Тина и Тереза - Лора Бекитт

Конрад уедет, а кто останется? Тина? Игрушка, забава… Зачем?

— Послушай, — нерешительно начал Роберт, — останься — я изменю завещание…

— О! — В черных глазах юноши заплясали золотистые огни, сделавшие их похожими на раскаленные угли. — Не трать чернила, отец, все равно ты потом пожалеешь! И не надо пытаться меня купить!

— Я не покупаю тебя, — сдержанно произнес Роберт, — просто будем считать, что ты победил.

— Да, верно, победа будет за мной, только чуть позже. А пока — оставь эти глупости и наслаждайся тем, что еще имеешь!

— О чем ты?

Конрад передернул плечом и не ответил. Потом спросил:

— Зачем я понадобился тебе? Ты как собака на сене…

Роберту показалось, что в голосе юноши зазвучали наконец нотки человечности, и ухватился за это.

— Ты — мой сын! — произнес он твердо.

— Да? Ну и что? Я же плохой сын! А вот Тина родит тебе хорошего, ты же сам говорил!

— Не смейся, — бессильно промолвил отец.

— Смеяться? О нет, я не смеюсь, напротив, мне хочется плакать!.. Я старался быть хорошим, хотя, признаться, не совсем понимал, чего ты от меня хочешь! Ты вызывал меня в эту самую комнату и отчитывал строгим тоном, а за что? Я хорошо учился, был послушным… Иногда мне казалось, что ты с удовольствием высек бы меня или даже просто вцепился мне в волосы и таскал бы по полу! В твоих глазах было столько ненависти ко мне, ребенку, который и без того вырос сиротой. За что, ну за что, открой мне этот секрет?! За то, что я своим рождением убил мать, за цвет моей кожи?.. Ничего другого не приходит на ум! Почему ты решил лишить меня наследства? Что я — обманывал, грабил, убивал? Ты всю жизнь носишься с тем, что дал мне образование, одевал, поил и кормил до семнадцати лет! Но извини, даже животные выкармливают своих детенышей, а что насчет образования — согласись, было бы очень странно, если бы нормальный ребенок, единственный сын миллионера не был обучен читать и писать. Родители обязаны заботиться о детях, понимаешь! А если ты не хотел этого делать, так бросил бы меня под забором или отдал на воспитание! Знаешь ли ты, что в Сиднее приличные люди шарахались от меня, когда узнавали, чей я сын? Нет, тебя-то они уважали, просто думали: раз ты открестился от меня, то я невесть знает какое чудовище! Я черствый, да? Холодный и бездушный? Что ж, верно! Я никого не люблю, никого, но, да будет тебе известно, в семьях, где дети и взрослые не приучены заботиться друг о друге, редко вырастают чуткие, внимательные, добрые люди! Доброте и любви надо учиться, отец, на протяжении всей жизни, это большая наука, и учить своих детей, прежде всего примером и еще, наверное, лаской. А ты, видно, тоже никогда никого не любил, ни своих родителей, ни мою мать… Что заставило тебя жениться на ней?

Роберт стиснул ручки кресла до боли в руках, потом приподнялся и встал.

— Любовь меня заставила, любовь! Самая великая и безумная, что существует на свете! Я очень любил твою мать и тебя люблю, хотя бы потому, что ты ее плоть и кровь. Двадцать лет ты смотришь на меня ее глазами и улыбаешься ее улыбкой…

— Ты говоришь, любишь? Почему же все эти годы я не чувствовал этого? Ты ни разу не приласкал меня в раннем детстве, а после никогда не пытался поговорить по душам, не дал совета! Теперь я взрослый, и мне это не нужно, но раньше… видит Бог, как мне этого не хватало! Запомни, отец, когда у тебя родится другой сын, не повторяй подобных ошибок! Впрочем, у него будет мать, которая, конечно, подарит ему любовь…

Роберт потянулся к нему, будто хотел обнять.

— Конрад, сынок… Юноша резко отшатнулся.

— Ну нет! Не станем ломать комедию, отец! Ты уже не свяжешь эти нити, я не буду утешением твоей совести, запомни!

Роберт молчал. Что еще можно сделать? Он вспомнил вдруг мулата, оклеветавшего Одри, виновника всех своих бед. Роберт давно позабыл лицо того человека, помнил только — оно было злое, вот как сейчас у Конрада. Тогда, много лет назад, он еще подумал: как Одри могла полюбить такого мужчину? Одри всегда была доброй и ласково улыбалась, не то что эти люди, тот и этот, что стоит сейчас перед ним! Он, этот юноша, который совсем недавно признался, нагло и открыто, что желает его смерти, его, своего отца!

Нервы Роберта были не в порядке еще с тех давних времен, а его внешняя выдержка являлась следствием постоянного контроля и невероятных усилий воли.

Как же случилось так, что он позволил мальчишке смеяться над собой? Почему он унизился, разом сдал все свои позиции, показал свою слабость? Или он уже не Роберт О'Рейли?!

Темная волна гнева накатила на него и накрыла все: и разум, и чувства. Размахнувшись, он ударил сына по лицу.

— Ах ты, щенок!

Глаза Конрада на мгновение сверкнули непониманием и обидой, но после их пронизала беспощадная ненависть. Он машинально схватился рукой за щеку, на которой горело похожее на красный лоскут пятно.

— Ладно, ты сам поставил печать под своим приговором! Пришло время платить по счетам!

И, не оглянувшись, стремительным шагом вышел из комнаты.

Прощание было коротким. Конрад стоял внизу, в холле, в той же одежде, с тем же небольшим чемоданом и с таким же выражением лица, что и в день своего приезда.

Роберт, прихрамывая, спустился по ступенькам лестницы — сегодня он впервые вышел из комнаты. Тина шла рядом с ним, а Джулия уже давно ждала внизу.

Конрад сухо кивнул отцу, обнял Джулию, а Тине, склонившись, поцеловал руку. Подняв на мгновенье глаза, он увидел ее печальный, умоляющий взгляд, вздрагивающие длинные ресницы, щеки, которые еще вчера напоминали нераспустившиеся бутоны роз, а сегодня казались вылепленными из серой глины.

— Прощайте, миссис О'Рейли! — негромко произнес он.

Она прошептала что-то в ответ непослушными губами и отняла дрожащую холодную руку.

Девушка пыталась запечатлеть в памяти его лицо, фигуру, волосы, глаза, запомнить звук его голоса… Одна лишь смертельная тоска была сейчас в ее груди, а разум был полон вытеснившей все единственной мыслью: «Он уезжает далеко-далеко, я никогда его больше не увижу!» А главное — она так и не знала, значит ли что-нибудь для него. Наверное, нет, но этот взгляд… Обжигающий и глубокий!

Конрад повернулся и пошел к дверям. Джулия поспешила следом, а Тина осталась стоять рядом с мужем. Ей хотелось скользнуть наверх, чтобы увидеть Конрада с балкона, но она не посмела.

Вернувшись в гостиную, Тина подняла глаза наверх, к хрустальным люстрам, чтобы удержать слезы, иначе они выкатились бы на бледные щеки и Роберт заметил бы, что она плачет.

А он спокойно обратился к ней, так, будто и не было никакого прощания с единственным сыном, уезжавшим на другой континент:

— Начинай укладывать чемоданы, завтра утром едем в Сидней!