Невинные - Джеймс Роллинс

Вдруг рядом с мальчиком у окна появилась еще одна хрупкая фигурка. Лицо новоприбывшего было повернуто прочь от камеры. Он появился ниоткуда, словно кто-то вырезал предыдущий кусок видео.

На незнакомце был темный пиджак и брюки. Томас отпрянул от него в нескрываемом испуге. Молнией — настолько быстро, что и не уследишь, — сверкнул под лампами нож. Мальчик схватился за горло; кровь хлынула потоком, намочив больничную сорочку.

Эрин вобрала голову в плечи, но взгляда от экрана не отвела. Джордан привлек ее поближе, чтобы поддержать. Должно быть, он повидал уже немало крови и убийств детей в Афганистане и знал, как тяжело смотреть на такие зверства.

На экране Томас, спотыкаясь, пятился от незнакомца. Сорвал с себя шлейф проводов, тянущийся к датчикам на груди. На прикроватной аппаратуре вспыхнули огни. Тревога. Парнишка пытался позвать на помощь.

Умно.

В комнату с оружием на изготовку вбежали два израильских солдата.

Незнакомец метнул стул в окно, сграбастал Томаса и вышвырнул из окна, прежде чем солдаты успели открыть огонь. Судя по скорости нападающего, он был стригоем.

Чужак обернулся к солдатам, наконец-то показав лицо. Он и сам казался мальчиком — лет четырнадцать, не более. И отвесил солдатам легкий полупоклон, прежде чем и сам выпрыгнул из окна.

— Высоко там? — поинтересовался Джордан, глядя, как солдаты бросаются к окну и начинают беззвучно стрелять вниз.

— Четыре этажа, — ответил кардинал.

— Значит, Томас уже мертв, — резюмировал Джордан. — Он не может быть Первым Ангелом.

Эрин не была в этом так уж уверена. Она поглядела на Бернарда, что-то шептавшего Леопольду. Если Томас мертв, то к чему отнимать у всех время, показывая это видео?

— Мальчик пережил падение, — пояснил кардинал, указывая на экран.

Начал воспроизводиться другой видеофайл — с камеры парковки на земле.

Томас, снятый под новым углом, падал сквозь воздух, и мокрая от крови больничная сорочка трепетала вокруг его тела, как крылья, прежде чем он стремглав рухнул на черный асфальт. Вокруг заискрились и заплясали осколки разбитого стекла.

У них на глазах мальчик пошевелился, явно оставшись в живых.

Долю секунды спустя незнакомец в костюме приземлился рядом с ним на ноги. Схватив Томаса за руку, он припустил с ним в пустыню, быстро пропав из виду.

— Мы полагаем, что похититель был стригоем — возможно, служителем Велиала, — сообщил кардинал. — Но нам наверняка известно, что ребенок, выживший в Масаде, не стригой. Его обнаружили, когда солнце еще не зашло. Израильская медицинская аппаратура показала, что у него был пульс.

— И я его тоже слышал, — добавил Рун. — Я держал его за руку. Она была теплой. Он был живым.

— Но пережить подобное падение ни одному человеку не дано, — в благоговейном изумлении проронил Леопольд, продолжая быстро печатать, будто бы искал ответов.

Эрин заметила, как он открыл текстовое окно, напечатал сообщение и снова его закрыл. Все это было проделано настолько быстро, менее чем за две секунды, что она не успела разобрать ни слова.

— Но Томас выжил, — заметил Джордан. — Как и в Масаде.

— Будто находится под попечением свыше, — Эрин тронула Леопольда за плечо. — Покажите-ка первый ролик еще раз. Я хочу увидеть лицо этого нападавшего.

Монах выполнил просьбу.

Как только незнакомец повернулся к камере, Леопольд остановил картинку и сделал наезд. Лицо у похитителя было привлекательное — овальное, светлоглазое, с черными бровями — одна чуть выше другой; короткие черные волосы причесаны на косой пробор.

Лицо его было ей незнакомо, но и Рун, и Бернард насторожились, узнав его.

— Это Алексей Романов, — проронил Бернард.

Эрин будто током ударило.

Сын царя Николая II…

Рун прикрыл глаза, явственно расстроенный внезапным осознанием.

— Так вот почему Распутин так легко расстался с Кровавым Евангелием в Санкт-Петербурге. Он уже привел в действие план похищения этого мальчика. Он играл совсем не в ту же игру, что мы, пряча карты в своих длинных рукавах. Мне надо было еще тогда это заподозрить.

— Вы толкуете о Романовых, — встряла графиня. — В мое время сия русская царская династия лишилась власти и была изгнана далеко на север. Неужто они вернули себе престол?[15]

— Они правили с 1613 по 1917 год, — ответил Рун.

— А моя фамилия? — подалась вперед графиня. — Что постигло ея? Мы тоже вернули себе власть?

Рун просто покачал головой, не желая углубляться в эту тему.

Зато Надия более чем охотно взялась тряхнуть генеалогическое древо графини, восполняя пробел в пропущенной ею семейной истории.

— Ваших детей за ваши преступления обвинили в измене, конфисковали их богатства и изгнали из Венгрии. Целый век произносить ваше имя на родине строго запрещалось.

Графиня на пару миллиметров приподняла подбородок, но больше ничем не выказала, что ей не все равно. И все же в ее глазах что-то заискрилось, выдавая бездонное горе, затаившееся за этими надменными манерами, ее былую человеческую сущность.

— Значит, мальчика похитил Распутин, — поспешила Эрин сменить тему. — Но почему и зачем?

Никто не ответил, и она не была в претензии, помня свои перипетии с Распутиным. Этот тип прозорлив, коварен и печется только о себе. Чтобы проникнуть в изуверские намерения безумного русского монаха, нужен кто-то не менее безумный.

Или хотя бы родственная душа.

Встрепенувшись, графиня оглядела окружающих.

— По моему разумению, он содеял сие из ненависти ко всем вам.

Глава 15

Слыша стук колес повозки, мчащейся под яркими полуденными лучами светила, Элисабета дергала цепь, приковывающую ее кандалы к стене последнего экипажа.

Ненавистная сангвинистка Надия проводила ее обратно во тьму и приковала к стене. Цепь была примкнута к скобе на высоте пояса настолько короткими серебряными цепями, что Элисабете приходилось стоять в этой раскачивающейся комнате.

А всего в нескольких шагах Надия следила за ней спокойно и терпеливо, как лисица у кроличьей норы.

Элисабета вывернула руки, пытаясь найти более удобное положение. Серебряные кандалы пылали вокруг запястий кольцами огня, но все равно здесь ей было куда уютнее, чем в экипаже-трапезной, где единственная распахнутая штора впускала поток солнечного света. Элисабета ничем не выдавала, как пекло ей глаза, когда она смотрела на женщину и солдата, отказываясь проявлять слабость перед этими двумя людишками.