Мозаика Парсифаля - Роберт Ладлэм

— "Постоянной враждебностью"? — переспросил Стерн, — Не знаю, что означает это словосочетание в рамках поведенческих теорий, но полагаю — не отсутствие спора между собеседниками. Наши объекты спорили весьма горячо. Доклад Бейлора не оставляет в этом никаких сомнений.

— Конечно, они спорили. Конечно, мы имеем дело с противостоянием. Все началось со словесного взрыва Хейвелока, который, надо полагать, повторил все свои прежние угрозы. Но затем шум прекратился, как и следовало ожидать. Было достигнуто некоторое согласие. Я не могу оценить это иначе в свете последующих действий.

— "В свете последующих действий"? — спросил Стерн, не скрывая изумления. Ведь после этого Огилви попытался использовать свой трюк с сигаретами, и так далее.

— Прошу извинить, но вы, Дэниел, ошибаетесь. Там было кое-что еще. Припомните, с момента появления Хейвелока и до того момента на скамье, когда он нанес удар, избегая ловушки Огилви, мы не видим даже намека на физическое насилие, оружие не извлекается на свет. Идет беседа, разговор. Затем появляются сигареты, спички. Все действия, черт побери, выглядят абсолютно разумными и логичными.

— Что вы имеете в виду? Поясните, пожалуйста.

— Поставьте себя на место Хейвелока. Ваша обида безгранична, ярость кипит, а человек, в котором вы видите своего смертельного врага, просит огня раскурить сигарету. Как бы вы поступили в такой ситуации?

— Но это же всего-навсего спичка.

— Вы правы. Всего-навсего единственная спичка. Но вы захвачены своими страстями, ваш разум кипит от ярости и напряжения, вы настроены крайне злобно по отношению к сидящему неподалеку человеку. Этот человек олицетворяет собой предательство в его самом отвратительном виде. Вы ощущаете, что он предал лично вас. Именно такие чувства испытывают параноические шизофреники при виде людей, подобных Огилви. И вот ваш враг — пусть даже он и обещает рассказать вам все, что вы так желаете услышать, просит у вас огня. Как вы на это отреагируете?

— Выполню его просьбу.

— Каким образом?

— Ну, я... — Стерн замолчал, взгляд его скрестился со взглядом Миллера, и закончил фразу очень тихим голосом, — я швырну ему спички.

— Или же пошлете к дьяволу, а то и вовсе проигнорируете его просьбу, продолжая вести разговор. Но я думаю, в подобных обстоятельствах вы ни за что не полезете в карман и не станете передавать ему спички из рук в руки. Так можно поступить лишь при обычной дискуссии, без всякого эмоционального возбуждения. Не думаю, что на месте Хейвелока и в его, как мы предполагаем, состоянии, вы поступили бы так, как он. Да и не только вы, любой из нас.

— Но мы не знаем, что сказал ему Огилви, — не соглашался Стерн, — он мог...

— Неужели вы не видите, что это практически не имеет значения? — прервал его психиатр. — Речь идет о поведенческом стандарте. Стандарте, я подчеркиваю.

— Основанном на коробке спичек?

— Если хотите, да. Но только потому, что это симптоматично. В ходе всей встречи, за исключением первоначального момента, мы наблюдаем удивительную неагрессивность со стороны Хейвелока. Если описание Бейлора точно — на чем вы настаиваете, и, как мне кажется, вполне достоверно, потому что у Бейлора есть все основания подчеркивать агрессивность Хейвелока, — последний проявил исключительную способность к самоконтролю... продемонстрировал абсолютно рациональное поведение.

— И о чем это говорит? — прервал свое молчание Даусон, в упор глядя на Миллера.

— Я пока не уверен, — ответил медик, не отводя глаз. — Но знаю одно, все это не вписывается в образ того человека, с которым, как мы убедили себя, нам приходится иметь дело. Иными словами, в его поведении слишком много рационального и явно не хватает безумия.

— Даже в том, что он постоянно переходит из мира реалий в царство фантазий?

— В данном случае это не имеет отношения к делу. Его реалии — плод всего жизненного опыта, в то время как сознание базируется в основном на эмоциях. В условиях, при которых состоялось рандеву, эмоции должны были выплеснуться наружу, взяв верх над реальным восприятием. В такой ситуации, настроенный весьма агрессивно, Хейвелок не стал бы слушать противника. А он слушал его очень внимательно...

— Надеюсь, Пол, вы отдаете себе отчет в том, что говорите? — спросил юрист.

