Свечная башня - Татьяна Владимировна Корсакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот день не задался так же, как и два предыдущих. Утро началось с визита семейства Самсоновых. Маменька продолжала истерить, папенька грозился судебными исками. Мирослава смиренно выслушивала все претензии и стенания, если и открывала рот, то лишь затем, чтобы в сотый раз извиниться и в сотый раз пообещать со всем разобраться. Кажется, у нее не получилось, потому что Самсонов старший ни от иска, ни от претензий не отказался. Мало того, пообещал дойти до самого! «Самим» он называл Всеволода Мстиславовича, а это значило, что Мирослава не справилась с возложенной на нее миссией, не сработала буфером между разгневанными родителями и своим шефом. Она не сомневалась, что шеф все разрулит наилучшим образом, но поражение записала себе в пассив.
К обеду подтянулись родители остальных учеников. Тоже возбужденные, тоже взволнованные, готовые забрать своих чадушек прямо сейчас до окончательного разрешения проблемы. Мирослава подозревала, что проблема скоро не решится, но чадушек отдала безропотно. Интуиция подсказывала ей, что чем меньше в Горисветово останется народа, тем лучше. Ее бы воля, она бы вытурила всех до единого и закрыла школу на амбарный замок. Но вытурить всех не получалось. К вечеру в Горисветово оставалось еще тринадцать воспитанников. Она не хотела выяснять, по какой причине родители решили оставить своих кровиночек в эпицентре событий. Вариантов у нее было несколько, но ни один из них не казался достаточно обоснованным. Если бы у нее были дети, она бы ни за что и никогда не подвергла их риску. Даже потенциальному. Даже гипотетическому. Никакому!
Но не все родители думали так, как она. Василиса Свиридова с самого утра занималась рисованием в мастерской. Мирослава увидела ее макушку в окошке, не удержалась и заглянула внутрь.
– Привет! – Она остановилась в дверях залитой солнечным светом комнаты. – Чем занимаешься?
– Здравствуйте! – Василиса обернулась. Выражение лица ее было не по-детски серьезным. – Я рисую. – А ответ был очевидным. Девочка рисовала что-то на закрепленном на мольберте листе бумаги. Со своего места Мирослава не могла разглядеть, что именно.
– А как ты пришла? – спросила она, делая шаг к мольберту. – Тебя мама привела?
– Я сама. – Василиса пожала плечами. – У мамы сегодня салон.
– Какой салон?
– Поэтический. – Василиса взмахнула рукой с зажатым в ней карандашом. – У нее салоны по пятницам. Это очень важно.
Мирославе захотелось прямо сейчас позвонить Гале, спросить, на самом ли деле поэтический салон важнее безопасности собственного ребенка, в красках расписать, как выглядела девочка, найденная мертвой в овраге. Но она не стала. Не потому, что не нашла бы нужных слов, а потому, что не сдержала бы слов нецензурных. Не сейчас, не при ребенке! С Галой она разберется позже, когда немного успокоится. Вместо этого она спросила:
– А что ты рисуешь?
Было видно, что Василиса не рада вопросу. Было видно, что Василиса не хочет показывать свою картину постороннему. Мирослава ее понимала. Она и сама была такой же. Кажется… Во всяком случае из памяти выплыло это щекочущее чувство раздражения от того, что ты в потоке, а тебе мешают, нагло вторгаются в твое личное пространство. Но она все равно вторглась, словно в спину кто-то толкнул. Она вторглась и замерла…
На белом листе бумаги была нарисована она. Только не она нынешняя, а она маленькая, тринадцатилетней давности. Тринадцатилетняя девочка в ночной сорочке, стоящая перед Свечной башней. И, наверное, это было бы удивительно, но хоть как-то объяснимо, если бы не волосы. Волосы у девочки на картине взвивались над головой, как взвивается пламя над фитилем свечи, а в глазах был неизбывный, мистический какой-то ужас. Наверное, причиной ужаса был огонь, горящий на смотровой площадке башни. Или темный силуэт за спиной у девочки. Отчетливо Мирослава видела только тонкую женскую руку, тянущуюся к плечу девочки. Тянущуюся к ее плечу…
– Кто не спрятался, я не виноват… – Ее голос упал до едва различимого шепота.
– Кто не спрятался, тот мертв… – вторила ей Василиса. Ее глаза сделались пустыми и тусклыми, как будто залитыми свечным воском. Наверное, именно это имел в виду Фрост, когда утверждал, что Мирослава зазомбовела. Наверное, вот так они и выглядят – зазомбовевшие…
А Василиса уже отвернулась к мольберту. Остро заточенный карандаш летал над листом бумаги, добавляя штрихов, деталей и жизни. А тонкая рука все тянулась и тянулась к нарисованной девочке. Еще мгновение – и все…
– Послушай, я… – Мирослава коснулась Василисиного плеча.
Договорить она не успела – Василиса завизжала. Ее лицо смертельно побледнело.
– Тише! – Обеими руками Мирослава обхватила девочку за плечи, прижала к себе. – Это я, Василиса! Это всего лишь я…
Василиса не пыталась вырваться и кричать тоже перестала. Она затаилась, словно маленький испуганный зверек, даже взгляда на Мирославу не поднимала. И это было хорошо, потому что еще одного «воскового» взгляда она бы не пережила. Она гладила девочку по голове и думала, как же ей теперь жить дальше, как им всем теперь жить. Потому что вот это все не случайно! Потому что не могут дети, не сговариваясь, рисовать один и тот же рисунок. Потому что не может быть так страшно без причины. Потому что пришла пора вспоминать!
– Ну, все? – Она дунула Василисе в макушку. Получилось несерьезно и смешно. Василиса тихонько хихикнула.
Вот и хорошо. От истерики они благополучно ушли. Сказываются многочисленные сеансы психоанализа.
– Напугала я тебя, Василиса?
– Немножко. – Девочка шмыгнула носом. – Неожиданно как-то…
Да уж, неожиданно – это слабо сказано!
– А зачем ты меня нарисовала? – спросила Мирослава самым легким своим тоном, самым ласковым своим голосом.
– Вас?! – Василиса удивилась до такой степени, что даже отстранилась. – Я вас не рисовала, Мирослава Сергеевна!
– А это кто? – Она указала пальцем на девочку на рисунке.
– Не знаю. – Василиса пожала плечами. – Это просто девочка… По памяти.
– По какой
