Че Гевара. Книга 2. Невесты Чиморте - Карина Шаинян

Но это было внешнее. Не только голоса монахинь заполняли древние стены. Громче скрипели балки, стонали деревянные ступени, и тревожно перешептывались тени в углах сумрачных келий. Юлька чувствовала в воздухе смутную угрозу. Как будто убрали громоотвод, и теперь электричество, наполняющее предгрозовой воздух, не уходило в землю, а скапливалось в стенах монастыря. То есть раньше оно уходило не в землю, сообразила Юлька, а в души монахинь. Вся ярость Чиморте, вся его тоска, его отчаяние и бессилие — все сливалось на сестер… а Юлька своими незамысловатыми украшениями каким-то образом перекрыла этот поток. И теперь электричество копилось, оно уже было почти видимо, словно огни святого Эльма, а что будет дальше? «Рванет, ой, рванет», — бормотала Юлька, а руки раскрашивали, нанизывали, изгибали проволоку… Остановиться она не могла, будто что-то подстегивало ее, гнало вперед и вперед.

В одном она обманула Таню: мать Мириам не получила ничего ни в первую, ни во вторую, ни в десятую очередь. Юлька много раз пыталась сосредоточиться на украшении для настоятельницы, но та ускользала, протекала между пальцами. Юлька никак не могла понять: действует ли застарелая вражда — или это особенность самой Горбатой Мириам. Они не встречались с тех пор, как настоятельница, впав в полубезумие, потребовала у Юльки фигурку Обезьянки. Таня говорила, что мать Мириам больна, почти не выходит из кельи, что ее нельзя беспокоить, — но Юлька подозревала, что монахиня сама старается, чтобы настоятельница и Юлька больше не встречались. Интересно почему, думала Юлька. Вряд ли из миролюбия…

По вечерам она сидела в библиотеке. Чем глубже Юлька зарывалась в сундуки, тем больше встречалось документов на латыни, да и с теми, что были на испанском, современный словарь становился бесполезен. То, что она все-таки могла разобрать, читалось как сказка. Серые демоны и ходы между мирами, зов Чиморте и биография Че Гевары, куча материалов по палеонтологии — в одной из рукописей Юлька узнала почерк деда и на какое-то время была ошарашена нахлынувшими противоречивыми чувствами. Но выхода все эти тексты не подсказывали, и Юлька разочарованно засыпала, а утром — снова шла в мастерскую. В конце концов, думала она, если эти старые стены взорвутся, разрушенные потоком эмоций зверобога, — то, может быть, ей удастся выбраться из-под обломков и наконец-то вернуться домой…

С Горбатой Мириам она столкнулась в монастырском дворе, в котором отдыхала от тяжелого запаха масляной краски. Когда из дверей вышла настоятельница, Юлька хотела юркнуть в одну из ниш, чтобы избежать встречи — уж больно мрачно выглядела старуха. Но Юльку уже заметили; лицо Горбатой Мириам расколола хищная улыбка, и она с поразительной скоростью устремилась к Юльке.

— Я знаю, что ты делаешь, — прошипела она, — но тебе не удастся. Сестры легкомысленны и слабы в вере, но я не позволю… Я остановлю…

— Не понимаю, о чем вы, — проговорила Юлька, обшаривая глазами двор в поисках пути к отступлению.

— Отдай мне Обезьяну, — сказала Горбатая Мириам. — Отдай, и я одна удержу его своей любовью…

— Да нет у меня! — крикнула Юлька в отчаянии, едва не плача. — Ну что вы прицепились ко мне? Нет у меня Обезьяны и никогда не было.

— Ты — Гумилев, — произнесла настоятельница. — Ты — Гумилев, и я знаю эти глаза…

— И что с того? — заорала Юлька, срываясь на визг. — Обезьяна у моей бабки, в Москве, и фиг вы до нее дотянетесь!

— Ты врешь! — прошипела Мириам, схватила Юльку за руку, потянула к себе. Ногти впились в предплечье, царапая кожу. — Ты врешь!

Юлька закрутилась, безнадежно дергая рукой и упираясь в плечо старухи, которая, казалось, хотела втащить ее в свои мертвенные объятия. Где же Таня? Или любая другая из сестер? Ну не драться же ей…

— Послушайте, — проговорила она, чуть не плача. — Послушайте и постарайтесь понять. У меня…

Она замолчала, прислушиваясь к звукам, несущимся из-за стен. Нарастал какой-то рокочущий рев, пока не стал оглушительным — и вдруг стих. Что-то странное происходило снаружи — там, откуда Юлька привыкла слышать лишь вздохи и бурчание трясины. От неожиданности Юлька перестала давить на плечо настоятельницы, и та, оскалившись, потянула ее к себе. Юлька принялась отпихиваться, пытаясь в то же время понять, что происходит снаружи. Она так долго проторчала за стенами, что почти забыла о мире, живущем за их пределами… Снова раздался приглушенный грохот — будто сыпали горох на лист жести. Потом кто-то крикнул: «Не стрелять!» — и Юлька ахнула, узнав голос Алекса. Она вырвалась из цепкой хватки настоятельницы, оставив под ее ногтями несколько лоскутков кожи, и бросилась к воротам.

