Перевод с подстрочника - Евгений Чижов

На следующий вечер они услышали с улицы крик. Выглянув в окно, увидели, как двое в форме волокут из-под тутовника к машине козопаса, а третий тянет за собой на верёвке упирающуюся козу. Пастух то сопротивлялся и вырывался, то повисал у них на руках. Дотащив наконец до машины, один из милиционеров схватил козопаса за волосы и дважды ударил головой о капот. С окровавленным лицом пастуха затолкали в заднюю дверь, туда же засунули и козу. Хотели взять и вторую, но она сорвалась с привязи, ринулась, наклонив голову, прямо на милиционера и, когда он расставил руки и ноги, чтобы остановить её, проскочила у него между ног и унеслась, подкидывая на бегу зад, по пустой улице.

Олег вспомнил, как рассказывал Касымову, что козопас, похоже, наблюдает за ним, и Тимур сказал: «Разберемся». Стало не по себе. Точно сквозь жару потянуло ледяным сквозняком, и пот на спине и под мышками сделался холодным.

После четвёртого или пятого пива в кафе на бульваре Печигин обычно утрачивал потребность удерживать зрение в фокусе, и оно расплывалось, теряясь в ярусах пронизанной светом, сочившейся солнцем листвы, дающей слабую сквозящую тень. Изредка эта тень приходила в движение, и тогда его распаренной кожи прохладной невидимой рукой касался ниоткуда возникающий ветер, настолько неожиданный в каменной неподвижности жары, что безо всякого усилия верилось в присутствие в воздухе незримых существ, задевавших Печигина на лету. Во всяком случае, блаженство, приносимое этим прикосновением, было совершенно неземным, и Олег подумал, что только почти невыносимой жизнью – такой, как в жару в Коштырбастане, – можно наслаждаться самой по себе, не нуждаясь ни в каком смысле. Для счастья здесь достаточно лёгкой тени, ветра и холодного пива. Или горячего чая с сахаром вприкуску, как пили старые коштыры. Он достал свою тетрадку и, положив её на столик, записал, что климат решает здесь за правительство задачу сведения к минимуму потребностей населения. Закрыв тетрадь, поймал на себе взгляды двух сидевших по соседству девиц студенческого вида. После появления на телевидении его теперь часто узнавали на улицах, особенно молодые. Ту передачу несколько раз повторяли по разным программам. Как-то, переключая ночью каналы, Олег сам попал на неё и не сразу узнал себя в свободно говорящем по-коштырски человеке, успевавшем между ответами на вопросы уминать большие куски халвы. Он с удивлением всматривался в себя, озвученного закадровым переводом, и хотел даже разбудить лежавшую рядом Зару, чтобы она обратно перевела ему его слова на русский, но пожалел её: завтра ей было вставать в первую смену.

Девушки за соседним столом косились в его сторону, отчего их миндалевидные глаза выглядели ещё более узкими, и обменивались такими многозначительными улыбками, что Печигин подумал: ни одна из них, похоже, не отказалась бы очутиться на месте Зары. И была бы, возможно, ничем не хуже. Любое их движение, будь то скольжение облизывающего губы языка или пальцев по выбившейся пряди, не говоря уже об этих улыбках, этих взглядах, было словно бы не их собственным, а унаследованным от длинной вереницы предков по женской линии и отшлифованным веками до предельно возможного совершенства. Но после ночи, проведённой с Зарой, Печигин мог думать о девушках только абстрактно, безотносительно к себе. И так же абстрактно (а всё-таки…) Олегу подумалось: почему бы ему, в самом деле, не внять просьбе Касымова и, женившись на Заре, не остаться в Коштырбастане навсегда?! Она нарожает ему уйму кучерявых коштырят, его жизнь получит незнакомую ему прежде устойчивость, он врастёт в эту щедрую землю, сделается отцом, станет надёжным звеном в цепи коштырских поколений, превратится, вероятно, в совсем другого человека и постигнет тогда изнутри глубинную связь коштыров с Народным Вожатым. А когда в его жене, похожей одновременно на девочку и на старушку, второе сходство станет заметней первого, ничто не помешает ему, последовав примеру Касымова, взять ей в помощь вторую жену, вроде любой из этих студенток. Потом, глядишь, дело дойдёт и до третьей, лепящей пока куличи в песочнице, а там – почему нет? – до четвёртой, которая сейчас, возможно, ещё и на свет не родилась. И тогда, может быть, прожив здесь годы и годы, он обретёт тот прищуренный равнодушный взгляд сквозь людей и вещи, который завораживал его в коштырах. Ну, ещё одно пиво на дорожку…

Возвращаясь в сумерках домой, Олег увидел, что в кустах у входа кто-то стоит. Он был слишком пьян, чтобы испугаться или хотя бы просто обдумать ситуацию, и шагнул вперед, навстречу вынырнувшей из зелени фигуре. Одетый в какой-то рваный плащ наголо стриженный мужчина заговорил по-коштырски и, прежде чем Печигин успел сказать, что ничего не понимает, сунул ему в руку сложенный лист бумаги, после чего быстро ушёл, почти убежал, оставив за собой в густом воздухе сумерек сильный запах прогорклого пота. Бумага оказалась исписанной с одной стороны непонятными словами на коштырском, и Олег решил, что это письмо или записка, адресованная, скорее всего, кому-то из прежних обитателей дома. Когда придёт Зара, он попросит её перевести.

