Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Чепуха, – заявил Андрей. – Сама библия дьявола остается открытым вопросом. И так будет всегда, пока у кого-нибудь не хватит наконец духу, чтобы сжечь ее.

– Идею сжечь невозможно, – возразил Киприан. – Скорее идея сожжет нас.

15

Филиппо добрался до большого леса, раскинувшегося между западной оконечностью империи и землями Богемии, прежде чем его охватили сомнения. Город, в который он пришел, поразил его своим архитектурным и топографическим совершенством. Холодная красота между холмами, пахнущими свежей землей, пестрые фасады домов, башни, кажущаяся несерьезной линия городских стен, которые нависают над откосом, а также спокойное сочетание замка на возвышенности и своенравного здания кафедрального собора на фоне по-весеннему сияющих зеленых лесов и цепями холмов, устремившихся на восток, – все это напоминало знающее себе цену произведение искусства.

Даже сосуществование католиков и протестантов, казалось, не давало здесь ростков ненависти. Католическое большинство невозмутимо наблюдало за протестантами в пределах городских стен и не позволяло разнице вероисповеданий вредить деловым отношениям. Что касается протестантов, то они, похоже, все же пришли к пониманию, что священный долг меньшинства вовсе не состоит в том, чтобы склочничать с большинством до тех пор, пока его не уничтожат или пока большинство не станет меньшинством, которое станут притеснять еще сильнее, чем оно притесняло нынешнее большинство.

Поразительная возможность того, что вера в Бога, Христа и Церковь могла вге же иметь альтернативу, продержалась почти всю вторую половину дня. Однако затем Филиппо совершил ошибку – он зашел в церковь, чтобы помолиться.

Огромный неф был практически безлюден. Вечерняя служба должна была начаться через час, поэтому не было никакой причины задерживаться в храме. Филиппо вдохнул запах восковых и сальных свечей и рассеянный аромат ладана, позволил звукам, порождаемым огромным помещением, воздействовать на себя, закрыл глаза и почувствовал красоту и чистоту дома, воздвигнутого для того, чтобы возвеличить славу Господа на земле. Женщина с ребенком, стоявшая на коленях перед боковым алтарем, посмотрела в его сторону. Он дружелюбно кивнул ей в ответ. Девочка, вся поглощенная молитвой, шевелила губами. Филиппо, все еще потрясенный тем, что его цинизм и потерянность неожиданно исчезли, как только он оказался здесь, не смог сдержать улыбки. Он прошел дальше, до одного из мест рядом с колонной, и, тоже опустившись на колени, начал молиться.

Некоторые священники, оказавшись в незнакомой церкви, сначала осматривали алтарь и пытались убедить себя, что их коллега сделал хуже, чем они сами в своем собственном храме. В Санта-Мария-ин-Пальмис Филиппо застал незнакомого ему клирика за тем, что тот чистил щеткой скопированные отпечатки ног Иисуса Христа и при этом издавал неодобрительные звуки. Филиппо бесшумно вышел обратно на улицу и дождался, пока тот человек не исчез, а затем, после недолгих колебаний, тщательно вытер подошвы обуви о выемки в полу, пока те не стали еще грязнее, чем были. Разумеется, пару часов спустя его охватило раскаяние и он сам взял в руки щетку, чтобы почистить плохую копию не менее плохой подделки.

Филиппо не принадлежал к типу людей, подобных незнакомому ему священнику. Место, занятое им, находилось на краю нефа, так что от алтаря его трудно было заметить. И он обнаружил, что ему это нравится. Неожиданно Филиппо уловил движение возле себя, поднял глаза и, к своему изумлению, увидел у боковой капеллы ребенка. Это была девочка, дочь молившейся женщины. С грязным лицом, в изношенном платье, она молчала и пристально смотрела на него. Этому худому существу из переулков, прилегающих к городским стенам, было лет десять, не больше. На ее лице мелькала тень улыбки, которая почему-то не отражалась в глазах Тем не менее Филиппо почувствовал настоятельную потребность улыбнуться ей в ответ. Он спросил себя, не слабоумна ли эта девчушка и не стоит ли она рядом с ним просто потому, что считает его каким-то чудом – вроде растоптанного жука, которого ей посчастливилось найти по дороге сюда или пыли, пляшущей в лучах вечернего света на фоне темного дерева исповедальни. В следующее мгновение отец Филиппо даже испытал зависть к ее духу, воспринимающему все как чудо, и ему показалось, что он понял слова Иисуса: Beati pauperes spiriti…[19]

Девочка приложила палец к губам. Филиппо улыбнулся и скопировал ее жест. Она протянула ему грязную ладошку, а когда он не отреагировал, схватила его за руку и пристально посмотрела на него. Филиппо встал на ноги и беспомощно огляделся в поисках матери девочки, но та была погружена в молитву. Следовало ли ему позвать женщину, находившуюся в другом конце нефа? Ребенок молча тянул Филиппо в сторону исповедальни, и он неожиданно понял: она и вправду обнаружила луч света и медленный танец частичек пыли и хотела поделиться с ним этим открытием.