Алекс нарушил приказ — но его это не слишком волновало. Родригес четко сказал — ни под каким видом не соваться к монастырю, пока в руках не будет Броненосца и художник не согласится на сотрудничество — если понадобится, то хоть под гипнозом, но — согласится. Но что Алексу оставалось делать, если предмет уже был на месте? К тому же он обещал Хосе Увера доставить его к монастырю, а Алекс привык выполнять свои обещания, данные информаторам, — это окупалось сторицей. С шефом он связываться не стал — не хотел терять время на препирательства. В конце концов, если монахини когда-то обломали Родригеса — это не значит, что то же самое случится и с ним, Алексом Сорокиным, Орнитологом, специалистом по цыпочкам. Монахини ведь тоже женщины, верно? Нормальные женщины, а не сумасшедшие дуры вроде этой Гумилевой-Морено.

Появление художника не стало для него неожиданностью — Алекс догадывался, что тот рано или поздно окажется в монастыре. После Ятаки стало понятно, что по-хорошему договориться не удастся — шаман и старый псих Морено совсем запудрили парню мозги. Троицу накрыли на пустоши перед холмом — они уже ушли слишком далеко от кромки леса, чтобы успеть спрятаться. Едва вертолет приземлился, рейнджеры открыли огонь.

Алекс не ожидал сопротивления — здесь не Ятаки, за кустами не сидят вооруженные ядовитыми стрелами индейцы. Он даже не успел удивиться, когда рядом просвистела пуля. Только когда из-под ног взвился фонтанчик мокрой земли, Алекс сообразил укрыться за вертолетом. Трое приятелей залегли в чахлой ржавой травке, покрывающей болотистую поляну, и отстреливались. Вооружены были только шаман и Морено — художник валялся в луже за компанию, и это вызвало у Алекса ядовитую улыбку. Что ж, с этими двоими его рейнджеры разберутся быстро. После Ятаки ребята злы и так и мечтают кого-нибудь подстрелить. Алекс взглянул на монастырь и едва не захлопал в ладоши.

Ворота были распахнуты; Юлька сломя голову неслась к своему возлюбленному, что-то истошно вопя. Идущую серпантином дорогу она проигнорировала и спускалась напрямик, то и дело проезжаясь на заднице. На футболке болтался Броненосец — Алекс не мог разглядеть фигурки, но блеск металла на солнце был заметен издали.

— Ах, ты ж моя птичка, — радостно проговорил Орнитолог.

Что ж, ему будет о чем доложить Родригесу. Операция, считай, закончена — если девчонка не сломает шею, то попадет под случайную пулю. Хорошо бы под дедовскую — тогда Броненосца можно будем забрать совершенно спокойно. Трагическая случайность; Алексу останется просто подобрать предмет. Он с холодной ухмылкой отвернулся от Юльки. Однако ребята развоевались — того и гляди, пришьют художника, а это в план совершенно точно не входит…

— Мужика брать живьем! — заорал Алекс. — Шамана с дедом уберите, художника не трогать.

Внезапно сержант рейнджеров выкатил глаза и медленно поднял дрожащую руку, указывая куда-то за спину Алекса. Тот оглянулся и понял, что сошел с ума.

(…темнота сельвы больше не была неподвижной. Там что-то шуршало, двигалось, ползло… ползло на маленький отряд, окружало неуклонно, неотвратимо, беспощадно. Алекс заорал, приказывая укрыться, стрелять, бежать, делать хоть что-нибудь. Девка с Броненосцем подождет. Художник — поклонник проклятого Гевары — подождет. Алекс найдет их позже — если выживет в этом зеленом аду, если сельва не поглотит их… Первая лиана обвилась вокруг ноги рейнджера, впиваясь в прочный ботинок, прорастая в ткань крепких брюк, и Алекс с ужасом увидел, как зелень стебля коричневеет, а потом становится красной, наливается кровью… Он начал стрелять — пули пробивали листья, выбивали клочья коры, змеящиеся побеги брызгали соком и кровью, но сельве было нипочем, сельва наступала, горячая, влажная, хищная, и удушающий запах зелени захлестывал, как трясина…)

Никто не заметил, как в приоткрытые ворота проскользнул Хосе Увера и скрылся в лабиринте монастырских стен.

Из вертолета выскочил пилот и сломя голову понесся на Сергея. Тот встретил его ударом кулака в челюсть. Юлька возмущенно крикнула, пытаясь остановить второй удар, — но пилот уже успел увернуться. Со стен монастыря донесся радостный визг. Юлька подняла глаза и увидела, что практически все сестры столпились вдоль парапета, испуганные и любопытные. «Врежь ему между глаз!» — азартно прокричал кто-то сочным контральто, и Юлька узнала Таню. Пилот как будто не заметил ни Сергея, ни нанесенного удара. Не глядя по сторонам, он потер ушибленную челюсть и рванул на помощь к остальным, на ходу выдирая из кобуры пистолет.