Эротическaя Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим - Андрей Матвеев

— В Греческий город, — коротко ответил тот.

— Что? — изумился Джон Иванович. — Он так и называется? На самом деле?

— Считай, что на самом деле, — пустился в объяснения Абеляр. — Ну, если хочешь, можешь взять в кавычки, тогда получится вот так: «Греческий город». Но это не значит, что живут в нем одни греки, живут в нем, в основном, римляне, но есть и греки, и армяне, и прочие народы, да сам увидишь Но надобно нам именно туда, а идти еще где–то с полдня, так что поспешай.

Вскоре они вышли на хорошо утрамбованную дорогу, и ноги стали поспешать сами собой. А потом, где–то действительно через полдня ходьбы, виноградники и оливковые деревья кончились, вновь заблестело море, только уже не утреннее, а предвечернее, но такое же ласковое, с таким же светло–песчаным берегом, по берегу были рассыпаны дома и домишки, кое–где горели язычки пламени, а в гавани покачивались странно изогнутые лодки. Абеляр сел на пригорок, положив палку рядом с собой. Каблуков последовал его примеру, и они сидели так добрых полчаса, смотря на море, на странно изогнутые лодки в гавани, на поблескивающие кое–где язычки пламени, на дома и домишки, смотрели, переводя дух, дав ногам возможность отдохнуть, тихая благость лежала на округе, внезапно послышались чьи–то шаги и мягкий голос спросил:

— Куда идете, путники?

Каблуков оглянулся и увидел красивого юношу лет двадцати двух, черноволосого, большеглазого, в светлой, но давно не стиранной тунике. Юноша стоял и спокойно смотрел на них, а потом вымолвил: — Можно с вами посидеть?

— Садись, — ответил ему Абеляр, — да скажи, куда путь держишь?

— В город, — коротко ответил тот. А потом добавил: — Вы туда же?

— Туда, туда, — скороговорил Абеляр.

— А раньше там бывали?

— Нет, не довелось.

— Ну, — улыбнулся юноша, — тогда возьмите в товарищи, я вам пригожусь. Зовут меня Энколпий, сам я родом из других мест, но судьба вот сюда забросила.

Каблуков с Абеляром назвали себя, но имена отчего–то не вызвали у юноши расспросов, а вот отчего — этого Джон Иванович так никогда и не узнает.

— Где тут переночевать можно? — поинтересовался у Энколпия Абеляр.

— Найдем, — уверенно сказал юноша, — есть постоялые дворы, есть и харчевни, где–нибудь устроиться можно, только вот уже пора, а то скоро стемнеет! — И он легко вскочил на ноги, поджидая своих вновь обретенных компаньонов.

Дорога круто спускалась под гору. Пока они шли, Энколпий успел рассказать, что в этом городе он не один, есть у него близкий приятель, Аскилт, есть и еще один приятель, совсем молодой мальчик по имени Гитон, они тоже путешествуют и могли бы составить хорошую компанию, если, конечно, новые друзья не против.

— Не против, — протяжно зевнул Абеляр. Каблуков же шел и помалкивал, думая, что это неплохо, если вот так, сразу, обзаведутся они друзьями среди местных. Парнишка, судя по всему, приличный, не шпана какая–то, да и приятели его тоже люди приличные, да и Абеляр не даст, в случае чего, Джона Ивановича в обиду, а так вот, общими усилиями, глядишь, и отыщут они Викторию Николаевну, тут Каблуков испуганно посмотрел по сторонам, потом взглянул на небо, но ни на небе, ни на земле не было Виктории Николаевны Анциферовой, точнее, быть–то она была, но вот здесь, рядом, ее не было, и вновь стало Каблукову тоскливо, уже не мести он хотел, а просто найти, посмотреть в глаза и спросить, тихо так, вежливо спросить: чего, мол, я сделал тебе, кудесница, зачем ты меня мучаешь, чего от меня хочешь?

Дорога тем временем незаметно перешла в узенькую городскую улочку, невысокие дома из песчаника и туфа стояли почти вплотную один к другому. Энколпий вел их уверенно, не оглядываясь, вот они миновали первую удочку, вошли во вторую, так же быстро и уверенно миновали и ее, вот и третья, а вот Энколпий замедляет шага и останавливается у зияющего дверного проема в четвертый дом от начала. — Все, говорит он, пришли, прошу! — и входит в дом.

Каблуков и Абеляр следуют за ним и оказываются в большой пустей комнате с кучей тряпья, заменяющей постели. Энколпий зажег светильник и поставил его на пол, предложив Абеляру и Д. К. располагаться как дома, вот только поесть у него — тут он махнул рукой, как бы говоря этим, что можно и поголодать, но голодать ни Абеляр, ни Джон Иванович не собирались, так что Энколпию было выдано несколько серебряных динариев, и юноша быстренько исчез, впрочем, так же быстренько вернувшись, но уже нагруженным большой корзиной с едой. Был тут и сыр, были и куски жареного мяса, был и хлеб, и пучки свежей зелени, и фрукты, и виноград, и глиняный кувшинчик с вином, впрочем, побольше объемом, чем ностратовский, так хорошо утоливший каблуковскую жажду поутру.

— Ну что, подкрепимся? — то ли спросил, то ли провозгласил Абеляр, незаметно для всех ставший центром компании. — Подкрепимся, подкрепимся, — ответил Каблуков, впиваясь зубами в сочное жареное мясо. — Вот ты где, Энколпий, — раздался с улицы смешливый голос. Каблуков обернулся и увидел в дверном проеме стройного кудрявого отрока лет шестнадцати. — Я весь город обегал, а ты тут сидишь и прохлаждаешься! — А в чем дело? — удивился Энколпий. — Аскилт нас ждет, — мягко и нежно проговорил Гитон, — сегодня мы званы в гости к Тримальхиону.

