Ценой потери - Грэм Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Африканцы вечно крадут провода.
Она молчала до тех пор, пока не прикончила ужасающего лилового крема.
— Пожалуй, вы правы. Пойду позвоню, — и ушла, предоставив ему пить кофе в одиночестве. Его чашка и чашка Паркинсона в унисон позвякивали о блюдца на пустых столиках.
Паркинсон заговорил с другого конца зала:
— Почта еще не пришла. Я жду свой второй очерк. Если придет, занесу к вам в номер. Да, кстати! Вы в шестом или седьмом? Как бы не ошибиться. Еще попадешь куда не следует.
— А вы не трудитесь.
— За вами должок — фотоснимок. Может, вы и мадам Рикэр сделаете мне такую любезность?
— От меня вы никаких фотоснимков не получите, Паркинсон.
Куэрри уплатил по счету и пошел на поиски телефона. Аппарат стоял на конторке, за которой сидела женщина с синими волосами и в синих очках и выписывала оранжевой ручкой счета.
— Звонок есть, — сказала Мари Рикэр, — но никто не отвечает.
— Надеюсь, ему не хуже?
— Наверно, ушел на завод.
Она повесила трубку и сказала:
— Все, что могла, я сделала, правда?
— Перед тем как пойдем ужинать вечером, надо позвонить еще раз.
— Теперь вам от меня не отделаться!
— Мне от вас, вам от меня.
— Другую сказку расскажете?
— Нет. Я только одну и знаю.
— До завтра с ума сойдешь. Просто не представляю себе, куда деваться, пока не узнаю.
— А вы ложитесь и полежите.
— Нет, не могу. Как по-вашему, будет очень глупо, если я пойду в собор и помолюсь?
— Нисколько не глупо. Лишь бы провести время.
— Но если это здесь сидит, во мне, — сказала она, — от молитвы оно не исчезнет?
— Вряд ли. — Он нехотя сказал: — Священники и те не требуют, чтобы в это верили. Они, должно быть, посоветовали бы вам молиться об исполнении воли Господней. Впрочем, не ждите от меня наставлений насчет молитв.
— Ну, знаете! — сказала Мари Рикэр. — Прежде чем молиться об исполнении его воли, я бы поинтересовалась, какая она. Но все равно пойду помолюсь. Буду молиться о счастье. Ведь так можно?
— Думаю, что можно.
— А это почти все охватывает.
2
Куэрри тоже не знал, куда девать себя. Он опять спустился к реке. Погрузку на епископской барже закончили, и на борту никого не было. Магазины на маленькой площади стояли с закрытыми ставнями. Казалось, весь мир спал крепким сном, кроме него и молодой женщины, которая, наверно, все еще молилась. Впрочем, вернувшись в гостиницу, он обнаружил, что еще один человек бодрствует — Паркинсон. Он стоял под сиренево-розовыми цепями и не сводил глаз с двери. Как только Куэрри переступил порог, Паркинсон на цыпочках подошел к нему и сказал тоном хитроватым, но настоятельным:
— Мне надо поговорить с вами по секрету, прежде чем вы подниметесь к себе.
— О чем?
— Обрисовать вам ситуацию, — сказал Паркинсон. — Буря над Люком. Знаете, кто там наверху?
— Где наверху?
— На втором этаже.
— Я вижу, вам не терпится сказать. Ну, говорите.
— Супруг, — пробасил Паркинсон.
— Какой супруг?
— Рикэр. Разыскивает жену.
— Пусть заглянет в собор, она, вероятно, там.
— Это все не так просто. Он знает, что она здесь с вами.
— Конечно знает. Я был вчера у него в доме.
— Тем не менее вряд ли он предполагал, что вы займете два смежных номера.
— Ход мысли, типичный для репортера скандальной хроники, — сказал Куэрри. — Какая разница — смежные номера, не смежные? В одну постель можно сойтись и с разных концов коридора.
— Вы недооцениваете репортеров скандальной хроники. Они пишут историю. От прекрасной Розамунды до Евы Браун[52].
— Ну, в историю чета Рикэров вряд ли войдет.
Он подошел к конторке и сказал:
— Приготовьте мне счет, пожалуйста. Я уезжаю.
— Удираете? — спросил Паркинсон.
— Зачем мне удирать? Я задержался здесь только потому, что хотел подвезти ее домой. Теперь она с мужем. Пусть он о ней и заботится.
— Ну и тип вы! Ничем вас не прошибешь! — сказал Паркинсон. — Я начинаю думать, что в ваших рассказах о себе кое-что и верно.
— Вот и напечатайте их вместо вашей ханжеской белиберды. Неужели не заманчиво хоть раз в жизни поведать правду?
— Но какую правду? Вы не такой простачок, Куэрри, каким прикидываетесь, а в моем очерке фактических искажений не было. Конечно, если не считать Стэнли.
