Плащаница из Овьедо - Леонард Фолья

К утру понедельника осень приказала долго жить и на дворе появился легкий морозец — первое предупреждение тем, кого волновали такие вещи, как ледяные дожди, которые были постоянными спутниками зимы в Новой Англии. Небо, низкое и металлически серое, словно крышкой накрыло все до самого горизонта. Это был один из таких дней, который хочется провести в кровати, с головой накрывшись одеялом. Приближающийся визит Тери должен был стать сладким лекарством от участившихся приступов хандры.

Чтобы не нарушать гармонии, Ханна решила, что пора рассказать Джолин о приезде подруги, но женщины нигде в доме не было, поэтому она накинула куртку и вышла во двор. Опавшие желтые ломкие листья вистерии, сквозь которые она могла видеть унылое небо, устилали дорожку к мастерской. Когда Ханна подошла к постройке, она не увидела «мини-вена» на его обычном месте.

Прижавшись лбом к широкому оконному стеклу мастерской, она попыталась заглянуть внутрь. Там было темно. Ханне почти ничего не было видно. Посреди пустого помещения стоял мольберт. Картины Джолин были расставлены вдоль стены. Одна из них показалась Ханне знакомой — разрушенный бомбежкой собор из кусочков цветного стекла. По-видимому, на выставке он никому не пришелся по душе.

Джолин и Маршалл целыми днями пели о том, каким успешным был тот вечер. «О лучшем и мечтать нельзя», — говорила Джолин. Но, судя по количеству брошенных в мастерской картин, продали они немного, если вообще что-то продали. А это случайно не то большое полотно с ручейками коричневато-красной воды, бегущими вниз? Как там Джолин его называла? «Возрождение». Очевидно, на него тоже не нашлось покупателя.

Заинтригованная увиденным, Ханна попробовала открыть дверь мастерской. Та была не заперта. Справа от входа она сразу нащупала выключатель и щелкнула им. На фоне чистоты, царящей в доме, рабочее помещение Джолин напоминало место, по которому прошелся ураган. На полу валялись разнообразные кусочки кожи и парусины, резинового коврика, войлок, гвозди и жесть — весь мусор, который остался после ее творческих мук. Судя по всему, кто-то пытался — чисто символически — навести здесь порядок, потому что пластиковое мусорное ведро было набито доверху. Но ему это быстро надоело, и он оставил веник и совок валяться на полу вместе с остальным мусором.

Ханна почувствовала пыль и сажу у себя в носу и на коже.

Такой же беспорядок царил и на рабочем столе Джолин, который был загроможден тюбиками клея, банками из-под краски, бутылочками льняного масла и даже жестянками с машинным маслом. Малярные кисти отмокали в стеклянных банках с терпентином, который уже испарился, и поэтому они прилипли к стеклу. В стену перед столом были вмонтированы крюки для инструментов, но Джолин мало ими пользовалась, предпочитая оставлять свои ножницы, молотки, плоскогубцы или стамески где попало.

Внимание девушки привлекла голова манекена, лежавшая на нижней полке. У него не было ни глаз, ни рта, только нос в виде выступа. Он больше напоминал яйцо, чем человека. Ханна наклонилась, чтобы взять его в руки, когда вдруг услышала голос Джолин. Она повернулась к двери, но там никого не было. Голос доносился от стены справа. Вернее, не от стены, а из кучи тряпья и свернутых холстов в углу стола.

— …оставьте сообщение после сигнала.

— Привет, мам. Это Уоррен. Ты что, опять сменила номер? У меня уже ушло полторы страницы в записной книжке на твои телефоны. Когда вы с Маршаллом наконец-то определитесь с ним? Хорошо, мне не намного лучше. Аляска — довольно изумительное место, но восьми месяцев там с меня хватит. В любом случае я собираюсь приехать погостить к вам на праздники. Что думаешь? Перезвони мне и дай знать, где вы. Пока, мам.

Ханна уставилась на стену, не веря своим ушам. Голос был приглушен, но она была уверена, что он сказал «мам». Два раза. Ханна не могла утверждать наверняка, принадлежал ли он молодому парню или мужчине постарше. Все равно у Джолин не было сына. Такого не могло быть.

Шум колес, давящих гравий, заставил ее встрепенуться, и на этот раз она почувствовала себя виноватой, хотя ничего плохого не сделала, только картины смотрела. Но все же инстинкт самосохранения говорил ей, что будет лучше, если Джолин не застанет ее в мастерской. Выключив свет, Ханна выбежала во двор как раз тогда, когда Тери, прильнувшая к рулю, подъезжала к дому, в восхищении открыв рот. Машина остановилась, и дверь широко распахнулась.

— А-а-а-а-а! — завизжала Тери, заметив подругу. — Ты только посмотри на себя! Большая, как дом! То есть красивая, как дом. Большая, как красивый старый дом. Ладно, забыли.

Тери раскрыла объятия и устремилась к Ханне. Ханна вспомнила, что энтузиазм этой женщины мог согреть комнату — да что там комнату, целую улицу! — и только сейчас поняла, как соскучилась по ней. В Тери почти ничего не изменилось, за исключением ярких темно-рыжих полос в ее волосах.

— Вот, значит, где ты живешь, — задумчиво произнесла Тери, осматриваясь вокруг. — А они не мелочились. Ты мне не говорила, что живешь во дворце.

— Он очень красивый.

— Красивый, говоришь! Мы еще не привыкли к роскоши, да? Он не просто красивый, дорогая. Он — супер! А что это за бред о постельном режиме? Ты вроде бы сказала, что раздулась, как шарик. Дай взглянуть на руки и лодыжки. Как по мне, так все нормально.

— Думаю, что сон все же помогает. Но как же скучно все время лежать и ничего не делать!

— Поверь мне, настанет день, и ты пожалеешь об этих словах, дорогая. Ну что, устроишь мне экскурсию?

— Почему бы и нет? — ответила Ханна, но потом подумала о Джолин, которая могла появиться в любую минуту. — Только давай сначала поедим. Я знаю несколько уютных местечек в городе. Потом я покажу тебе дом и все остальное. У меня в распоряжении целый этаж.

— Целый этаж. Чтоб тебя! А у меня в распоряжении всего лишь половина двуспальной кровати, да и та проваливается.

Они выбрали ресторан «У Самнеров», на витрине которого увидели разноцветный осенний дачный пейзаж из высушенных колосков, кукурузных початков, кабачков и тыкв, а также хрустящие белоснежные льняные скатерти на столиках. Вывешенное на улице меню на ланч предусматривало салаты от двенадцати девяносто пять за порцию и свежеприготовленную похлебку из злаков по семь девяносто пять, что было куда дороже, чем они предполагали.

— Ну и бог с ним, — сказала Тери. — Один раз живем. А умереть можно и бедным.

Понадобилось несколько минут разговора, чтобы к Ханне вновь вернулось ощущение старых времен. Тери оказалась просто фонтаном слухов и новостей. Дети продолжали оставаться «карой Господней, но, как всегда, миленькие» — несовместимые понятия, которые ей удавалось радостно не замечать. Ника повысили, но теперь он в дороге четыре-пять дней в неделю. Несколько дней назад в «Голубой рассвет» заходили Риттеры. Герб схватил насморк, а Рут была все такой же бешеной! Они немного поговорили.