Я. Философия и психология свободы - Сергей Юрченко

Именно потому, что человеческое «я» есть реактивное сознание, т.е. самосознание, состоящее из двух субъектов, оно обладает уникальными способностями. В сущности, самым потрясающим явлением нейролингвистики следует считать музыку, ведь музыка как череда звуков, воспринимаемых мозгом, в нейрофизиологическом смысле ничем не отличается от восприятия этим же мозгом слов. Музыка – это язык (и совершенно естественно, что для нее так же существует письменность). Именно на этом языке говорит «пациент». Еще в древности было отмечено, что музыка обладает гипнотическими свойствами. Музыка не может воздействовать на нас, если мы ей не ангажировали место в себе. При нашей готовности слушать музыку, место «пациента» в нашем самосознании мы уступаем череде звуков, которые льются в наши уши. Музыка начинает говорить в нас, и мы ей верим. Верим всем сердцем, т.е. всем своим «врачом». Верим в скорбь и пафос этих звуков, в их взлеты и падения, и вот уже «врач» прогоняет по нашему телу волну дрожжи. Кто все это говорит? Моцарт? Но ведь он давно умер! Разве наша способность воспринимать чувства человека, который давным-давно умер, явление не более удивительное, чем телепатия?

Что есть книга? Вообще говоря, это стопка измаранной целлюлозы, макулатура. Но книга может нести нейролингвистическое внушение, вызывая у подготовленного читателя ощущения сродни сну или мистическим видениям. Поэтическая фраза о том, что художественные творения живут в нас, имеет буквальный смысл: у нас нет ближе рассказчика, чем этот. Ведь это – наше второе «я», т.е. вторая часть нашего Оно. И если уж мы вспомнили Моцарта, то драматическую историю его отношений с Сальери можно рассматривать через призму отношений гениального «пациента» и адекватного ему «врача», ведь таланту всегда нужен не менее талантливый почитатель, способный понять красоту и глубину вложенного воздействия. Ангажированность слушателя требует еще и его компетентности. В этой шизофренической аналогии единая музыкальная личность Моцарт-Сальери раздваивается на того, кто говорит, и того, кто слушает. В конце концов, реакцией последнего становится ненависть к рассказчику. Лучше бы он замолчал! Не это ли твердит себе шизофреник в минуты просветления?

И художественное восприятие, и сновидение, и религиозно-экстатическое переживание, и наркотическое опьянение, и медитативная установка, и спиритуалистическая процедура, и шизофреническое состояние содержат в себе рассказчика, который приносит нам всех наших призраков. Не удивительно, что в культуре человечества эти явления так тесно связаны. Сильно ли отличается процесс увлекательного чтения о похождениях трех мушкетеров от истории человека, который на больничной койке разговаривает с инопланетянами? Чем разнятся медитативное хождение босоногого йога по углям и пляски святого Витта фанатика, изгоняющего демонов из себя? И если дряхлая ныне религия против наркотиков, то только потому, что в юности она сама охотно баловалась ими в своих мистериях. В развитии ее мистической составляющей большую роль сыграли эпилептики (Иезекииль, Павел, Мухаммад, Лютер) и психопатические типы, но от опиатов религия отказалась, сочтя, что растительные галлюциногены подрывают ее авторитет.

Наш мозг, созданный природой из двух полушарий, - это уже сиамские близнецы. Полноценный человек – это уже два человека. И они стоят сразу на двух полушариях.

Феноменология, Майя и Роза Мира

Наше универсальное эпохэ заключает мир в скобки, заменяя физический мир (который просто здесь есть) на поле субъекта, представляющего на его месте так-то и так-то переживаемый, воспринимаемый, вспоминаемый, выражаемый в суждении мыслимый мир как таковой, заключенный в скобки «мир». Является не мир или часть его, но «смысл» мира.

Э. Гуссерль

Кажется, в буддизме нигде прямо не утверждается, что Сиддхартха Гаутама тождественен Вселенной. За Гаутамой не признается божественная сущность, как за Иисусом, которого евангелист Иоанн приравнял к гностическому Логосу (Вселенной). Тем не менее, многое в буддизме толкает к тому, чтобы приравнять Будду Шакьямуни к высшим сущностям. Дело даже не в религиозной практике, выраженной в культе Будды, а во внутренней сути учения. Ему присвоен особый титул «Татхагата» – «Самородный» (Так пришедший). В Махаяне для возвеличивания Гаутамы даже вводится «нирвана с остатком», согласно которой он, подобно жертвоприношению Иисуса во имя человеческих грехов, отказался от растворения в Брахмане и прекращения сансары, чтобы незримо оставаться в мире страдающих. В буддизме Ваджраяны имеется пять Будд Мудрости, соответствующих пяти осознаваемым аспектам реальности и пяти скандхам.

