Хазары, или Таинственный след в русской истории - Вячеслав Геннадьевич Манягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Печенег был почти дома, и потому определить, что найденный нами скелет старика с конем не может быть никем иным, оказалось несложным{10}. Впрочем, сказать «с конем» — значит допустить преувеличение. Большая часть старого, пятнадцатилетнего коня была, видимо, съедена на поминках, а в могилу положены только голова с уздечкой да четыре ноги. Это было тоже «сопровождение», но оно кажется более приемлемым, нежели убийство пленных девушек. Пусть лучше в могилу кладут вещи, как, например, этому печенегу положили седло с круглыми стременами. Сразу стало ясно, что он носил мягкую обувь вроде ичигов, потому что, когда у всадника есть сапоги на твердой подошве, он предпочитает стремена с прямой подставкой. И седло и стремя подсказывают своими формами, что этот печенег попал на Волгу с востока, из Рын-песков, еще задолго до того, как его потомки пробрались к берегам Днепра и убили там князя Святослава в 972 году. С тех пор у нас держится дурное отношение к печенегам, хотя за тысячу лет можно и пересмотреть проблему. Правда, печенегов не хвалят, кроме русских, еще и греческие хронисты, и весьма скептически о них отзываются арабские и персидские географы, потому что от печенегов всем этим народам досталось изрядно. Но так ли уж они правы? Мне невольно вспомнилось стихотворение Саади, которое я тут же перевел.
Когда-то я в книге какой-то читал, Что некто во сне сатану увидал. Тот был кипариса стройнее на вид, И свет исходил от прекрасных ланит. Сказал человек: «О отец суеты! Пожалуй, красивее ангелов ты, А в банях украдкой рисуют тебя, Противно и гадко рисуют тебя». Тут див, испустивши рыданье и вздох, Ответил: «Ты видишь, не так уж я плох. Во мне безобразного нет ничего, Но кисти в руках у врага моего».Подумать только, сколько исторического хлама несем мы в своем сознании, даже не подозревая об этом. Мы мыслим привычными категориями симпатий и антипатий, совсем забыв о том, как и почему они возникли, даже не думая о том, насколько они справедливы. К примеру сказать: печенегов победил еще Ярослав Мудрый, и зла они наделали Руси куда меньше, чем половцы или ногайские татары. И вряд ли они были действительно более дикими, чем прочие кочевые племена степи или охотники верховий Волги — угры и финны?! Расцвет культуры печенегов падает на период первых веков нашей эры, когда они населяли восточный и центральный Казахстан. В то время к их державе, Кангюю, соседи относились с уважением и опасением. Засуха в III веке подорвала их могущество. Только в VIII веке они обрели свободу и отстояли себя от тюргешей и уйгуров, но были вытеснены в бесплодные приаральские степи. Жилось им там неважно. Соседние племена хватали печенежских детей и продавали их в рабство. Затем половцы и гузы надавили на остатки печенежского народа и вытеснили их на запад. Печенеги держались до последней возможности, пока Алексей Комнин при Лебурне в 1091 г. не нанес им жестокого поражения, подорвавшего силы народа. Тем не менее они попытались еще раз найти место под солнцем для своих детей и стад, но снова были разбиты Иоанном Комнином в 1122 году. После этого уцелевшие от побоища поселились в низовьях Дуная и слились с болгарами. Их потомками считают племя гагаузов, забывших тюркский язык только в начале XX века.
Невольно думается, что печенегам справедливее посочувствовать, а не ненавидеть их. И сколько еще есть в истории Средних веков вопросов, которые мы должны пересмотреть и продумать заново, потому что новый накопленный материал уже не лезет в рамки старых, дореволюционных концепций.
Барсилы — одно из праболгарских племен — жили по соседству с хазарами{11}. В V веке они враждовали, потом, к X веку, слились с хазарами и растворились в них. Однако в VII веке, когда перевес хазар уже отчетливо выявился, барсилы еще сохраняли этнические черты, отличавшие их от хазар, — в частности, обряд погребения: барсилы хоронили своих покойников в могилах с подбоем{12}.
На восточной половине бугра мы наткнулись на подбой, сделанный в боку высокой кочки и заполненный мелкой рыхлой землей, что образуется только при медленном осыпании стенок и кровли могильной ямы. Когда землю вычистили, то перед нами предстал скелет воина, в головах которого лежал крестец барана — обычная жертва, пища для отправившегося в потусторонний мир. Коня при покойнике не было, но были железная узда, седло-подушка, обшитое костяными пластинками, круглое стремя, как у печенега, и на поясе железный нож с деревянной ручкой. Весь инвентарь показывал, что и этот человек умер в VII–VIII веках, но в отличие от всех прочих погребений он лежал головой к востоку, а не к западу или северу. Словом, это был человек совсем иных представлений о мире и о смерти, хотя, к сожалению, больше ничего о его культуре сказать нельзя.
Но самое интересное было то, что с правой стороны скелета лежала сабля в деревянных ножнах. Лезвие ее было изогнуто, хотя очень незначительно, но зато была отогнута и рукоять сабли{13}, а ничего более важного представить себе нельзя: сабля свидетельствовала о военной реформе VI века.
Сабля. В доисторические времена, когда отдельные небольшие племена оспаривали друг у друга владение охотничьими угодьями, возникла нужда в оружии. Первоначально в основу техники убийства себе подобных были положены три принципа: оружие метательное — камень, которого мы в этом разделе касаться не будем; колющее — копье и ударное — палица. С течением времени они совершенствовались: облегченное копье превратилось в дротик и стрелу, утяжеленное — в пику; палица с добавлением обработанного камня на конце стала топором, а после изобретения плавких металлов — длинным