Глава седьмая,

в которой с Каблуковым происходит черт знает что!

— Званы, так званы, — пробурчал в ответ Энколпий, — можно и не ходить.

— Как это? — изумился Гитон. — Весь город там будет. Поторапливайся!

— Пойдете с нами, друзья? — спросил Энколпий у Абеляра.

— Отчего бы не сходить? — задумчиво проговорил единорог, загадочно подмигивая Каблукову.

— Нет, — вдруг выдохнул из себя Джон Иванович. — Вы, конечно, идите, а мне тут надо своими делами заняться.

— Смотри, — недоуменно сказал Абеляр, — но если надумаешь, подходи. Где это, Энколпий? — обратился он к новому знакомцу.

— Спросит — любой подскажет, — ответил юноша, уже выходя на улицу.

— Подходи, подходи, — повторил Абеляр, вновь загадочно подмигивая, и исчез вслед за Энколпием и Гитоном. Каблуков остался один.

Да, впервые за последние несколько дней Джон Иванович остался один. Собственно говоря, именно желанием этого и был вызван его отказ последовать на пир к Тримальхиону. Каблуков устал от людей и от чудес.

Каблукову хотелось помолчать, пошляться одному, да просто поваляться в четырех стенах, пытаясь разобраться в своей чертовой судьбе, что занесла его в эту тьму–таракань, в неведомый Греческий город, вот так, без всяких кавычек. Греческий город на берегу теплого и южного моря, а что дальше? Сколько можно бродить по времени и пространству в поисках всего лишь раз виденной им Виктории Николаевны, даже черты ее стали смазанными и невнятными за прошедшее время, а что касается его, каблуковского, бессилия… Д. К. осмотрелся по сторонам, в комнате, как и ожидалось, никого не было. Тогда Д. К. скинул тунику, стянул с себя плавки, и вот так, в чем остался, то бишь в чем мать родила, здоровенный, голенький, тридцатипятилетний Д. К. плюхнулся в кучу тряпья, заменявшую кому–то из их новых знакомцев постель, и начал внимательно изучать собственный пах. Все было как всегда. Курчавый черный лобок и длинный, но беспомощный кусок мяса, болтающийся ненужным придатком. Д. К. взялся рукой за член, пробежал по нему, погладил собственные яйца (есть еще замечательное слово «тестикулы») и попытался вызвать в сознании какую–нибудь очень уж сладострастную картинку. Но картинка не возникала, как не возникало и желание. Тогда Джон Иванович решил прибегнуть к механическому способу и начал старательно работать правой рукой. Результат был тот же, так что Д. К. не оставалось ничего иного, как встать, снова одеться и задуматься над тем, что ему сейчас делать. Торчать в комнатушке нет никакого смысла, и Д. К. решил пойти побродить по улочкам, а там — если, конечно, все будет о'кей, — можно добрести и до дома Тримальхиона. Где–то Д. К уже слышал это странное имя, но вот вспоминать, где и когда, ему было лень.

На улице было темно, лаяли собаки, светила луна. Почти как в дачном кооперативе «Заря коммунизма», подумалось Джону Ивановичу, и тут он решил дойти до берега моря и, может — если, конечно, вода теплая, — искупнуться. Давненько он не плавал, уже несколько лет, пожалуй, что с самого круиза на зюзевякинской яхте «Лизавета» не погружал Каблуков свое тело в ласковую и теплую морскую воду. Что же, до берега, судя по всему, недалеко, и Д. К. решительно зашагал в сторону моря.

До берега действительно было недалеко, минут через десять быстрой ходьбы Каблуков уже смог сбросить сандалии и погрузить ноги в воду. Затем он снял с себя тунику и пошел купаться. Плавал долго, нырял, воображал себя то дельфином, то акулой, а то и всамделишным раком, сидящим на дне у большого камня, усталости не чувствовалось, вода была легкой, легко держащей его, каблуковское, тело, но пора и честь знать, надо на берег, подумал Джон Иванович, и поплыл решительными саженками прямо туда, где неясно чернела брошенная им на песке туника. Когда же он выбрался на песок, то обнаружил, что ни туники, ни сандалий не было. Вот так, не было, и все тут. Как не было вокруг ни одного человека, лишь темнели вдали городские здания, так же темно и неясно покачивались в бухте загадочно изогнутые лодки да светила все та же луна. Каблукову стало холодно, хотя воздух был очень теплым. Он инстинктивно прикрыл руками пах и подумал, куда вот он, такой голенький, в этом богом/дьяволом проклятом месте, где оказался по милости странной женщины, виденной–то им всего раз в жизни. Ладно, решил Каблуков, до комнаты можно добраться, если короткими перебежками. А еще можно сорвать листик и прикрыть им свое естество, кто знает, вдруг здесь за это смертная казнь полагается — если ты ходишь по улице с обнаженными чреслами. Каблуков оглянулся, листик сорвать было негде, то есть такой большой листик, наподобие пальмового. Неподалеку от берега начинались заросли самшита и еще какого–то кустарника, но этими мелкими листочками член не прикроешь, Каблуков даже не стал пробовать, а с тоской поглядел на свое белое, совсем незагорелое тело и представил, какой шикарной мишенью будет он в этой южной, черной ночи. Только вот для кого мишенью? А хотя бы для собак, для этих гнусных зубастых тварей, которых Д. К. боялся больше всего на свете. Но что толку торчать на берету так долго, решил Каблуков, и короткими перебежками устремился в город.