Её несносный студент (СИ) - Победа Виктория

Но, черт возьми, со мной Александровна сдерживаться не будет, со мной она будет кричать и на стену от удовольствия лезть. Только выздоровеет окончательно, и я покажу, обязательно покажу, как это должно быть.

— Егор…— хнычет, сама на мой член насаживается. Блядь, ну вот как перед ней устоять, как смотреть на нее, трогать и не любить? Как?

— Моя ненасытная девочка, — целую ее шею, всасываю тонкую кожу, — как ты хочешь, малышка?

Она молчит, а мне даже смотреть на нее не нужно, чтобы понимать: она снова краснеет, стесняется. И с одной стороны, это вставляет, конечно, и кайф нереальный по телу разливается, потому что она у меня вся такая неопытная, смущается, а с другой неправильно это, не должно быть так, не должна она меня стесняться, она меня должна хотеть.

— Не делай так, малыш, нечего стыдиться, это нормально, то, что между нами происходит, нормально.

Медленно продолжаю двигаться, одной рукой сжимаю грудь, глажу остренький сосок. Офигеть. Одуреть просто можно. И я дурею, дурею от того, как звезда моя единственная и неповторимая расслабляется, снова попкой своей ко мне подается, и стонет от каждого моего проникновения.

— Хочешь… хочешь попробуем жестче, — шепчу, а у самого все перед глазами плывет, я вообще своей выдержке поражаюсь, сам не понимаю, как умудряюсь еще мыслить здраво.

— Я…

— Хочешь? — выхожу и делаю резкий толчок в нее, показывая, как это может быть, как кайфово может быть.

— Да…— выдыхает, полностью отдаваясь моей власти, окончательно передо мной капитулируя.

А я, получив ее согласие, ее едва слышное одобрение, начинаю двигаться быстрее, жестче и через минуту мы стонем оба от неземного просто удовольствия. Она такая охрененная внутри, тесная, теплая, влажная. Сука. Мне просто крышу рвет одно лишь понимание, что я снова в ней. Я дурею, сатанею просто, и ускоряюсь, двигаюсь размашисто, придерживая свою малышку за плоский животик. Я не могу больше, не могу себя в руках держать, окончательно с тормозов слетев просто вбиваюсь в нее яростно, со всей силы, под стоны ее сладкие. Она выгибается, царапает стенку душевой и срывается на крик, сжимая меня внутри. Кайф, нереальный просто кайф разливается по венам, впиваюсь зубами в тонкую шейку, и в последний момент вытаскиваю член, кончая на красивую, соблазнительную попку.

Мудак я, конечно.

Разворачиваю к себе свою малышку, в глаза ее смотрю, взгляд поплывший цепляю. Она сама ко мне тянется, обнимает меня, целует, прижимается сильнее. Ничего не говорит, но мне и не нужно, я и без слов все понимаю. Она моя теперь, что еще нужно.

А потом я ее мою, намыливаю хорошенько, ни единого сантиметра кожи не пропускаю. Ксюша со мною тоже самое проделывает, смущается, конечно, куда без этого, но делает. И мне так хорошо, с ней хорошо, и каждое ее прикосновение отдается теплом где-то глубоко внутри. Я снова ее целую, она же как наркотик, мой самый любимый наркотик, и в какой-то момент понимаю, что пора нам заканчивать эти водные процедуры, потому что мне все еще ее мало, и я снова ее хочу.

Смываю с нас пену, и в последний раз коснувшись губ Ксюши, выключаю воду и выхожу из душевой кабинки. Тянусь за полотенцем, висящем на крючке, оно большое, настолько, что мне не составляет труда завернуть в него свою Александровну.

— Не холодно?

— Нет, — она качает головой, губу нижнюю прикусывает. — Мне хорошо.

Моя ж ты сладкая.

Вытираюсь наскоро вторым полотенцем, бросаю его в стиралку и натягиваю джинсы, после чего подхватываю на руки Ксюшу и выношу ее из ванной.

— Ты с ума сошел, — вроде возмущается, а сама улыбается, лицо у меня на груди прячет.

Сошел. Давно сошел. Как только ее увидел, так и сошел.

На руках несу ее в комнату, только там опускаю на плотный ковер. Из шкафа достаю пижаму и смешные такие, простенькие трусишки, все-таки я был прав. Вот она моя Александровна, маленькая, смущающаяся девочка, в самых простых хлопковых трусиках. Такая нежная, домашняя, я ее сожру, точно сожру.

