила замуж в четвертый раз — за декоратора, графа «Эдди» Бисмарка. Тот скоро серьезно заболел, однако протянул до 1970 года. После его кончины Мона вышла замуж за врача, доктора Умберто ди Мартини, который погиб в автокатастрофе в 1973 году. Мона скончалась в Нью-Йорке 10 июля 1983 года в возрасте восьмидесяти пяти лет. В ее парижском особняке (дом № 34 на Авеню де Нью-Йорк) теперь располагается Бисмарковский институт.

В течение четырех дней Сесиль хранил молчание. Затем Гарбо позвонила ему и, уловив в его голосе надменные нотки, заявила, что будет у него через пару минут. Она выдвинула предположение, что он ей неверен, и пробормотала:

— Я же чувствовала, что мне не следует ждать так долго.

Сесиль рассказал ей о своей встрече с Моной, что они гуляли до трех утра и что этим вечером он снова обедает с ней. Гарбо засыпала его вопросами, а затем прокомментировала:

— Так, значит, ты успеваешь изменять мне?

Их разговор проходил в миролюбивых тонах, и уловка Сесиля, казалось, удалась. Но затем Гарбо произнесла:

— К черту эту твою вечеринку. Зачем тебе туда? Я хочу, чтобы ты остался здесь.

Из чего Сесиль сделал вывод, что его общество еще не успело наскучить Грете.

Тем не менее он решил продолжить свою кампанию. Он не звонил, а когда Гарбо наведывалась к нему, то распоэзивался о красоте Моны. 27 ноября, в День Благодарения, Сесиль поедал Гарбо вазу с белыми орхидеями и с одним из своих неотправленных писем. Затем без лишнего шума укатил на уик-энд в Бостон. Пока он отсутствовал, Гарбо звонила несколько раз. Они встретились в следующий понедельник. И хотя Гарбо притворялась веселой, она задала ему немало ревнивых вопросов. Вид у нее был «бледный и несчастный, под глазами крути, морщины обозначились еще резче» — от Сесиля не ускользнуло ничего. Тем не менее, как и следовало ожидать, горчичного цвета шторы были затянуты снова, и Сесиль снова оказался в плену этих огромных голубых глаз.