Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями - Борис Носик

При дворе знали о его горе. Он подробно написал обо всем императрице и великой княгине. Желая отвлечь его от грустных мыслей, императрица поручила Жуковскому давать уроки еще одной немецкой принцессе — помолвленной с великим князем Михаилом Павловичем принцессе Вюртембергской Фредерике-Шарлотте-Марии, приехавшей уже в Россию и принявшей имя великой княгини Елены Павловны. Кроме того, Жуковский должен был начинать подготовку к занятиям с наследником.

А в конце 1825 года случилось сразу много событий, сотрясших императорский двор, а вместе с ним и душу придворного учителя Жуковского, искренне преданного императорской семье. 19 ноября скончался в Таганроге император Александр I. Жуковский молился в дворцовой церкви, когда пришла эта весть. Вот как он сам рассказывал об этом в одном из писем:

«В конце обедни сделалось какое-то движение в церкви; камердинер императрицын, тут бывший, вышел и опять вошел. Но все опять успокоились. Начинают молебен о здравии государя. Боже мой, какой перелом! только что хотели начинать молитву, как выходит великий князь из алтаря и подает знак рукою. Я в первую минуту подумал, что это был знак радости, что он спешит всем объявить о спасении государя. Но молитва остановилась, в церкви точно раздался какой-то общий глухой стон, и священники в беспорядке пошли в алтарь, а Криницкий из алтаря с крестом — далее. Я остолбенел, но по какому-то машинальному движению пошел вперед, и где же очутился? Перед отворенными дверями той горницы, в которой была Императрица. Я в первую минуту не видел ея, она была без чувств, ее окружали; видел только великую княгиню на коленях и слышал голос великого князя, и перед бесчувственною матерью стоял священник с крестом. Через минуту она встала, пошла к дверям алтаря (ее повели) и упала на пороге на землю. У меня у самого ноги подкосились; невольно стал я на колени перед горестью и покорностью матери с чувством собственной и общей потери. Между тем, в церкви уже стоял налой с крестом и Евангелием; минут через пять явился великий князь; и все, кто был с ним вместе в церкви, присягнули новому императору Константину. Имя императора произнес (великий князь) решительным и твердым голосом».

Смерть императора Жуковский переживал как личную потерю. Вот что он писал Александру Тургеневу:

«Жизнь нашего Александра была лучшим временем нашей жизни: время наших надежд… он был слит со всем нашим лучшим. Теперь только осталась в душе к нему благодарность: все обвинявшее его забыто. Лучшаго из государей Европы не стало. Жаль в нем не одного императора Александра, но его самого, ласкового и снисходительного, милаго. Нельзя еще понять, что… его самого, товарища нашей честной и общей жизни, уже нигде не встретишь. Прости, брат; слезы невольно льются».

Трудно сказать, было ли и Тургеневым «все обвинявшее его (императора) забыто». Что же до дерзкого Сверчка-Пушкина, то он не только не лил слезы, но и Жуковскому пытался кое о чем напомнить в письме из Михайловской ссылки:

«Говорят, ты написал стихи на смерть Александра — предмет богатый! — Но в течение десяти лет его царствования лира твоя молчала. Это лучший упрек ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры — глас народа. Следственно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба».

За смертью Александра последовали события 14 декабря. Великий князь Константин от трона отказался, а бунтовщики-декабристы вывели на Сенатскую площадь войска и отказались присягнуть императору Николаю I. Все происходившее в тот день Жуковский видел из окон дворца, глазами его обитателей, негодуя на гнусных «разбойников», поднявших бунт против мужа любимой его ученицы. Как и она, он натерпелся в тот день страху и негодовал на бунтовщиков.

Вот как он описывал события того дня в письме Александру Тургеневу (который читал его за границей в обществе брата-декабриста Николая):

«Какой день был для нас 14-го числа! В этот день все было на краю гибели… В 10 часов утра я приехал во дворец. Видел новую императрицу и императора. Присягнул в дворцовой церкви… Булгаков сказывает мне о том, что он сам видел: толпа солдат на Исаакиевской площади, и все кричат: ура, Константин! — и около них бездна народа. Они прислонились спиною к Сенату, выстроились, зарядили ружья и решительно отреклись от присяги Николаю. В их толпе офицеры в разных мундирах и множество людей вооруженных во фраках… Вообрази беспокойство! Быть во дворце и не иметь возможности выйти — я был в мундире и башмаках — и ждать развязки! Тут начали приходить со всех сторон разные слухи. «Часть Московского полка взбунтовалась в казармах; они отняли знамя; Фридрихс убит… Шеншин тяжело ранен… Милорадович убит… Император повел сам батальон гвардии… Послали за другими полками. Послали за артиллериею. Бунтовщики отстреливаются. Их окружают. Их щадят: хотят склонить убеждением. Народ волнуется, часть народа на стороне бунтовщиков». Вот что со всех сторон шептали, не имея ни о чем верных известий… Я бродил из залы в залу, слушал вести и ни одной не верил. Иду в горницу графини Ливен, из окон которой видна была густая, черная толпа народу, которая казалась подвижною тучею в темноте начинающейся ночи. Вдруг над нею несколько молний, одна за другою, начали стрелять пушки. Мы угадали это по блеску. Шесть или восемь раз сверкнула молния; выстрелов было не слышно; и все опять потемнело… Наконец пришло известие. Пушечные картечи все решили! С нескольких выстрелов бунтовщики разбежались, и кавалерия их преследует…»

Снова, как под Бородином, поэт видит битву из кустов. На сей раз битва помельче, хотя во дворце толкуют о «бесцельном зверстве» повстанцев. Но и правда ведь, убит был храбрый Милорадович. Испугана была прелестная ученица Жуковского… Отныне она русская императрица…

Мало-помалу страх проходит, ситуация проясняется, «разбойничьи» лица бунтовщиков выплывают из тумана. Боже, сколько среди них знакомых и друзей, сколько благородных поэтов. Среди них и брат Александра Тургенева, самый блестящий и образованный из братьев Тургеневых (Жуковскому почти братьев) — Николай, «хромой Тургенев», ненавистник рабства, как и сам Жуковский. Он за границей, в Англии, вернуться он может теперь лишь в тюрьму и на каторгу, за него, как и за прочих, Жуковский, рискуя репутацией верноподданности и своим положением при дворе, а также добрыми отношениями с царской семьей, которыми так дорожил, ибо привязался к этой семье, будет теперь заступаться до конца жизни. Что до Николая Тургенева, Жуковский неоднократно обращался с докладною запиской о нем к императору. Любопытно, что в первой записке Жуковский приводит в качестве оправдания вступления Н. Тургенева в тайное общество его пылкое желание добиться освобождения крестьян: