Сердолик - камень счастья (СИ) - Корнова Анна

— Поедем, я тебя отвезу, — Лидия держала руку дочери. — Доченька, ты меня прости.

— Спасибо! Я сама доберусь, — Алина запнулась. — Мам, это ты меня прости. За плакаты, за всё прости.

Алина снова расплакалась, разрыдалась и Лидия. Они сели в машину, и мать снова гладила дочь по пышной прическе, прижимала к губам тонкие с алым маникюром пальцы, которые так же целовала, ещё когда они были пухленькими младенческими пальчиками «в перевязочках».

— Доченька, хочешь, я с тобой жить буду? Всё хорошо будет. Как прежде, — всхлипывала Лидия.

— Не хочу, — Алина вытерла слёзы. — На Коломенскую подвези. Я сейчас у Мити тусуюсь.

— Отец говорил, что ты с ним живешь.

— Не с ним, а у него, — поправила Алина. — А живу я совсем с другим. Я сейчас в такую грязь вляпалась, ты не представляешь!

— В какую грязь? — переполошилась Лидия.

— Всё, проехали. Тема закрыта. Приступ откровенности закончился, — Алина отвернулась к окну.

Мысли вертелись вокруг Клима. Какая разница с кем он живёт? С её матерью. С кем-то другим. Ключевая фраза — он живёт не с ней.

Заиграл телефон. Алина скосила глаза: тот же ненавистный номер. Она не внесла Агатова в телефонную книгу: не хотела лишний раз читать его фамилию — узнавала по цифрам — двести двадцать пять, двадцать пять…

— Мне сообщили, что всё в порядке. Ты теперь квартировладелица, — Агатов хрюкнул, вероятно, это должно было означать смешок. — Приглашаю отметить это событие.

— Павел Андреевич, Вас здороваться в детстве не учили? — Алина почувствовала, что страх перед Агатовым куда-то исчез. Не сумел ей сегодня Клима предоставить, нефиг с ним и церемониться.

— Сегодня в восемь в «Савве» ужинаем, — угрожающе произнёс Агатов и отключился.

«И прощаться тоже не учили», — подумала Алина.

— Это что за Павел Андреевич? — насторожилась Лидия.

— Неважно. За дорогой следи. А ты знаешь, что Инна замуж вышла? Она рожать собралась, в Даниловск с мужем уезжает, а может, уже уехала.

— Это отец тебе сказал? Мне он ничего не говорил. А кто муж?

— Врач Мишкин. Они вместе работали.

— Надо же, — Лидия покачала головой. — А как она за Митю выскочить хотела! Не получилось у неё к Виктору Нестеренко в снохи попасть.

— Мам, тебе не стыдно?

Лидия умолкла. Ей было давно стыдно перед дочерью, что она спит с Климом, стыдно перед людьми, которые читали позорящие её постеры, стыдно перед матерью, которая ругала её за развал семьи… Но стоило ей оказаться наедине с Климом, как стыд моментально исчезал — Лидия впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему любимой, желанной, почувствовала, что её достоинства замечают и ценят. Она растворилась в поцелуях Клима, ощутила себя женщиной, а не тягловой силой, какой считала себя все годы замужества со Славой.

И ещё Лидии было стыдно, что она не может сказать дочери, как Клим уговаривал её стать его женой и сегодня утром она согласилась.

ГЛАВА 21

Хотя Инна торопилась на работу, но идти быстро побоялась, шла аккуратно, чтобы не поскользнуться — тротуары в Даниловске даже в центре города никто реагентами не посыпал и лёд с них не скалывал. Правда, во дворе больницы дорожка присыпана песком, здесь можно было, не опасаясь, ускорить шаги, чтобы не говорили, будто жена завотделением не спешит на работу. Но зато в городе Даниловске допускалось, как зимой на даче, ходить в валенках — тепло и не скользко. Несмотря на сугробы и гололед, Инне нравилась наступившая зима: укутанные снегом дома, белоснежные улицы, уютный дымок над трубами… Незнакомые люди здоровались с ней, а за спиной она слышала: «В больнице нашей работает, из Москвы приехала». Инна ходила последние дни перед декретом. Все говорили, что будет двойня или даже тройня, указывая на большой живот. Действительно, сначала из-за угла появлялся этот живот, а уже потом выплывала будущая мать. Но УЗИ не определило никакой двойни, показав, что в срок родится один ребёнок — девочка. «Как собираетесь ребёночка назвать? Имя уже выбрали?» — интересовались на работе. Но Инна из какого-то суеверного страха боялась заранее покупать детское приданое, придумывать имя.

