Под крылом земля - Лев Экономов

Отчетливо вижу прямые, словно прорубленные топором, расселины в горах. Впереди высится освещенный солнцем Чертов рог. Чудесной мишенью была бы на нем зенитная батарея!

Минуты, которые потребовались для нового захода на цель, показались очень долгими. Убрал газ, поставил на большой шаг винт, отжал ручку от себя. Вот уже орудие в сетке прицела. Пальцы давят гашетку пулеметов. Еще раз, еще…

Пока я набирал высоту, другие летчики обрушились на зенитные батареи, расставленные у переправы через горную реку. Бомбы попали в цель. На третьем заходе мы обстреляли зенитки, оборонявшие танки «противника».

На разборе летно-тактических учений командир полка сказал, что приказ военного министра выполнен нами. Он достал из планшета узкую полоску бумаги.

— Вот телеграмма от командования наземных войск. «С заданием справились успешно. В результате нашего взаимодействия противник потерпел полное поражение и отступил в панике».

Летчики переглянулись. На лицах у всех — радость. В эту минуту все как-то забыли, что противника-то вовсе и не существовало.

Лучших результатов в летно-тактических учениях добилась эскадрилья капитана Истомина. Ее летчики работали над целью наиболее слаженно и организованно. Но полковник не забыл упомянуть о проступке майора Сливко.

— Сливко хотел добыть разведданные, Сливко — герой. Так думают многие из вас, — говорил он. — Мы вынуждены дать майору другую оценку. Герой тот, кто, совершая подвиг, думает о других. А майор Сливко думал о себе, ему хотелось доказать, что мы напрасно обвиняли его в зазнайстве, в самоуспокоенности, что он прекрасный летчик и на него всегда можно положиться.

— Зачем вы послали разведчиков раньше времени? — спросил у Молоткова посредник с угрюмым лицом. — Разве синоптики не предупреждали, что утром будет туман?

— Предупреждали, — спокойно ответил полковник. — Но наши враги не ждут хорошей погоды… Что же касается майора Сливко, то он за нарушение инструкции жестоко поплатился. И, мне кажется, это вывело его из спячки, в которой он пребывал последние годы.

— Как это понимать? — спросил посредник.

— Очень просто. После войны некоторые военные из тех, кто хорошо дрались на фронте и имеют много заслуг, почему-то решили, что они достигли вершины и теперь могут почивать на лаврах. К таким нужно причислить и майора Сливко. Он часто относился к работе спустя рукава, надеялся на старый опыт и старый багаж знаний. И товарищи, и командиры убеждали его перестроиться, идти в ногу со всеми. А он не захотел. И отстал. А жизнь бьет отстающих. Не пощадила она и майора Сливко. Попало ему крепко. Другого это, может быть, и сломило бы. Но Сливко сильный летчик, и на лопатки его положить не просто.

— Вы думаете?

— Да! Об этом говорит и то, что Сливко хотел спасти экипаж и самолет. И он сделал это. Но каждый видит теперь: не все еще гладко в нашем коллективе и виной этому те, кто забыл, что солдат и в мирное время — на войне.

XXI

После лагерей город казался маленьким, дома тесными. Но как было приятно вечером сесть за недочитанную книгу и нисколько не бояться, что в комнату ворвется ветер, снесет со стола газеты, бумаги, что намокшая от дождя палатка вот-вот начнет пропускать влагу, которая потом скопится лужицей в углублении постели.

Теперь я поселился со своими сверстниками, Николаем Лобановым и Михаилом Шатуновым, в новом общежитии, но к капитану Кобадзе частенько заходил «на огонек». Все-таки я крепко привязался к нему.

В один из вечеров мы с Кобадзе готовились к занятиям. За стеной тихо заиграли на пианино. Мы подняли головы и посмотрели друг на друга; мелодия была нам знакома. Кобадзе улыбнулся и сказал:

— Если я когда-нибудь женюсь, то обязательно на той, которая умеет играть.

— И похожа на Нонну Павловну, — добавил я.

— Согласен, — ответил он серьезно. — Ну, а твой идеал?

— Все тот же. — Я поторопился перевести разговор на другое: — Сколько нужно тренироваться, чтобы безукоризненно исполнить даже маленькую пьеску. Вот если бы летчики так работали над каждым маневром, над каждой пилотажной фигурой!

— Это было бы хорошо, — отозвался Кобадзе. — Но что нужно для тренировок нашей соседке? Подошел, откинул крышку рояля и музицируй себе на здоровье. И она, вероятно, с детства этим занимается. Надо и в летные школы определять с детства! Мне кажется, такое время наступит. И будут они называться нестеровскими или чкаловскими училищами. Ах, черт возьми, как это было бы правильно!

