Свечная башня - Татьяна Владимировна Корсакова

Мирослава сначала сказала, а потом уже укорила себя за фамильярное «Вася». Вот она, к примеру, не позволяла посторонним называть себя Мирой. Только своим, только самым близким. Но обошлось, Василиса, кажется, даже не заметила.

– Это мне приснилось, – сказала она шепотом. – Мне сейчас все время это снится.

– Башня?

– Башня. Девочка и…

– И – кто? – Мирослава затаила дыхание.

– И Хозяйка свечей. – Быстрым движением Василиса сдернула рисунок с мольберта и принялась рвать его на мелкие кусочки.

– Ты зачем? – так же шепотом спросила Мирослава, хотя стоило спросить совсем о другом.

– Еще нарисую. – Василиса швырнула обрывки в ведро для мусора. – Я сейчас могу рисовать только вот это. – Она жалобно всхлипнула. – Всегда одно и тоже! Представляете?!

Мирослава представляла. Она не знала, где корни этого чувства, но Василису понимала очень хорошо.

– Может тебе пока лучше вообще какое-то время не рисовать? – спросила она. – Если тебя это тревожит. Вот я, к примеру, перестала…

А ведь она и в самом деле перестала! Не просто так, ее что-то заставило отказаться от рисования. Просто она пока не может вспомнить, что именно.

– Я не могу. – Василиса вздохнула, прикрепила к мольберту чистый лист бумаги.

– Почему?

– Мама сказала, если я не буду рисовать и показывать результаты, меня исключат из школы, потому что школе нужны только особенные.

– Откуда она знает?

– Она знает. Она сама была особенной. Она писала стихи.

– А потом перестала?

– Почему перестала? – Василиса снова удивилась. – Пишет до сих пор.

– Хорошие?

– Для поэтического салона сойдет.

Она была еще маленькая, она была напуганная, но в ней уже был этот взрослый цинизм. Жизнь научила? Или маменька? С маменькой, кстати, нужно будет еще раз предметно поговорить. Чтобы не отправляла дочку в школу одну. Хотя бы сейчас, пока этот… пока маньяк на свободе.

– Не волнуйся, никто тебя не исключит. Я поговорю с твоей мамой.

Мирослава уже собиралась уходить, когда Василиса ее окликнула.

– А почему вы решили, что я рисую вас? – спросила она с любопытством. – Мне кажется, вы совсем не похожи на эту девочку.

Сейчас не похожа, но было время…

– Наверное, мне просто так показалось. Я уже не так уверена. А кто такая эта Хозяйка свечей? – Вот она и задала самый главный вопрос.

– Я не знаю. – Василиса пожала плечами. Она уже совершенно успокоилась. Похоже, перспектива исключения из школы пугала ее куда сильнее ночных кошмаров. – Я просто знаю, что ее так зовут. Она играет в прятки. И это плохие прятки.

– Почему?

– Потому что, кто не спрятался, тот мертв, – сказала Василиса зловещим тоном и рассмеялась. Так сразу и не понять, шутит она, или это отголоски недавней истерики.

Жаль, что рисунок она порвала, было бы любопытно углубиться в детали.

А вечером к Мирославе пожаловал следователь Самохин…

У Самохина была чуйка. Считай, с младых ногтей. Еще будучи зеленым пацаном, он умел безошибочно отыскивать потерянные вещи, решать логические головоломки. Оттого, наверное, и пошел в следователи. Романтика… мать ее! Тогда Самохину все казалось романтикой, даже несвежие, разложившиеся трупы, даже ночные выезды на «мокуруху», даже «висяки» ему казались романтикой, но потенциальной.

Вся эта пустая шелуха с него слетела за пару лет. Обычно именно столько требуется молодому оперу, чтобы понять, ошибся ли он с выбором профессии или можно тянуть лямку дальше. Самохин понял, что не ошибся, лямку тянул исправно, даже с некоторым интеллектуальным удовольствием. Особенно, когда дела попадались заковыристые, требующие того, чтобы над ними поломали мозги.

И Самохин старался. Мозги ломал, дела раскрывал, но с каждым новым делом понимал, что не все так просто, что, цитируя Вильяма нашего Шекспира, есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам! Одно из последних его дел было именно таким. Нет, к нему больше не приходили во сне мертвые девочки с проволочными крыльями, прикрученными прямо к ребрам, но острое ощущение того, что внешний мир сложнее и многослойнее, чем казался в юности, росло и силилось. Наверное, именно поэтому ему так не понравилось новое дело.

Да, отчасти из-за того, что жертва была еще ребенком. К такому не привыкнуть ни за что и никогда, сколько не старайся! Но было еще что-то… Может, место преступления? Снова овраг. И пусть здесь нет подушки из прошлогодних листьев, а по дну протекает вполне себе безобидная речушка, атмосфера здесь точно такая же, что и в деле с мертвыми ангелами. А атмосфера – это важно, это то, за что цепляешься шестым чувством.

Вот и сейчас Самохин «зацепился». В этом деле ему не нравилось абсолютно все: и место преступления, и стойкое ощущение, что убийство носит ритуальный характер, и свидетели. Ох, как же ему не нравились свидетели!

К мальчонке, обнаружившему тело, его вообще не подпустили. Но это и понятно: без разрешения официальных представителей ни-ни, а представители оказались со связями. Самохину даже позвонили сверху, особо предупредили, чтобы мальчика не трогал, не травмировал хрупкую детскую психику.

Парень на первый взгляд был ничего, хоть и выглядел неформально. К неформальным ребятам Самохин тоже привык и даже научился находить с ними общий язык, но в этом было что-то… настораживающее. Один только взгляд чего стоил! Самохин специально сначала понаблюдал за ним со стороны, оценил, так сказать, ху из ху. Парень был непростой. Не жался, не терялся, вел себя так, словно знал, как правильно себя вести. На все вопросы у него имелись ответы, как будто подготовился. А может и подготовился. Время-то было! Пока девчонка из администрации добралась до сети, пока позвонила в полицию, пока они приехали… Что угодно можно было придумать и обдумать. Кстати, сеть Самохин первым делом проверил. Она в этом чертовом месте и в самом деле не ловила. Вот и говорите после этого, что двадцать первый век на дворе! Как бы то ни было, а парень показался ему подозрительным именно этой своей холодной рассудительностью и собранностью.

А еще руки… Самохин был не из деликатных, перчаточки его страсть как заинтересовали. Очень, знаете ли, удобно надевать перчаточки на месте преступления. Правда, глупо после преступления их не снимать, но об этом Самохин подумал уже после того, как попросил свидетеля перчаточки снять.

А свидетель снял. Безропотно, без лишних возражений и лишнего смущения. Самохин посмотрел. Сказать по правде, он бы такое и не прятал, но это уже личное дело каждого, он тут парню не судья. А вот уточнить, при каких обстоятельствах все это приключилось, было бы не лишним.