Вилла Рено - Наталья Галкина

Наконец добрались они и до цели—до большой комнаты; книги по периметру, только в красном углу иконостас с лампадою (вошедшие под благожелательным взором хозяина перекрестились, порог переступив), книги в уже знакомых стопках и грудах на полу, книги на письменном столе; посередине комнаты стояла большая металлическая кровать с никелированными шарами, в которой, укрытый романовским полушубком (в ногах нагло развалясь, разглядывал незваных гостей кот Васька), лежал князь Алексей Алексеевич Ухтомский, принявший в 1921 году иночество, а в 1929-м рукоположенный в епископы Русской Истинно Православной Катакомбной Церкви с именем Алимпий (Охтенский), великий физиолог, философ, писавший об интуиции совести, о Двойнике и Собеседнике, обучавший привычно отстающий от пророков и страстотерпцев мир словам «хронотоп в бытии» и «доминанта в нас».

Ухтомский довольно-таки кротко отнесся к необходимости надеть фрак, спокойно позволил произвести над собою портняжные пассы клеенчатым сантиметром, невозмутимо поворачиваясь, сгибая руку в локте, подымая подбородок.

— Алексей Алексеевич, — сказал Елкин, — не откажите в любезности написать название доклада, который собираетесь вы прочесть на конгрессе.

— Извольте, сударь мой.

Ухтомский сел за письменный стол. Захаров и Елкин переглянулись: стол заполнен был до отказа стопками раскрытых и закрытых книг с закладками и без оных, записями, тетрадями; однако перед сидевшим имелась этакая маленькая площадочка, лакуна двадцатисантиметровая; на эту самую площадочку ученый поставил локти и потихонечку раздвинул их — образовалась расчищенная площадка побольше, на нее положена была осьмушка бумаги, на которой Алексей Алексеевич и вывел: «Физиологическая лабильность и акт торможения».

XV Международный конгресс физиологов проходил в Петрограде, Царском Селе и Москве. На заключительное заседание Ухтомский пришел одетый в новенький, с иголочки, фрак, подал тезисы доклада референту оргкомитета и спросил:

— На каком языке я должен свой доклад прочесть?

— Н-на любом, — отвечал несколько опешивший референт. Свой блистательный доклад Ухтомский прочел по-французски.

В 1942 году Ухтомский умер от голода в блокадном Ленинграде. В генеалогическом древе его были Юрий Долгорукий, Всеволод-Дмитрий Великий Большое Гнездо, св. Васильке Константинович Ростовский, замученный татарами, Белосельские-Белозерские, Каргеломские, Сугорские.

ГЛАВА 35.

ЛИШНИЕ СВЕДЕНИЯ

«Брат А. А. Ухтомского, епископ Андрей, будучи участником Сибирского Поместного собора и руководителем духовенства 3-й колчаковской армии, был арестован в 1920 году в Новониколаевске, выслан в Уфу, по дороге в Омске посажен за решетку, в 1921-м под конвоем препровожден в Москву в Бутырки, в 1923-м изгнан в Туркестан, в 1926-м возвращен в Уфу, в июне 1927 года вернулся в Москву, добровольно явился на Лубянку, откуда выслан был в Казахстан, в 1928-м посажен в тюрьму в Кзыл-Орде, в 1929-м этапирован в ярославский политизолятор (сидел в одиночной камере), в 1931-м выпущен, прибыл в Москву, откуда в 1932-м отправлен в Казахстан, после чего пять лет находился в ярославском политизоляторе, где был расстрелян в сентябре 1937 года».

«Хорош же народ, — писал епископ Андрей в своей „Исповеди" (1928, Кзыл-Орда, тюрьма), — и хороша его религиозная христианская настроенность, что любой проходимец — пролетарий всех стран — может его сбить с толку».

«Физиолог А. А. Ухтомский переписывался со своей ученицей Идой Каплан, 20-летней студенткой, с которой написал научную статью „Сенсорная и моторная доминанта в спинном мозгу лягушки". Ида Исааковна Каплан позже вышла замуж за писателя М. Л. Слонимского, их сын Сергей Слонимский — известный композитор».

«Мы можем воспринимать лишь то и тех, к чему и к кому приготовлены наши доминанты, то есть наше поведение. [...] Бесценные вещи и бесценные области реального бытия проходят мимо наших ушей и наших глаз, если не подготовлены уши, чтобы слышать, и не подготовлены глаза, чтобы видеть» (А. Ухтомский).

«XV Международный конгресс физиологов удостоил Павлова звания „princeps physiologorum mundi".