– Бог совершает чудеса повсюду, – прошептал он, хотя и знал, что девочка не может его понять.

Двинувшись спиной вперед, она прошла сквозь луч света, и ее волосы и лицо засверкали, а грязь перестала быть заметной. Затем она налетела спиной на исповедальню, выпустила его руку, развернулась и открыла затвор на средней части исповедальни, куда обычно заходят священники. Действовала она так уверенно, будто проделывала это уже тысячу раз.

– Я не могу исповедовать тебя… – растерявшись, начал было Филиппо и снова посмотрел на ее мать.

Но малышка уже вошла в исповедальню. Филиппо бросился к девочке, чтобы не дать ей совершить такое святотатство. Из темноты исповедальни малышка снова послала ему блуждающую улыбку, нагнулась, одним движением стянула платье через голову, дала ему упасть на полдела на скамью, раздвинула ноги и подняла их повыше. Затем она поманила его пальцем. Она была абсолютно голой.

Филиппо стало дурно. Пол церкви неожиданно показался ему зыбучими песками. Девочка недвусмысленно качнула бедрами и задрала ноги еще выше. Она снова поманила его, более настойчиво.

У Филиппо задрожали колени. Как будто в трансе, он сделал шаг вперед. Содержимое желудка подступило к горлу. Теперь он стоял прямо перед дверью в исповедальню, закрывая собой обзор. Тени в помещении сгустились и превратили девочку в слабо светящуюся фигуру. Она сунула палец в рот. Филиппо заметил, что все это время ее взгляд был направлен не на него, а сквозь него, в какое-то место, куда лишь она одна могла добраться, но узнать о котором Филиппо не испытывал ни малейшего желания. Он вошел в исповедальню, схватил девочку за запястье, поднял ее, показал на лежащее на полу платье и сделал знак, чтобы она снова оделась. Затем, спотыкаясь, Филиппо вышел и закрыл за собой дверь. Он заметил, что мать ребенка вздрогнула, но не отвернулась.

Пару мгновений спустя девочка, поправляя платье, вышла из исповедальни. Лоб ее морщился. Филиппо взял ее за руку и подвел к матери. Ему показалось, что он прошел добрую милю.

Когда он, держа за руку ребенка, остановился возле женщины, та посмотрела на него снизу вверх. Внезапно Филиппо почувствовал себя так, будто его окатили ушатом холодной воды. Ненависть во взгляде и ужасная улыбка, появившаяся после того, как мать девочки с трудом растянула губы, усилили впечатление.

Филиппо осторожно подтолкнул к ней ребенка, порылся в кошельке и вытащил оттуда пригоршню монет. Он отдал женщине деньги, даже не глядя на нее. Она приняла их без малейших колебаний. Филиппо показал на ребенка и на нее покачал головой и махнул в сторону выхода из церкви. Она посмотрела на него, оскалив зубы, затем выпрямилась и, не сказав ни слова, резко завела девочку себе за спину. Филиппо смотрел им вслед, пока они не скрылись из церкви. Все, что ему оставалось, – просто стоять, выпрямив спину, но даже это далось Филиппо с трудом. Ужасные мысли о том, что подобное поведение воспринималось матерью и дочкой как нечто обыденное, не давали ему покоя. Впрочем, то же самое он чувствовал, думая о том, что совершенно невинный обмен взглядами Филиппо и матери девочки на самом деле был не чем иным, как оценкой сводницей перспективного клиента. Наконец ему стало ясно, что его милостыня, поданная с благими намерениями, наверняка была воспринята женщиной, как плата за то, что он действительно обошелся с ее дочерью неподобающим образом – там, в исповедальне. И вообще, все его невинные жесты были поняты как принятие предложения, относительно которого Филиппо готов был поклясться, что лишь самые отвратительные из потерянных душ могли бы заинтересоваться им.

Наверняка женщина пришла сюда, будучи уверенной в том, что торговля дочерью увенчается успехом.

Он вспомнил ненависть в глазах женщины и – что еще хуже – пустые глаза ребенка, глядевшие в свой собственный ад. Этого его желудок вынести уже не мог.

Филиппо вылетел из дверей церкви и, шатаясь, сделал пару шагов по улице. Затем он упал на четвереньки, и его вырвало прямо на мостовую. Его снова и снова рвало горячими, горькими струями, будто кто-то старался выдавить из него все то, что он пережил, пока глубоко в душе чей-то голосок молил о пощаде, поскольку был не в силах подавить ни рвоту, ни еще более горький, чем у нее, вкус воспоминания. Из глаз его текли слезы.