Приключения Натаниэля Старбака - Бернард Корнуэлл

Старбак промолчал. Он стыдился той молитвы, что пробормотал над могилой. Ему не следовало ее произносить, потому что он был для этого неподобающим человеком.

— И я так и не поблагодарил тебя за то, что никому не рассказал о моей Салли. В смысле, как она вышла замуж и почему.

Траслоу отрезал ломоть табака от куска, который хранил в поясной сумке, и засунул за щеку.

Они со Старбаком ехали отдельно от остальных, находящихся в нескольких шагах впереди и сзади.

— Всегда надеешься, что будешь гордиться детьми, — тихо продолжал Траслоу, — но думаю, Салли — неудачный ребенок. Но теперь она замужем, так что всё закончилось.

«Так ли это?», — гадал Старбак, но не был настолько глуп, чтобы задать этот вопрос вслух. Замужество не стало концом для матери Салли, которая впоследствии убежала с жестоким коротышкой Траслоу. Старбак попытался мысленно нарисовать портрет Салли, но не смог сложить вместе все детали.

Он лишь вспомнил, что она была очень красива, и что обещал ей помочь, если бы она только попросила. Что бы он сделал, если бы она приехала? Убежал бы с ней, как с Доминик?

Осмелился бы он бросить вызов ее отцу? Ночью Старбак лежал без сна, охваченный фантазиями о Салли Траслоу. Он знал, что эти мечты были столь же глупы, как и непрактичны, но он был молод и потому хотел влюбиться, и ему приходили в голову эти глупые и непрактичные мечты.

— Я и правда благодарен, что ты не проболтался про Салли, — похоже, Траслоу ожидал ответа, возможно, подтверждения того, что Старбак и правда держал ту ночную свадьбу в секрете, а не сделал эту семейную проблему предметом насмешек.

— Я и не думал никому рассказывать, — заявил Старбак. — Это никого не касается, — приятно было снова ощутить себя таким добродетельным, хотя Старбак подозревал, что его молчание относительно свадьбы было вызвано скорее инстинктивным страхом вызвать неприязнь Траслоу, чем принципиальной сдержанностью.

— И что ты думаешь о Салли? — серьезным тоном спросил Траслоу.

— Она очень привлекательная девушка, — так же серьезно ответил Старбак, как будто и не воображал, как сбегает с ней в западные земли или, иногда, как они отплывают в Европу, где, в его грезах, он производит на нее впечатление своей изысканностью в роскошных отелях и блестящих бальных залах.

Траслоу кивнул в знак одобрения комплимента Старбака.

— Она похожа на мать. Юный Декер — просто счастливчик, надо думать, хотя, может, и нет. Симпатичное личико — это не всегда хорошее качество в женщине, особенно если у нее есть зеркало.

Эмили никогда особо об этом не задумывалась, но только не Салли, — он произнес ее имя с печалью, а потом долгое время ехал молча, очевидно, вспоминая о семье.

Старбак, разделивший с этой семьей очень личное событие, вопреки собственной воле стал наперсником Траслоу, который после паузы покачал головой, сплюнул струю табака и объявил свой вердикт:

— Некоторые мужчины созданы для того, чтобы стать главой семьи, но только не юный Декер. Он бы хотел присоединиться к своему кузену в Легионе, но он и не боец. Не то что ты.

— Я? — удивился Старбак.

— Ты боец, парень. Точно говорю. Ты не обмочишь штаны, увидев слона.

— Увидев слона? — спросил Старбак весело.

Траслоу состроил мину, предполагавшую, что он уже устал в одиночку заполнять пробелы в образовании Старбака, но потом всё равно снизошел до ответа:

— Если ты вырос в сельской местности, тебе всегда рассказывают про цирк. И про всякие чудеса в нем. Про шоу уродов и представления с животными, и о слоне, и все дети спрашивают и спрашивают о том, что это за слон такой, а ты не можешь объяснить, так что однажды берешь детишек, чтобы они увидели всё собственными глазами. Вот на что похоже для мужчины первое сражение. Как увидеть слона. Некоторые накладывают в штаны, некоторые бегут, как из ада, а некоторые заставляют сбежать врага. С тобой всё будет в порядке, но не с Фалконером.

Траслоу презрительно мотнул головой в сторону полковника, ехавшего в одиночестве во главе маленькой колонны.

— Попомни мои слова, парень, точно говорю, Фалконер и одно сражение не продержится.