Для того чтобы такое признание мирового старейшинства за нашим ученым вообще могло состояться, он должен был быть в самом деле богатырем в науке, так как ему надо было преодолеть и традиционное высокомерие западных ученых по отношению к русским и нарочитое предубеждение против СССР. В чествовании Ивана Петровича участвовали одинаково горячо и англичане, и французы, и немцы, и итальянцы, и японцы, и американцы.

[...] Русский семинарист конца 60-х годов, поступающий на отделение естественных наук, молодой Павлов был представителем того поколения, которое было чем-то вроде итало-французского ренессанса на русской почве.

[...] Для всех нас кончина Павлова в его возрасте не могла быть неожиданностью; и все-таки почти на каждого из нас она произвела впечатление катастрофы» (А. А. Ухтомский. «Великий физиолог», журнал «Природа», 1936, №3).

«А. А. Ухтомского арестовывали дважды, изымали переписку и документы. Письма к нему и от него пропадали. „По почте переписываться, хотя бы и незначащими записками, нельзя. Надо пользоваться только оказиями..." — сказано им в 1934 году».

«Знаете ли, что, может быть, труднее всего для человека — освободиться от двойника, от автоматической наклонности видеть в каждом встречном самого себя, свои пороки, свои недостатки, свое тайное уродство; всего труднее — освободиться от постоянного сопровождения своим Двойником! И только с этого момента, как преодолен будет Двойник, открывается свободный путь к Собеседнику! Впервые раскрываются тогда и ум, и слово, и сердце, чтобы в самом деле слышать и сколько-нибудь понимать, чем живет сам по себе встречный человек».

Тут приписано было сбоку исправно наслюнявленным химическим карандашом, как положено, ядовито-фиолетовым: «Часто упоминал и читал „Двойника" и „Братьев Карамазовых"».

Далее приклеена была репродукция картины Нестерова «Философы», и сообщалось тем же химическим рондо, что на картине изображены Сергей Булгаков и отец Павел Флоренский.

«Священник о. Павел Флоренский был арестован в 1933 году, обвинен в том, что является основателем и участником национал-фашистского центра „Партия возрождения России". В декабре 1937 года при неизвестных обстоятельствах погиб на Соловках. Возможно, находился на затопленной вместе с узниками барже. Возможно, расстрелян или запытан».

Ниже Нечипоренко наклеил ксерокс фотографии Флоренского после ареста, страшной фотографии, запечатлевший муки, перенесенные этим кротким, добрым кабинетным человеком, отцом большого семейства, одним из русских энциклопедистов и оригинальнейших мыслителей.

«Это было не случайно, — свидетельствует отец Сергий Булгаков, — что он (Флоренский) не выехал за границу, где могла, конечно, ожидать его блестящая научная будущность и, вероятно, мировая слава, которая для него и вообще, кажется, не существовала. Конечно, он знал, что может его ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили об этом судьбы родины, сверху донизу, от зверского убийства царской семьи до бесконечных жертв насилия власти».

— А вы знаете, — спросил Вельтман, — что и сам-то Нестеров побывал в Бутырской тюрьме? Его оттуда Луначарский вызволил.

— Знаю! — гордо ответствовал Нечипоренко.

«В Соловецком кремле висели лозунги: „Железной рукой загоним человечество к счастью!", „Фронтов нет, а опасность есть", „Держи порох сухим "».

«В 1929-м на Соловки приехал Горький. У заключенных вспыхнула надежда, что знаменитый писатель прекратит беззакония. Но лагерное начальство рассредоточило доходяг по „командировкам", в кремле оставили тех, кто поприличнее. Их приодели, навели внешний лоск. Горький с комиссией ходил и восхищался гуманностью советского перевоспитания. Заключенные отводили глаза. Когда вел. гум...»

— Что это такое? — спросил Савельев, читающий нечипоренковскую тетрадь из-за плеча Урусова.

— Великий гуманист.

«...вступил в детколонию, навстречу ему выступил подросток с седыми волосами. „Хочешь правду?" — спросил он. Горький хотел. Их оставили наедине. Писатель вышел часа через полтора, утирая платком слезы, и поспешил отплыть. Корабль еще не скрылся из глаз, как мальчика расстреляли. Горький на весь мир заявил, что вражеские измышления о Соловках лживы. Однако вскоре на остров прибыла комиссия из Москвы. Она провела дознание и пришла к выводу, что в беззакониях виноваты белогвардейцы и аристократы, большинство из которых, как грамотные, занимали административные посты. Расстреляли около трехсот человек. Палачи были пьяные, стреляли нечетко, и к утру полуприсыпанная яма еще шевелилась. Все это видели обитательницы женбарака — бывшей Архангельской гостиницы» (Анна Ильинская).