Рубин Великого Ламы - Андре Лори

Американка была совершенно побеждена первым впечатлением, когда мисс Дункан, в порыве благодарности, бросилась ей на шею. Сочувствуя горю, которое ясно отражалось на лице молодой девушки, она старалась всеми силами ее развлечь, заставить забыть свое горе среди дорожных забот; в то же время она не пропускала случая, чтоб не сказать слов участия и ободрения, стараясь влить в душу несчастных надежду и уверенность.

— Вы у себя, сударыня, — сказала мистрис Петтибон, — эти восемь футов заключают в себе вашу гостиную, спальню, уборную и кабинет…

— И спальню? — возразила леди Дункан, оглядываясь вокруг и не замечая ничего, кроме обыкновенной гостиной мебели. — Но я не вижу кроватей…

— Вот они! — ответила на это мистрис Петтибон, нажимая одну пружину. Тотчас же от стены отделилась деревянная доска и опустилась вниз. Все увидели изящную кушетку, которая была плотно вставлена в стенную выемку.

— Мисс Этель, вероятно, согласится спать на диване? — прибавила она, нажимая другую пружину. Изнутри дивана поднялась такая же мягкая кушетка, как и первая.

— О, конечно! Все это восхитительно! И здесь можно было бы чувствовать себя чудесно, если бы душа была спокойна! — сказала Этель со вздохом.

— Вы еще не сказали, где помещается туалетный столик? — спросила леди Дункан, садясь около изящного стола с письменными принадлежностями; на нем лежала почтовая бумага с надписью «Галлия», разрезной нож, пенал, чернильницы, карандаши, перочинный ножик и другие изящные безделушки.

— Туалетный столик возле вашей руки, нажмите только эту пуговку, видите: письменный стол складывается и убирается в стену. Нажмите другую пружину. Вот что выйдет!

— Ах! Как же это красиво! — воскликнула Этель, увидев, как вышло из стены блестящее зеркало на мраморной подставке, где помещались все туалетные принадлежности, выделанные из серебра.

— Что касается ящиков, — прибавила мистрис Петтибон, — то их у нас мало. Вы здесь найдете один просторный, куда можете класть ваши вещи.

— Какая превосходная обстановка! — сказала леди Дункан, которая, как особа практичная, вполне утешилась роскошью обстановки, устройством и гармонией всего, что ее окружало.

— Вот и библиотека, — продолжала американка, открывая одну дверцу, где в порядке были расставлены книги в изящных переплетах. — Господин Дерош поручил мне сказать вам, что здесь все в вашем полном распоряжении.

— Господин Дерош — молодой человек, необыкновенно образованный! — сказала леди Дункан, вооружаясь лорнетом, чтобы прочесть заглавия книг и имена авторов на переплетах книг.

В этом ограниченном пространстве находились греки и римляне, французы, англичане, немцы, итальянцы и испанцы, — все литературные шедевры, созданные древним и новым миром. И эта коллекция не была только парадной выставкой; каждая книга, что видно было по заметкам, служила другом, гостем, советником, изучалась очень внимательно.

— Он больше, чем просто ученый, — сказала мистрис Петтибон, — это голова мудреца, а сердце героя. Огромная стоимость этой изумительной машины не может сравниться с огромными усилиями мысли, могуществом воли и постоянством гения изобретателя, необходимых для того, чтобы иметь возможность поставить создать этот аэроплан.

— Вы видели его работу в начале? — спросила Этель с интересом.

— Я следила за ней во всех ее фазах; я видела мистера Дероша, работавшего над созданием своего аэроплана, и могу сказать, что выше его ума и образования его великая доброта сердца. Лучшее этому доказательство — отношение к нему рабочих на строевом дворе нет никого из них, кто бы не считал для себя величайшим счастьем быть под его начальством…

На эту тему все три дамы еще долго беседовали. Потом пили чай. Все было прибрано, грусть немного утешена, и дружба еще более окрепла. Мистрис Петти-бон предложила прогулку на палубе, что было принято с удовольствием.

Было около пяти часов. Свежий и чистый воздух ударял в лицо, слышен был мерный и правильный ритм работающих машин. Ни малейшей качки. Подобно голубям Данте, con Tali aperte e ferme, «Галлия» неслась прямо, без колебания.

Вся граница северо-запада растянулась позади. Лилль, Валансьен, Конде, Рокруа, Бове и сотни других городов, которые громко звучат в истории Франции, мелькали под ногами путешественников. Они проходили над Тионвиллем; потянулись долины Мозеля, освещенные солнцем, заканчиваясь на горизонте цепью Вогезов; направление полета, взятое аэропланом, приходилось под прямым углом к линии Вогезов.

Все три дамы молчали, пораженные картиной сменяющихся видов, которая действительно была грандиозна.

Еще двадцать минут, и они уже в Эльзасе, над городом мученичества и жертв.

— Видите блестящий шпиц, вы узнаете его? Это Страсбургская колокольня! — сказал Оливье, подходя к ним с молчаливым поклоном и опираясь на перила.

Звук его голоса был печален и серьезен. В его коротких словах слышалась глубокая грусть.

— Сколько героизма напоминает это имя! — сказала Этель, — героизма самого изумительного, достойного вечного поклонения, хотя и не получившего награды!

— Значит, — ответил Оливье, — вы не принадлежите к толпе, которую привлекают только имена победителей. Вы верите, вы знаете, что в эти злополучные дни французы показали, может быть, больше самоотверженности и мужества, чем в знаменитых наших победных сражениях!..

— Кто может в этом сомневаться? — воскликнула Этель. — Я читала рассказы Арчибальда Форбса. Я знаю, как сражались ваши…

— И они не упали в ваших глазах из-за того, что потерпели поражение?

— Великий Боже! — сказала Этель, — разве вы можете подозревать меня в такой низости?

— Нет, — отвечал Оливье, — но я люблю слушать, когда вы говорите так. Как добрая американка, так и Оливье старались отвлечь мысли бедной Этель от предмета ее горя, и чтобы достигнуть успеха в этом деликатном предприятии, он призывал на помощь весь свой ум и образование.

Он много путешествовал, много наблюдал; на каждый предмет, который слегка затрагивали, он имел в запасе или анекдот, или воспоминание, или свою оригинальную мысль…

Минули Вогезы; внизу извивался Рейн блестящей змеей, и, глядя на него, Этель рисовала в своем воображении вереницы грациозных фигур, созданных легендами и фантазией и связанных с быстрым течением этой реки.

Они проходили над великим герцогством Ваденским, а чудные виды Шварцвальда остались далеко позади, как и картины красоты Вогезов.

Пройдя наискось, с одной стороны на другую, над озером Констанским, сверкавшим на солнце как бриллиант, и горную цепь Форарльберг, они летели над гигантами Старого Света, над величественными Альпами.