Мысль о сражении заставила Старбака вздрогнуть. Иногда это предвкушение было таким волнующим, а иногда нагоняло ужас, в этот же раз мысль о том, что он увидит слона, испугала его, может, потому что неудача этого рейда показала, как многое может пойти наперекосяк. Он не хотел размышлять о последствиях того, если что-то пойдет не так во время битвы, и потому сменил тему, выпалив первый пришедший на ум вопрос:

— Вы и правда убили трех человек?

Траслоу бросил на него странный взгляд, будто не понял, зачем вообще задавать подобные вопросы.

— Как минимум, — презрительно ответил он. — А что?

— И что чувствуешь, когда убиваешь человека? — спросил Старбак. На самом деле он хотел спросить, почему и как Траслоу совершил эти убийства, и пытался ли кто-нибудь призвать его к ответу, но вместо этого задал дурацкий вопрос про чувства.

Траслоу посмеялся над этим интересом.

— Что чувствуешь? Иисусе, парень, временами от тебя больше шума, чем от разбитого горшка. Что чувствуешь? Сам узнаешь, парень. Иди и убей кого-нибудь, тогда сам ответишь мне на этот вопрос, — Траслоу пришпорил лошадь, у него вызвал отвращение тот нездоровый интерес, с которым Старбак задал этот вопрос.

Той ночью они встали лагерем на мокром холме над небольшим поселением, чьи горящие плавильные печи мерцали, как врата преисподней, и им пришлось вдыхать вонючий дым от сжигаемого угля, доходивший до вершины холма. Старбак не мог заснуть.

Он сел рядом с часовыми, дрожа от холода и мечтая, чтобы дождь наконец-то прекратился. Он поужинал своей порцией вяленого мяса и намокшего хлеба с тремя другими офицерами. Фалконер был в чуть лучшем расположении духа, чем в предыдущие ночи, даже найдя в неудаче рейда кой-какие утешительные стороны.

— Может, нас и подвел порох, — сказал он, — но мы показали, что можем быть опасны.

— Это верно, полковник, — преданно ответил Хинтон.

— Им придется приставить охрану к каждому мосту, — объявил полковник, — а человек, охраняющий мост, не сможет вторгнуться на Юг.

— И это верно, — бодро согласился Хинтон. — И им может понадобиться много дней, чтобы убрать тот паровоз с путей. Он ужасно глубоко увяз.

— Так что это не было провалом, — добавил полковник.

— Отнюдь нет! — капитан Хинтон был решительно оптимистичным.

— И послужило отличной тренировкой для наших разведчиков-кавалеристов, — посчитал полковник.

— Именно так, — Хинтон улыбнулся Старбаку, пытаясь вовлечь и его в эту более дружелюбную атмосферу беседы, но полковник лишь нахмурился.

Теперь, по мере наступления ночи, Старбак всё глубже погружался в отчаяние, свойственное юности. Дело было не только в отчужденности Вашингтона Фалконера, которая его угнетала, но и в осознании того, что его жизнь пошла совершенно не в том направлении.

Тому были оправдания, возможно, и вполне достойные, но в глубине души он понимал, что сбился с пути. Он покинул свою семью и церковь, даже собственную страну, чтобы жить среди незнакомых людей, а привязанность к ним не проникла настолько глубоко и не была настолько сильной, чтобы дать ему какую-нибудь надежду.

Вашингтон Фалконер был человеком, чье яростное неодобрение было таким же сильным, как вонь из плавильных печей. Траслоу был союзником, но сколько это еще продлится? И что у Старбака общего с Траслоу?

Траслоу со своими людьми мог воровать и убивать, но Старбак не мог представить, что и он станет этим заниматься, а что до остальных, таких как Медликотт, то они ненавидели Старбака, за то что он выскочка-янки, незнакомец, пришлый, любимчик полковника, превратившийся теперь в козла отпущения.

Старбак дрожал под дождем, притянув колени к груди. Он чувствовал чудовищное одиночество. Так что же ему делать? Дождь монотонно лил, а за его спиной топтались привязанные лошади. Дул холодный ветер, поднимающийся от поселка с его мрачными плавильными печами и рядами однообразных домов.

Огонь от печей освещал здания зловещим мерцанием, а на склоне между ним и поселком сквозь дым выступали замысловатые силуэты деревьев, образуя непроходимый клубок перекрученных черных ветвей и срубленных стволов. Это настоящая дикость, подумал Старбак, а за ней находилось лишь пламя ада, и мрачный ужас этого склона показался ему прообразом собственного будущего.

Отправляйся домой, говорил он себе. Настало время признать, что ты был неправ. Приключение окончено, и пора вернуться домой. Из него сделали дурака, сначала Доминик, а теперь эти виргинцы, не любившие его за то, что он был северянином. Он должен ехать домой. Он все равно может стать солдатом, даже должен им стать, но будет драться за Север.