— А пирога, а преданные слуги?
— Но то, что о вас, это все правда.
— Нет.
— Похоронили вы себя здесь? Похоронили. Работаете на прокаженных. Пошли в джунгли за тем африканцем. Все одно к одному, а в результате получается то, что люди любят именовать «благостью».
— Я знаю, что мною руководило.
— Ой ли! А святые тоже знали? А как же быть с «несчастнейшим из грешников» и тому подобной чепухой?
— Вы говорите, как отец Тома. Не совсем, конечно, но почти.
— История с одинаковым успехом может принять и мою версию, и вашу. Я обещал возвеличить вас, Куэрри. Но мы еще посмотрим — может быть, если я стащу вас с пьедестала, получится даже интереснее. А дело, кажется, к тому и идет.
— И вы воображаете, что это в ваших силах?
— Монтегю Паркинсона печатают повсюду.
Женщина с синими волосами сказала:
— Получите счет, мосье Куэрри, — и он повернулся к ней — платить.
— А может быть, — сказал Паркинсон, — вам все-таки стоит попросить меня об одолжении?
— Не понимаю.
— Мне часто приходилось выслушивать угрозы. Мою фотокамеру два раза разбивали вдребезги. Однажды я провел ночь в каталажке. Три раза меня колотили в ресторанах. Получалось почти как у святого Павла: «Три раза меня били палками, однажды камнями, три раза я терпел кораблекрушение…» И вот что странно — хоть бы кто-нибудь попробовал воззвать к моим лучшим чувствам! Ведь это могло бы подействовать. Вдруг они есть во мне… где-нибудь. — Он будто и в самом деле опечалился.
Куэрри мягко сказал:
— Я бы и попробовал, Паркинсон, да мне все равно.
Паркинсон сказал:
— Сил нет терпеть ваше чертово равнодушие! А вам известно, что он там нашел? Впрочем, разве вы снизойдете до того, чтобы расспрашивать журналиста? Полотенце у вас в номере. Я это полотенце сам ему показал. И расческа с длинными волосами.
На один-единственный миг его страдающий взгляд выдал, каково быть таким вот Паркинсоном. Он сказал:
— Вы меня разочаровали, Куэрри. Ведь я начинал верить в то, что писал о вас.
— Что ж, прошу прощения, — сказал Куэрри.
— Человек должен хоть немножко во что-то верить, не то сматывай удочки.
Кто-то шел вниз по лестнице и споткнулся на повороте. Это был Рикэр. В руке он держал книгу в ярко-красной мягкой обложке. Его пальцы, скользившие по перилам, дрожали, то ли от малярии, то ли от волнения. Он остановился, и с ближайшего кронштейна на него уставилась ухмыляющаяся, щекастая рожица лунного человечка. Он сказал:
— Куэрри.
— Здравствуйте, Рикэр. Ну, как вы себя чувствуете? Лучше?
— Я отказываюсь понимать, — проговорил Рикэр. — Кто угодно, только не вы…
Он замолчал, судорожно подыскивая готовые штампы — штампы из романов «Мари Шанталь», а не те, которые были привычны ему по богословской литературе.
— Я считал вас своим другом, Куэрри.
Оранжевая ручка застрочила что-то очень уж деловито, а синяя голова нагнулась над конторкой слишком низко.
— О чем это вы, Рикэр? — сказал Куэрри. — Давайте лучше перейдем в бар. Там мы будем более или менее одни.
Паркинсон двинулся было за ними, но Куэрри стал в дверях, загородив ему дорогу. Он сказал.
— Нет, Паркинсон, это не для вашей «Пост».
— Мне нечего скрывать от мистера Паркинсона, — сказал Рикэр по-английски.
— Как вам угодно.
Дневная жара прогнала из бара даже бармена. Бумажные цепи свисали с потолка, точно водоросли. Куэрри сказал:
— Ваша жена звонила вам после завтрака, но у вас никто не ответил.
— И не удивительно. В шесть утра я был уже в дороге.
— Я очень рад, что вы здесь. Теперь мне можно уехать.
Рикэр сказал:
— Отрицать бесполезно, Куэрри. Бесполезно. Я был в номере моей жены — в номере шестом, а ключ от седьмого у вас в кармане.
— К чему такие глупые, скоропалительные выводы, Рикэр? Даже по поводу полотенец и расчесок. Допустим, она умывалась утром в моем номере. Ну и что же? Номера смежные? Но только эти два и были готовы, когда мы приехали.
— Почему вы увезли ее, не сказав мне ни слова?
— Хотел сказать, но мы с вами разговорились совсем о других вещах.
Он посмотрел на Паркинсона, который стоял, опершись о стойку. Паркинсон не сводил глаз с их губ, точно это помогало ему понимать язык, на котором они говорили.