— Можно, я хотя бы оденусь сама? — смеется, отбрасывая полотенце на кровать, а я сглатываю густую слюну, скопившуюся во рту. Бляяя…

И, видимо, выражение, отразившееся на моем лице, Александровну отчего-то пугает, глядя на меня растерянно, она прикрывает руками грудь.

— Убери руки, — рычу, потому что не хрен от меня прятаться, она только что кончила со мной в душе, дважды, на моем члене.

Убирает послушно руки, не сводя с меня взгляда.

— Нет.

— Что нет?

— Одеться ты сама не можешь, — подхожу к ней, сажусь на корточки, — подними ножку.

Она краснеет опять, но делает то, что я говорю, позволяет натянуть на себя белые хлопковые трусики.

— Ложись, зеленкой мазать тебя буду.

— Ты слишком много командуешь.

— Привыкай, Александровна, в доме главным буду я, — усмехаюсь, подталкиваю ее к кровати, убираю лежащее на ней полотенце, отбрасываю его на самый край кровати.

Ксюша на мои слова никак не реагирует, ложится молча на живот. Беру стоящие на столе зеленку и ватные палочки, возвращаюсь к своей малышке и приступаю к столь ответственному занятию. Ксюша вздрагивает при каждом соприкосновением горячей кожи с ватной палочкой, пока я старательно мажу новые пузырьки, возникшие на теле. Их, к счастью, не много.

— На спину, — командую, и Ксюша переворачивается, на меня смотрит, улыбается.

Осматриваю соблазнительную грудь, к которой так и хочется прикоснуться, сжать, прикусить, облизнуть. Я чокнусь, совершенно точно тронусь умом. Я же словно маньяк, завожусь с полуоборота. С животом и грудью справляюсь еще быстрее, а потом от греха подальше натягиваю на Ксюшу пижаму, под громкий смех своей Александровны.

— Смешно тебе, значит? — улыбаюсь, опрокидываю ее на кровать, сам сверху нависаю.

— Ты такой… такой милый, когда пытаешься сдерживаться, ­— улыбается, глаза светятся, вот такой она всегда должна быть, улыбаться, смотреть на меня блестящими от счастья глазами.

— Милый значит?

Кивает в ответ и приподнявшись, тянется к моим губам. Бляяяя…

Отрываюсь от нее, едва справляясь с дыханием.

— Что-то не так? — спрашивает настороженно.

— Не так, — соглашаюсь, — без трусов как-то со стояком не очень удобно, — она моментально вспыхивает, взгляд отводит.

Нет. Мне никогда это не надоест.

Посмеиваясь, поднимаюсь с кровати, иду к своей сумке и достаю из нее трусы, спортивные штаны и футболку. Быстро переодеваюсь, под пристальным взглядом, с интересом наблюдающей за мной Александровны.

— Скажи, я красавчик? — подмигиваю, улыбаясь.

— А еще очень скромный.

Собираюсь ответить, но в этот самый момент раздается стук в дверь. Кажется, мы разбудили ребенка. Открываю дверь, на пороге стоит малявка, смотрит на меня снизу вверх. На ней сыпи побольше будет, вся зеленая, смешная такая, в пижамке розовой, в тапочках с огромными ушами, принцесса маленькая. Глазками хлопает, кулачками маленькими их потирает, хорошенькая она все-таки.

— Ну привет, — улыбаюсь и подхватываю малышку на руки.

Она смеется и под звонкое «Егор», тянет ко мне свои пухленькие ручки, обнимает меня, так по-детски наивно ко мне прижимаясь. А я перевожу взгляд на Ксюшу, и снова натыкаюсь на это обеспокоенное выражение лица, на тень страха и недоверия.

Да что ж такое. Где я так накосячил, что каждый раз, когда малявка ко мне тянется, Александровна в лице меняется. Ничего, это мы с ней еще обсудим.

— Выспалась? — обращаюсь к малявке.

Она кивает, а потом добавляет:

— Да, кушать хочу.

— Ооо, ну раз кушать, значит надо идти готовить. Помогать будешь?

Я ведь тебя люблю...

Егор

— Я приготовлю, — отзывается Ксюша, порываясь встать с постели.

И я, конечно, рад, что ветрянка в ее случае обходится без осложнений, но вот эта активность мне сейчас не нужна. Лишняя она, неправильная. Я вполне способен справиться сам, в конце концов вон на руках у меня помощница сидит и отчаянно кивает, нахмурив маленькие бровки.