Храброе сердце Ирены Сендлер - Джек Майер

Мусор никто не убирал, и вонь в городе становилась с каждым днем все сильнее. Посетив одну из своих подопечных семей на Простой улице в еврейском районе города, Ирена прошла два квартала до Сенной, где в квартире на третьем этаже жила со своими родителями и братом Адамом Ева Рехтман. У Ирены для подруги был подарок.

До войны Ирена немного завидовала красоте Евы, легкости ее характера и теплым, полным любовью взаимоотношения в семье. Но, несмотря на красоту, у Евы была, как говорили мастера по подделке документов, «неудачная внешность»… слишком семитские черты, явно восточный разрез глаз и слишком крупный нос. Было понятно, что за польку ей не сойти…

Ирена постучала. Дверь открыл Адам – худощавый молодой человек с пронзительными карими глазами, совершенно непохожий на сестру.

Он крепко пожал Ирене руку:

– Я Адам.

Ирене его улыбка показалась слишком уж кокетливой:

– А я Ирена Сенд…

– О да. Я о вас так много слышал. Но вы росточком поменьше будете, чем я ожидал. Если послушать Еву, так вы просто какой-то великан.

– Адам! – Ева вошла в комнату и оттолкнула от Ирены брата.

Он ретировался в кухню, перекинулся там парой резких фраз с матерью, а потом с треском захлопнул за собой дверь.

– Адам очень расстраивает маму, – сказала Ева. – Я говорю ей, что он просто еще слишком молод, слишком горяч, да еще и мужчина. У него в голове сплошная путаница.

– Как у вас всех дела? – спросила Ирена.

– С нами все будет хорошо. Слава богу. Самое худшее уже позади. Я не думаю, что немцы продержатся здесь больше месяца. Англия и Франция уже вступили в войну, может, и Америка тоже. Нам, Ирена, просто необходимо верить, что все кончится хорошо.

Ирене хотелось схватить и хорошенько потрясти ее, чтобы она пришла в себя, но вместо этого она сказала:

– Надеяться надо на лучшее, но готовиться к худшему.

– Аминь! – сказала Ева.

Она помолчала и, словно говоря о каких-нибудь пустяках, добавила:

– Несколько дней назад Адама схватили немцы.

Улыбка исчезла с ее лица.

– Это была просто облава, они брали всех подряд и отправляли на принудительные работы. Он целых десять часов разбирал кирпичи на развалинах. Я чуть с ума не сошла от беспокойства. Наконец, прямо перед началом комендантского часа, он пришел домой, вымотанный, весь в кирпичной пыли. Он рассказал, что немцы заставили его плясать посреди улицы. Машины остановились, собралась толпа, и над ним потешались люди. Мне кажется, что больнее всего ему именно от унижения. Он и так всегда был очень вспыльчив. Я боюсь, что он наделает каких-нибудь глупостей. Он сказал, что будет их убивать. И я по глазам вижу, что это не пустые слова.

– Надо бы ему быть поосторожнее, – сказала Ирена.

– Ничего, он к немцам постепенно привыкнет. Мы все к ним привыкнем.

Неужели это было все, на что можно было надеяться? Дело близилось к комендантскому часу. Ирена отдала Еве свой «подарок» – несколько тысяч злотых в почтовом конверте.

– Это для твоего начальника Адольфа Бермана…[50] из нашего варшавского бюджета соцобеспечения. Я уверена, что он им найдет хорошее применение.

В октябре вокруг главных улиц еврейского квартала появились первые изгороди из колючей проволоки. Весь еврейский квартал был объявлен «карантинной зоной». Буквально за ночь появились таблички:

Немцы панически боялись всякой заразы и болезней, особенно тифа, но в еврейской части города они создали… идеальные условия для эпидемий. Ирена называла их Варшавскими всадниками Апокалипсиса: перенаселенность, антисанитария, крысы и голод. Замерзших и голодных беженцев[51] из Германии, часто с плачущими или оцепеневшими от страха и лишений, выплакавшими все слезы детьми, загоняли в и без того перенаселенную часть города, где не было ни жилья, ни тепла, ни еды.

Ирена сопровождала Яна Добрачинского, когда тот отправился на специально устроенную встречу с главой немецкой эпидемслужбы доктором Куртом Шремпфом, коротеньким лысеющим человечком, настолько толстым, что на нем чуть не лопалась по швам форма. На столе у него стоял нацистский флажок, а за спиной почти всю стену занимало огромное красное знамя со свастикой. Шремпф говорил с ними через переводчика и первым делом заявил, что он не солдат, а прежде всего ученый.

– Говоря об инфекционных заболеваниях, мы должны уяснить для себя несколько истин, – вещал он. – Нищие, невежественные, грязные, завшивевшие людишки, отвергнутые обществом бесполезные паразиты все еще пытаются цепляться за свои жалкие жизни. Именно евреи являются главными носителями и распространителями тифа. Они ставят под угрозу жизнь всей Варшавы, и было бы просто негуманно их не изолировать в карантинной зоне.

Он, прищурившись, посмотрел на Добрачинского, словно пытаясь заглянуть ему прямо в душу.

– Так? Или вы не согласны?

Добрачинский казался совершенно спокойным, но глаз от своих записок не поднимал. Ирене хотелось верить, что эта сдержанность – своеобразный акт неповиновения, и тоже уткнулась в свой блокнот, чтобы не выдать своего возмущения. За идиотизм Шремпфа придется расплачиваться человеческими жизнями… но, может, именно для этого все и было задумано. Но тут ей в голову пришла одна идея, и она даже немного воспрянула духом: а ведь она может обернуть фобии немцев и их страх перед тифом и туберкулезом на пользу своим подопечным. Но пока за здравоохранение в Варшаве будет отвечать этот имбецил[52]. Она посмотрела в его поросячьи глазки и сказала про себя: «Тебе нас никогда не победить». В руке у нее хрустнул карандаш.

Электричество так и не появилось, и свечи стали дефицитом. Самым распространенным источником света стали карбидные лампы – запаянные консервные банки, заполненные твердым карбидом. Через трубочку в банку заливалась вода, и вырабатывающийся в результате химической реакции ацетилен горел потом шумным синим огоньком, не колеблющимся от сквозняков и распространяющим характерный резкий запах.

Напора воды почти не было, и для многих варшавян единственным источником воды стали уличные колонки. В большинстве домов еврейского района не было туалетов со смывом. На улицах росли кучи мусора.

Вскоре фашисты начали распространять пропагандистскую газетенку «Новый курьер варшавский» («Nowy Kurier Warszawski» – польск.), в которой публиковали приказы оккупационных властей.

Все радиоприемники следует немедленно сдать властям. Обладание радиоприемником будет караться тюремным заключением. Обладание радиопередатчиком карается смертью.