Герой на подработке. Без царя в голове (СИ) - Тихомирова Елена Владимировна

— Ты можешь передать кое-кому весточку? — напрямик спросил я Герду и, увидев в её глазах тревогу и испуг, добавил. — Тебе хорошо заплатят. Очень хорошо.

— Если я шлюха, так мне только деньги нужны? — нахмурилась женщина, но я не постеснялся презрительно скривить рот и обвести рукой пространство:

— Деньги тебе точно не помешают.

— Ладно, — неожиданно согласилась она. — Что передать?

— Записку. Есть бумага и чернила?

— Только бумага.

Герда засунула руку под матрас, на котором я лежал, и вытащила оттуда папку из грубой кожи. Затем она раскрыла её и вручила мне основательно помятый лист, запачканный масляными отпечатками пальцев. Одна его сторона была исписана рунами Тьмы, а с другой… с другой на меня взирал портрет возмущённой девушки с приятными, искрящимися жизнью глазами.

Перед моей памятью тут же промелькнул гниющий труп. Мысленно я постарался соединить два столь разных лика Мишель и… и не смог. В горле стало ещё суше, чем было, однако меня жгло желание спросить, как же это Герда смогла сохранить портрет сестры? Я и спросил. И всё же отчего-то задал вопрос совсем иначе. Наверное, опять сыграла свою роль интуиция.

— Откуда это у тебя?

— Мишель отказала торговцу тканями с соседней улицы. Не вышла за его замуж. Он, конечно, был уже не юнец, а вдовец, но являлся хорошей партией для любой из нас. А она отказала. Сказала, что хочет остаться такой же искренней, как на рисунке, и не желает терпеть нелюбимого изо дня в день, — ненависть в голосе прозвучала та ещё. — Так что я выкрала у неё портрет. Хотела, чтобы она перестала прижимать бумагу тайком к сердцу и прекратила витать в облаках, мечтая, что однажды за ней явится некий принц или маг!

— Да тихо вы! Дайте поспать! — хрипло прикрикнула одна из шлюх.

Мы замолчали, покуда я не набрался решимости сказать адрес. И попросил передать послание на словах. Герда согласно кивнула мне, накинула штопаную шаль и ушла. А я тут же снова заснул, хотя мне и было над чем размыслить. Но голова… Моя голова разламывалась.

* * *

Как мне потом рассказали, Данрад, которому всё-таки «сука ж, похерили мага!», едва не прибил Герду. А всё из-за того, что бедная женщина, поняв куда и к кому я её отправил, начала заикаться. Да и вместо Морьяра или Странника говорила про некоего Арьнена. Моя рассеянность, что она знала меня ещё под тем, другим именем, едва не стоила ей жизни. И уж не знаю, как им всем удалось разобраться в возникшей неразберихе, но у них это получилось. Однако особого доверия голодранка у вожака так и не вызвала, а потому он оставил Герду под охраной в доме, а сам начал проверять, что в её словах было правдой, а что нет. И начал он со скотного двора, а не с меня.

Подоплёка для его поступка имелась железная — когда тебя так настойчиво зазывают куда-то, то там скорее всего ловушка. А кто хочет на ровном месте спотыкаться? Так что ему, прежде всего, требовалось понять, имеет ли история Герды под собой хоть какую-то истину. И посещение свинок позволяло определить это. Кроме того, если ловушки всё же нет, то тогда я действительно пребываю в безопасности и чего ко мне спешить? Верно? Какой вообще смысл торопиться за мной, если это Сороке, Нелюдю и Засланцу требуется незамедлительная помощь, а не мне? Зачем бежать, сломя голову, за какой-то бабой? По рассуждениям Данрада, чтобы там ни произошло на самом деле, выходило, что я мог обождать. И, собственно говоря, я и ждал до самого вечера. Сидел на тощем матраце, пялился в окно и старался казаться невидимкой, чтобы не собирать на себе неприязненные взгляды шлюх. Они боялись оставаться со мной наедине. Их пугали мои глаза, моя молчаливость, моё спокойствие и долгое отсутствие Герды. Но идти на улицы днём они боялись ещё больше. И вскоре я понял почему.

Одна из них, очень молодая, собрав с остальных жалкие монеты, всё же ушла за едой, следуя некой принятой здесь очерёдности. Отсутствовала девушка недолго. Вскоре она вернулась, по‑прежнему пряча в складках одежды тощую сумку с хлебом и какими-то овощами, но выглядеть стала иначе. Её лицо теперь «украшал» синяк, а платье оказалось вымазано в грязи так, как будто ей довелось основательно поваляться в луже.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— За что тебя так? — не смог не поинтересоваться я.