А за стеной продолжали играть старый вальс, и я снова думал о Людмиле. Изменилась ли она? Милая, беспредельно дорогая… В тот вечер, когда мы гуляли по набережной, она была похожа на девочку-шалунью. Такой она и запомнилась мне…

— А не пойти ли тебе завтра к Людмиле? — вдруг сказал Кобадзе. Он словно читал мои мысли. — Чем скорей ты решишься, тем лучше.

«Не пойти ли тебе к Людмиле»… Да я думал об этом все время! После недавнего разговора со Сливко я сказал себе: «Надо скорее с ней встретиться».

Перед отправкой в госпиталь Сливко попросил позвать меня. Он сидел в задней кабине По-2 с забинтованной головой и лицом.

— Подойди ко мне, лейтенант, — сказал он.

Я забрался на крыло, подошел к борту кабины. Майор приподнял руку, пальцы его опустились на мое плечо, потом скользнули ниже и сжали руку повыше локтя.

— Ну, старик, ты все еще дуешься на меня, — произнес он тихо. — Брось, чего уж там. Мало ли что бывает в жизни! В моей жизни тоже были воздушные ямы. Без этого не обойдешься.

Я молчал.

Сливко заерзал на сиденье и крикнул летчику-связнику:

— Ну, что там у тебя с мотором? Готов?

— Готов, товарищ майор!

— Вот так-то, — Сливко снова сжал мою руку. — Не нашли мы с ней общего языка, по-разному думаем. Здесь уж виноваты годы. А у тебя все впереди.

Самолет улетел. И вдруг мне сделалось легло-легка. И немного грустно.

Прошло несколько дней. И вот я у ее дома. Вишни в палисаднике наполовину облетели. Шелестят под ногами желтые листья. Стучит в груди сердце…

Дверь в сени была отворена, в комнату Людмилы тоже. Из комнаты слышалось пение. Пела Людмила. В ботах, надетых на босу ногу, в домашнем коротеньком халатике, она мыла пол. Я остановился у порога. Людмила не замечала меня. Я видел узкие плечи, смуглые девичьи ноги. Светлые волосы спадали ей на лоб. Иногда Людмила, выпрямляясь, откидывала запястьем знакомую непослушную прядку. Постояв немного, она снова начинала тереть пол. И снова лилась песенка. С одного мотива она перебрасывалась на другой, на третий, то замирала вдруг, то снова рождалась. Мне нравился Люсин вибрирующий, как слабо натянутая струна, голос.

Люся домыла до порога, взяла ведро и локтем откинула портьеру. Ведро выпало из рук и чуть не опрокинулось.

— Это вы!

Я сделал шаг к Людмиле. Мы были так близко, что я видел свое отражение в ее глазах, ставших вдруг большими, блестящими.

Люся нагнулась к ведру.

— Проходите в комнату. Я сейчас вернусь.

В комнате, оклеенной новыми веселенькими обоями, было уютно, светло. И на душе у меня было светло.

Никогда я не видел у нее таких глаз. Растерянные, доверчивые…

Люся вошла минут через десять. Лицо у нее было заплаканным. Она тихо сказала:

— Не думала, что придете…

— Почему же, Люся? Она не ответила. Некстати зазвонил звонок.

Через секунду сени наполнились веселым гомоном, смехом. Дверь в комнату распахнулась, и вошла Майя. Увидев меня, она замолчала, многозначительно кашлянула в кулачок и задорно улыбнулась.

«Резва, беспечна, весела,Ну, точно та же, что была», —

подумал, я здороваясь с ней. А она встала против меня и снова плутовато улыбнулась.

— Знаете, Людмила обещала покататься со мной на лодке. И вы, — она взглянула на меня смеющимися глазами, — вы наш пленник.

— Чем сегодня занимались? — спросила Майя у Людмилы, когда мы вышли на улицу. И, не дав ей ответить, стала рассказывать о каком-то пионере, у которого сердце в правом боку. Пионер страшно беспокоится, возьмут ли его в летчики.

— Как думаете, возьмут?

Спасибо Майе — за разговором мы и не заметили, как дошли до набережной. Там нас ждали две девушки — учительницы из подшефной школы.

Спуск к реке был отлогий, выложенный булыжниками. По краям его росли старые липы с дуплами, заколоченными листами жести. Внизу, сквозь засохшие ветки, виднелось опрокинутое в воду небо, подернутое свинцовой рябью.

Мы остановились.

— Галка, — сказала Майя горбоносенькой девушке, — помнишь, мы катались здесь на санках? Так здорово, дух захватывало. А ну, — она задорно посмотрела на девушек, — догоняйте! — и пустилась с горы. За ней рванулась Галя и ее подруга — полная широкоплечая Капа. Я надвинул фуражку и посмотрел на Люсю.