Ситуация осложняется еще и тем, что понятие будды присутствует и в индуизме, где оно уже не приписывается какому-то конкретному лицу, но подразумевая символические сущности. В конце концов, все эти будды сводятся к одной сущности – Брахману, который и есть единственное на весь космос Я. И в «Бхагавад-гите» говорится: «Но знай же, что, хотя Я и являюсь создателем этой системы, Сам Я, вечный и неизменный, непричастен к какой-либо деятельности».

Итак, примем как аксиому утверждение, что Будда Гаутама тождественен Вселенной, а Иисус Христос равен Логосу. Это не предполагает мерзкую человеческую привычку падать ниц и биться лбом о землю. Просто попробуем это понять, не впадая в экзальтацию.

В современной физике используется понятие светового конуса в пространстве Минковского, где две координаты являются пространственными (и, таким образом, определяют плоскость), а третья – временной. Физическое событие А, происходящее в некоторый момент времени в некотором месте Вселенной, представляется в этой модели точкой. Плоскость пространства, соответствующая этой точке, есть по смыслу мгновенное состояние Вселенной в данный момент времени. Это – идеальная плоскость, поскольку с точки зрения физики конечная скорость света исключает возможность получения реальной Вселенной «сейчас». И поэтому картинка ночного неба, которую мы видим над своими головами, ложна. Так, свет от Луны долетел к нам почти мгновенно, а свет от отдаленной звезды был испущен тысячи лет назад, так что сама эта звезда (в идеальном «сейчас») может уже и не существовать. Лишь на коротких расстояниях, сопоставимых со скоростью света, можно говорить о синхронном «сейчас», которое мы имеем на своих (плоских) фотографиях.

Т.о. в идеальном пространстве Минковского время можно считать штырем, на который нанизываются эти плоские кадры один за другим, будто использованные чеки. Толщина этих кадров равна физическому мгновению, математическим аналогом которого является «бесконечно малая величина» – дифференциал. Частота мелькания этих дифференциалов является для нас загадкой. Мы измеряем время днями, часами, минутами, секундами и т.д. до бесконечности, как, например, в апориях Зенона, где интервал становится все меньше и меньше. Т.о. частота мелькания этих кадров должна быть обратно пропорциональна дифференциалу, т.е. быть «бесконечно большой величиной».

Каждый такой кадр есть идеальное «сейчас» Вселенной в локальной области. «Кино» начинается с некоторого события А и принимает форму конуса, поскольку скорость свет конечна, и поэтому Вселенная растянута не только в пространстве, но и во времени. Невозможно получить, как уже сказано, мгновенный снимок-блин всей Вселенной «сейчас», ибо для этого требуется бесконечная скорость передачи сигнала, который бы дошел до нас от солнца и от края Вселенной за одно и то же мгновение.

Если не вдаваться в подробности математического устройства светового конуса, то на интуитивном уровне его природа очевидна. Допустим, что мы с вами находимся в темном зале. Поскольку расстояние между нами ничтожно мало по сравнению со скоростью света (мы не растянуты друг от друга во времени), то можно считать, что мы оба находимся в идеальном «сейчас» нашего обычного абсолютного времени. Пусть у вас в руках синий фонарь, а в моих – красный.

Светя этими фонарями перед собою, мы выхватываем из темного пространства те предметы, что находятся на нашем пути, а затем начинаем двигаться в свете своего конуса к тем целям, которые кажутся нам желанными или предпочтительными. Расширим теперь эту метафору на всю нашу жизнь и представим, что перед нами не темное пространство, а темное время (ведь наше будущее является для нас темным в том смысле, что мы не можем знать его). Тогда ваш синий конус высвечивает перед вами ваше потенциальное (абсолютное) будущее, а мой фонарь показывает мое будущее в красном конусе. В пересечении их находится наше потенциальное общее будущее, где мы можем встретиться или нет, ибо все зависит от того пути, по которому каждый из нас пойдет. Мы свободны внутри своего конуса, чтобы выстраивать в нем ту или иную траекторию – свою судьбу. Как часто человек говорит себе с радостью или сожалением: если бы я в тот раз пошел налево, а не направо, то не встретил бы свою будущую жену (мужа), а если бы я вышел в тот день на минуту позже из дома, то не попал бы под автобус.