Видимо требовательная и властная интонация вышла у меня слишком неприятной для женского слуха. Все шлюхи насторожились, а избитая ещё и прижала к себе хлеб, как если бы я намеревался его отнять.

Нет уж, благодарю. Не настолько я был голоден.

— Чтобы не смела и носа из дома показывать. День не создан для таких отбросов, как мы. Нечего было своим видом добропорядочных горожан смущать, — поняв, что я ничего не стану предпринимать, а просто жду ответа, сказала та смирившимся голосом, но явно чужими словами.

— Михея никак встретила? — тут же спросила другая, выглядящая побойчее, и девушка утвердительно кивнула головой. — О, Беттти, наверное, он в тебя влюбился раз не убил! Кристине-то он все кости переломал… Чу! Что? Забыла, что ли? Помнишь, Луиза нас на помин её души угощала на днях?

— Кто такой Михей?

— Стражник, — прозвучал ответ на мой вопрос. — Он возле рынка улицы частенько патрулирует. Та ещё сволочь! Никогда не платит, но руки распускает только так.

На этом разговор о Михее и прервался. Неожиданно с нижнего этажа раздался мужской пронзительный голос:

— Ох! Да куда это вы?!

— Куда хочу, туда и иду, мразь! — услышал я знакомый рык Данрада. — Не смей стоять у меня на пути, болван! А ты, сука, веди давай!

— Знал я, что нельзя комнату шлюхам сдавать! Вы их только здесь не убивайте, судари! Всем богами прошу!

Глава 11

Из-за криков на нижних этажах все шлюхи принялись испуганно переглядываться, а затем девушка, что уходила за снедью, испуганно сжала хлеб так крепко, что её пальцы проткнули его насквозь. После этого она ойкнула от страха и вместе с остальными женщинами забилась в один угол. Их встревоженные глаза воззрились на дверь. И все они единовременно вздрогнули, когда та распахнулась от удара ногой по ней. Затем на пороге в компании Браста и Герды появился Данрад. Главарь толкнул вперёд себя внучку мастера Гастона, а там по-хозяйски вошёл внутрь и с брезгливостью осмотрелся, пока не остановил свой взгляд на мне.

— Опять живой, тварь! Всё, скотина, подохнуть не можешь! — искренне обрадовался он и, отсмеявшись, силком сгреб меня в охапку, обнимая, а затем ещё и похлопал по плечу.

В отместку за подобную вольность я едко заметил:

— Долго ты что-то.

— Сначала решил за другими засранцами сгонять.

— За Сорокой?

— За ним и другими, — поморщился главарь.

— И что?

— Им не подвезло встретить такую вот цыпочку с отменной задницей и соображалкой в голове, — его лицо перекосило от злости, и он привычно потянулся за трубкой. Набивая её, пальцы его подрагивали, ноздри вздувались от нетерпения, а на лице возникла глупая улыбка предвкушения. — Так что подохли они, сучья мать! Погуляли зато знатно напоследок.

— Сорока умер? — глупо переспросил я.

— Да. Порубили его, как свинюху. Не торопясь. И при нём же его мяско свиньям скармливали, пока не сдох.

Вот и всё.

Всё.

Я снова сел на тюфяк и понял, что ужасно хочу затянуться наркотой из трубки.

Сороку я знал очень долго. Я зачастую раздражал его. Мы порой ссорились. Но чаще он меня выручал и это он выучил меня владеть мечом так, что Данрад как-то признал, что если бы я так махался с самого начала, то он бы и без непонятных да заинтересовавших его умений меня в Стаю принял. Да и в целом Сорока был… Это же был Сорока! Наверное, даже и не приятель, а уже нечто большее. С его смертью для меня словно закончилась целая эпоха. Можно было бы смело вводить новый календарь, если бы от меня это зависело, потому что всё…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Всё.

Треклятье! Ну как это всё? Как?!

Лучше помнить о том, Чему сердце лишь радо. Сделать истину сном – Разве то не награда? Вереск тихо отцвёл, Стали хладными воды. В небо взмыл вдруг орёл Под капризы природы.  Некто что-то обрёл, А кому гроб, могила. Кто пришёл, кто ушёл. Схоронила. Хранила.  Осень пахнет туманом, Лёгкой свежестью, гнилью. Покрываясь обманом, Порастает жизнь былью.  Всё, что было, проходит. Но, храня в сердце память, Кто себя не изводит? Кто не хочет исправить? … Небесам хорошо. Им-то плакать привычно. Дождь прошёл — и свежо. А вот мне — необычно.