Но до появления Зары Печигин успел о письме забыть, она сама наткнулась на него уже после того, как, придя с работы, приняла душ и вышла к нему, как обычно, завёрнутая в белое полотенце, с мокрыми волосами, с которых на её выжидательно улыбающееся лицо падали капли. Увидев исписанный листок на тумбочке у кровати, спросила Олега, что это, он рассказал о странном человеке, передавшем ему письмо. Сдвинув брови, Зара принялась за перевод:

– Дорогая Салима, дорогие Юсеф, Адиля, Наильчик! Дорогие мои! Каждый день и каждую ночь, прежде чем уснуть, я думаю о вас. А когда не спится, вспоминаю вас всю ночь напролёт. Кстати, хотел попросить, пришлите мне какое-нибудь сильное снотворное, последнее время со сном что-то совсем плохо. А ещё пришлите мне, пожалуйста, мои запасные очки. Они должны быть во втором ящике письменного стола в кабинете.

Пока Зара переводила, с паузами подбирая слова, Олег следил, как сорвавшаяся с её волос капля скользит по подбородку, потом по шее, а вторая, обогнавшая, сползает с шеи на ключицу, и думал, что, когда Зара закончит, он слизнет эти капли языком одну за другой.

– Те очки, что были на мне, разбились. Я теперь почти ничего не вижу. Может, оно и к лучшему: на то, что меня здесь окружает, лучше бы не смотреть. Хотя среди воров, убийц и грабителей встречаются здесь и приличные люди, так же, как и я, не понимающие, за что они тут оказались. И таких людей не один и не два – нас много. Но я стараюсь не падать духом. Верю, что наши дела будут пересмотрены и судебные ошибки исправлены. Многие ждут сейчас новой амнистии. Так или иначе, я уверен, скоро мы с вами снова встретимся и всё будет, как прежде. Будем все вместе есть большой красный арбуз и смеяться. Не беспокойтесь обо мне! Меня уже больше не допрашивают и не бьют. Но сладостей и вообще ничего съестного слать сюда не нужно – всё равно всё отнимают. Кроме того, зубов спереди у меня почти не осталось…

Зара остановилась и испуганно поглядела на Олега, точно ждала, чтобы он объяснил её, что это она читает. Он молчал. Она вернулась к переводу.

– Очень давно не получал от вас писем. Что у вас? Как Наильчик окончил учебный год? Что у Адили с её мальчиком? Да, ещё забыл попросить, пришлите мне мои сердечные капли, они в шкафчике над раковиной в ванной. До свидания, мои дорогие! Мы непременно, обязательно увидимся.

Олег встал с постели и пошёл в ванную. Ни письменного стола с ящиками, ни комнаты, хоть отдаленно напоминавшей кабинет, в доме не было – очевидно, всю мебель, кроме самой необходимой, вынесли до приезда Печигина, – но шкафчик в ванной был. Это была аптечка, и среди множества склянок Олег обнаружил в ней пузырёк с валокордином. Больше сомневаться не приходилось: старший референт министра путей сообщения Коштырбастана был отправлен не советником посла в Бельгию, как говорил Касымов, а в тюрьму или лагерь, где его допрашивали и били, разбили очки и вышибли зубы. Что сталось с его семьёй, которая, как он надеялся, ждёт его дома, оставалось только догадываться…

Зара сидела на кровати, поджав под себя ноги, накинув на плечи простыню. Олег подошел к окну и, глядя в подвижную, дышащую тьму, думал о том, что над бывшим хозяином дома измывались, возможно, как раз тогда, когда он занимался с Зарой любовью в его постели. Земля уходила у Печигина из-под ног, и всё, за что можно было попытаться удержаться, само висело над пропастью на границе необъятной, затопившей мир тьмы.

– Скажи, а ты… – раздался за спиной голос Зары, – когда ты сидел в тюрьме, тебя тоже били?

Он обернулся к ней.

– Я не сидел в тюрьме – откуда ты это взяла?

– Вот тут же написано! – Она достала из сумочки его сборник на коштырском и показала ему предисловие.

– И за что же я, интересно, сидел? Что ещё там обо мне написано?