На переходе через центральную площадь заиграл телефон, доставать его было здесь опасно — надо остановиться, чтобы не упасть на скользкой дороге, но из-за угла могла выскочить машина. Перед автомобилями Инна начала испытывать почти панический страх, слова отца, что ей надо подальше держаться от машин, унёсших жизни мамы и её родителей, стали часто приходить на ум. Инна вообще себя не узнавала: какие-то опасения, суеверия переполняли её сознание, было страшно, что с таким трудом восстановленное душевное равновесие может рассыпаться. Вспомнила, как они с Алиной смеялись над бабой Галей, матерью Лиды. Баба Галя слыла знатоком всевозможных примет — нож на столе, остановившиеся часы или одетая наизнанку вещь могли ввести её в ступор. «А теперь, — Инна вздохнула, — сама стала как баба Галя. Вот Алина надо мной бы посмеялась». Сестру Инна вспоминала часто, обида ушла в прошлое, но остался грязный осадок. В сознании уживались две абсолютно разные Алины: одна — любимая сестра, весёлая, остроумная, с которой легко и спокойно, вторая — эгоистичная, ломающая чужие жизни, чтобы построить свою.

Телефон затрезвонил вновь. Инна отошла с середины улицы на обочину к сугробу и вытащила из сумки мобильник.

— Привет! Как дела, — зазвенел голос Риты.

— Привет! Всё хорошо. На работу иду. Давай я из больницы тебе позвоню. На улице холодно стоять с телефоном.

— Иди на свою работу. Завтра поговорим. Я к тебе приеду. Билет уже в интернете заказала, сегодня выезжаю. Что-то я по тебе соскучилась.

— В Даниловск выезжаешь?

— Ну, да. Я твой райцентр даже на карте нашла.

— Я тебя встречу, — обрадовалась Инна.

Как мало надо для радости! Звонок подруги, скрипящий под ногами снежок, рыжий кот, сидящий на заборе.

Инна любовалась лубочным городком, резными ставнями домов, разноцветными лавочками перед пятиэтажками. Но приехавшая на следующий день Рита увидела совсем другой город — неумелые граффити вдоль вокзальной платформы, обшарпанные фасады, серость, разруха, уныние…

— В какую жопу мира тебя угораздило забраться! — резюмировала она впечатление от Даниловска.

— А мне нравится, — не возразила, а удивилась словам подруги Инна. — По-моему, здесь здорово. Сейчас зима, а летом, знаешь, какая красота!

— Знаю. Сейчас хоть снегом прикрыто, а летом ещё пыль и грязь. Когда отсюда валить собираешься?

— Не собираюсь совсем. Мы с Димой домик присмотрели, хотим весной купить.

— Я всё поняла: ты беременная, у тебя искаженное восприятие действительности, — Рита рассматривала обстановку Инниной квартиры. — Мда, кошка ляжет, хвост протянет, и уже некуда встать. Если тут оставаться, то надо, конечно, дом покупать. Только потом здесь его хрен продашь.

Инна, улыбаясь, слушала подругу. Какая разница, что Рита говорит, она своё мнение меняет за день десять раз. Главное, подруга рядом, можно будет вечером долго пить чай на кухне и откровенно поговорить о том, что она довольна своей новой жизнью, почти не вспоминает Митю и что привыкла к Мишкину, к тому, как его просто можно называть Димой, как он заботливо готовит завтрак, пока она спит, как нежно обращается к ней: «Радость моя!».

Пришёл из больницы Мишкин (несмотря на субботу, он весь день провёл на работе), удивился, увидев гостью:

— Инна вчера сказала, что ты приедешь, но я не понял, что так быстро.

— Дмитрий Игоревич, Вы не тревожьтесь, я на пару дней.

— Да я и не тревожусь. Мы, как чувствовали, диван купили.

Диван был куплен неделю назад не в предчувствии приезда Риты, а для возможности Мишкину спать отдельно. Инна из-за выросшего живота не могла удобно улечься, и муж ей мешал спать. Мишкин мысленно посетовал: придётся отдать Егошиной спальное место, а самому лечь на пол, чтобы Инна могла спокойно уснуть. Но недовольство его было минутным, увидев, как рада жена приезду подруги, Мишкин тоже стал счастливо улыбаться: можно и на полу поспать, лишь бы Инне было хорошо.