— Разумеется. Основываясь на данных, с самого начала считающихся абсолютно достоверными, я просто допускаю такую возможность.

— Выходит, что человек, который три дня тому назад был на Палатине, не соответствует нарисованному нами первоначальному образу?

— Возможно, не соответствует. Никаких абсолютных истин. Всего лишь догадка, основанная на знаниях. Содержание разговора нам неизвестно. Но в его поведении столько рационального, что мое профессиональное сознание не удовлетворено, и я не могу утверждать, что образ этого человека соответствует написанному нами.

— ...Тому, что создавался на основе информации, которую мы считали безукоризненной «с самого начала», по вашему выражению, — продолжал Даусон. — Начиная с Коста-Брава.

— Именно. Но предположим, что это вовсе не так. Допустим, что все исходные данные оказались ложными.

— Невозможно! — заявил Стерн. — Все сведения просеивались десятки раз, прошли через множество дополнительных фильтров. Места для ошибки просто не оставалось. Каррас работала на КГБ и была застрелена на Коста-Брава.

— Мы все согласились с этим, — сказал Миллер. — И я не перестал молить Бога о том, чтобы все сведения соответствовали истине, а мои догадки и заключения оказались бесполезной чепухой, построенной на неточностях в описании встречи Хейвелока и Огилви. Но если это не так, и описания точны, если допустить, что мы имеем дело не с психопатом, а с человеком, говорящим правду, то перед нами такая проблема, что даже страшно подумать.

Все трое замолчали. Каждый старался охватить умом чудовищные последствия указанной медиком возможности. Первым нарушил молчание Даусон:

— Необходимо все хорошенько продумать.

— Мне отвратительна сама мысль об этом, — сказал Стерн. — Маккензи все подтвердил и привел вещественные доказательства. Разорванную одежду. Обрывки блузки, юбки. Они принадлежали Каррас, это установлено точно. Так же как и группа крови "А", резус отрицательный. Ее кровь.

— И Стивен Маккензи три недели спустя умирает от коронарной недостаточности, — прервал Стерна Миллер. — Мы хотели изучить обстоятельства смерти, но экспертизу провели без нашего участия.

— Бросьте, Пол, — возразил Стерн. — Этот врач из Мэриленда — один из самых уважаемых специалистов на всем Восточном побережье.

Как его там?.. Рандолф. Мэтью Рандолф. Работает в клинике Майо университета Джонса Гопкинса, член совета директоров больницы штата Массачусетс и больницы «Маунт Синай» в Нью-Йорке. Он консультирует в медицинском центре нашего ведомства. С этим человеком беседовали весьма обстоятельно.

— Мне бы тоже очень хотелось поговорить с ним, — заметил доктор.

— Кроме того, должен вам напомнить, что ЦРУ самым превосходным образом характеризовало Маккензи. Мне приходилось видеть очень мало подобных характеристик. Ваши предположения просто немыслимы.

— Ну да, так же как и троянский конь, — вмешался юрист. — Когда была выдвинута идея его сооружения. — Он повернулся к Миллеру, который уже снял очки. — Пол, займитесь-ка снова гаданием на основе познаний. Давайте допустим чисто гипотетически, что в наших опасениях имеется доля истины. Что, по-вашему, он в таком случае будет делать?

— Я могу лишь сказать, как он не поступит, если мы сделаем это гипотетическое допущение. Он не выйдет из подполья, и мы, как бы ни старались, не сумеем его выманить, потому что он вполне разумно допускает три возможных варианта. Первый — мы стоим за всем, второй — нам ничего не известно, и третий — мы все знаем, но не имеем возможности влиять на ход событий. Против него развязаны враждебные действия, и в целях защиты он использует все приемы, освоенные им за шестнадцать лет оперативной работы. Начиная с этого момента он станет абсолютно безжалостным, потому что его предали. Предали люди, занимающие посты, которые они, по его мнению, занимать не имеют права. — Психиатр взглянул на Стерна. — Вот вам и ответ, Дэниел, если наши допущения не лишены смысла. Как ни странно, но именно сейчас он оказался в реальности своего детства: пулеметы, Лидице, предательство. Он вновь бежит по улицам, стараясь угадать, кто из прохожих его потенциальный убийца.

Красный телефон на маленьком столике рядом со Стерном хрипло заурчал. Стерн поднял трубку и, все еще не сводя глаз с Миллера произнес:

— Да?

Последовало тридцать секунд молчания, прерываемого короткими репликами Стерна, подтверждающими его внимание. Он впитывал информацию, глядя через стол на разложенные перед психиатром листки бумаги. Наконец он произнес: