Место назначения неизвестно - Агата Кристи

– По какой?

Старик сухо ответил:

– В тех редких случаях, когда муж не может как следует выполнять свою работу, потому что слишком много думает о своей жене. Мне казалось, что под этот случай подпадает и ваш супруг, Томас. Всему миру мистер Беттертон известен как молодой гений, но с тех пор, как приехал сюда, он занимается лишь посредственной, второстепенной работой… Да, Беттертон меня разочаровал.

– Но разве такое не случается постоянно? В конце концов, здесь все эти люди находятся практически в тюрьме. Они, конечно же, бунтуют, верно? По крайней мере, в первое время.

– Да, – согласился мистер Аристидис. – Это естественно и неизбежно. Так бывает, когда впервые сажаешь птицу в клетку. Но если птица заперта в достаточно большом вольере, если у нее есть все необходимое: зерна, вода, пара, ветки, всё нужное для жизни – то в конце концов она забывает, что вообще когда-то была свободной.

Хилари вздрогнула.

– Вы меня пугаете, – сказала она. – Вы действительно пугаете меня.

– Вам еще многое предстоит здесь понять, мадам. Позвольте заверить вас, что хотя все эти люди, приверженные столь разным идеологиям, по прибытии сюда могут разочароваться и бунтовать, в конце концов они смирятся.

– Вы не можете быть в этом уверены, – возразила Хилари.

– В этом мире вообще нельзя быть ни в чем абсолютно уверенным. В этом я с вами согласен. Но тем не менее с вероятностью в девяносто пять процентов все так и будет.

Хилари смотрела на него почти с ужасом.

– Это просто кошмар. Похоже на секретарское бюро. Вы создаете бюро мозгов.

– Именно. Вы очень точно это сформулировали, мадам.

– И вы намереваетесь когда-нибудь начать поставлять ученых из этого бюро тем, кто вам за них больше заплатит?

– Грубо говоря, таков общий принцип, мадам.

– Но вы не сможете послать к кому-то ученого так, как посылаете секретаря.

– Почему?

– Потому что когда ваш ученый снова окажется во внешнем мире, он может отказаться работать на своего нанимателя. Ведь он опять станет свободным.

– Вы попали прямо в точку. Возможно, придется прибегнуть к определенной… обработке, скажем так.

– К обработке? Что вы имеете в виду?

– Вы когда-нибудь слышали о лоботомии, мадам?

Хилари нахмурилась.

– Это операция на мозге, верно?

– Совершенно правильно. Изначально она была разработана для лечения от меланхолии. Не буду утруждать вас медицинскими терминами, мадам; скажу словами, понятными и мне, и вам. После операции пациент больше не испытывает желания покончить собой, не мучается чувством вины. Он спокоен, беспечен и в большинстве случаев послушен.

– Но успех не стопроцентный, не так ли?

– В прошлом это было не так. Но сейчас мы далеко продвинулись в изучении этого предмета. У меня есть три хирурга: русский, француз и австриец. Посредством различных операций по трансплантации и тонких манипуляций с мозгом они постепенно добиваются состояния, в котором пациент будет гарантированно смирным и управляемым, причем на его таланты это никак не повлияет. Мне кажется вполне возможным, что в итоге мы сможем обработать человека, полностью сохранив мощь его интеллекта, но внушив ему абсолютное подчинение. Он примет все, что ему предложат.

– Но это же ужасно! – воскликнула Хилари. – Ужасно!

Мистер Аристидис безмятежно поправил ее:

– Это полезно. В некотором смысле это даже благо. Ведь пациент всегда будет доволен и счастлив, он не будет бояться, тосковать или беспокоиться.

– Не верю, что такое когда-либо станет возможно, – вызывающе заявила Хилари.

– Простите, дорогая мадам, но вы вряд ли настолько компетентны, чтобы с уверенностью утверждать что-либо по этому поводу.

– Я имела в виду, – пояснила Хилари, – что я не верю, будто довольное, счастливое животное сможет заниматься творческой работой и выдавать блестящие результаты.

Аристидис пожал плечами.

– Возможно. Вы умны и вполне могли сказать это именно от ума. Время покажет. Эксперименты еще продолжаются.

– Эксперименты! Вы хотите сказать – эксперименты на людях?

– Конечно. Это единственный практический метод.

– Но… на каких людях?

– Неудачники есть всегда, – ответил старик. – Те, кто не адаптировался к здешней жизни, те, кто не желает идти на сотрудничество. Они становятся отличным экспериментальным материалом.

Хилари изо всех сил вцепилась в диванные подушки. Ей внушала глубокий ужас улыбка, с которой этот иссохший старик излагал ей свое бесчеловечное мировоззрение. Все сказанное им было столь резонно, столь логично и столь деловито, что лишь усиливало этот ужас. Это был не яростный безумец, а просто человек, для которого его собратья были лишь материалом, сырьем для создания чего-то иного.

– Разве вы не верите в Бога? – спросила она.

– Естественно, верю, – почти шокированным тоном ответил мистер Аристидис, приподняв брови. – Я уже говорил вам: я верующий человек. Бог наделил меня огромной властью. Дал мне деньги и возможности.

– Вы читали Библию? – продолжала вопрошать Хилари.

– Несомненно, мадам.

– Вы помните, что Моисей и Аарон сказали фараону? «Отпусти народ мой!»[41]

Старик улыбнулся.

– Значит, я фараон? А вы – Моисей и Аарон в одном лице? Именно это вы пытаетесь сказать мне, мадам? Чтобы я отпустил этих людей, их всех, или… кого-то одного, избранного?

– Я хочу сказать – их всех, – отчеканила Хилари.

– Но вы должны понимать, дорогая мадам, что это была бы напрасная трата времени. Быть может, вместо этого вы хотите попросить меня за вашего мужа?

– От него вам не будет прока, – сказала Хилари. – Вы, конечно, уже осознали это.

– Вероятно, ваши слова правдивы, мадам. Да, я сильно разочарован в Томасе Беттертоне. Я надеялся, что ваше присутствие здесь вернет ему былой блеск таланта, ибо нет сомнений в том, что у него был блестящий талант. Его репутация, сложившаяся еще в Америке, заставляет в это поверить. Но, похоже, ваш приезд не произвел никакого эффекта – или почти никакого. Конечно, я говорю не о том, что видел сам, а пересказываю отчеты тех, кому это положено знать. Его собратья-ученые, работающие вместе с ним… – Старик пожал плечами. – Он просто занимается добросовестной рядовой работой, ничего более.

– Есть птицы, которые не могут петь в неволе, – возразила Хилари. – Быть может, есть и ученые, которые в определенных обстоятельствах не могут заставить себя мыслить творчески. Вы должны признать, что это вполне обоснованная возможность.

– Может быть, и так. Я это не отрицаю.

– Тогда занесите Томаса Беттертона в список своих неудач. Позвольте ему вернуться во внешний мир.

– Это было бы трудно устроить, мадам. Я еще не готов к тому, чтобы известить весь мир о существовании этого места.

– Вы можете взять с него клятву о неразглашении. Он поклянется вам не обмолвиться ни единым словом об Объекте.

– Да, он поклянется. Но не сдержит свое слово.

– Сдержит! Конечно же, сдержит!

– Это говорите вы, его жена, а в таких вопросах нельзя полагаться на мнение жен. Конечно, – старик откинулся на спинку дивана и соединил кончики своих тощих желтых пальцев, – конечно, он может оставить заложника, и это заставит его придержать язык.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду вас, мадам. Если Томас Беттертон уедет, а вы останетесь в качестве заложницы, как вы отнесетесь к такой сделке? Вы согласитесь на это?

Хилари смотрела мимо него, в полумрак. Мистер Аристидис не знал, какие видения возникают у нее перед глазами. Она снова была в больничной палате, рядом с умирающей женщиной. Женщина слушала Джессопа и запоминала его инструкции. Если сейчас появится шанс, что Томас Беттертон окажется на свободе, а она останется здесь, не будет ли это наилучшим способом исполнить свою задачу? Ведь она знала – а мистер Аристидис не знал, – что она не станет заложницей в обычном значении этого слова, даже если останется здесь. Сама по себе она ничего не значила для Томаса Беттертона. Жена, которую он любил, уже умерла. Хилари вскинула голову и бросила взгляд на старика, сидящего по другую сторону комнаты.

– Я бы согласилась, – сказала она.

– Вы наделены отвагой, мадам, так же, как верностью и преданностью. Это хорошие качества. Что касается остального… – Он улыбнулся. – Мы поговорим об этом в другой раз.

– О нет, нет! – Хилари неожиданно спрятала лицо в ладонях, плечи ее задрожали. – Я так не могу! Это невыносимо! Это слишком бесчеловечно.

– Вы не должны так сильно волноваться, мадам. – Старик говорил успокаивающе, почти мягко. – Мне доставило удовольствие рассказать вам сегодня о моих целях и моих устремлениях. Мне было интересно, какое воздействие это произведет на совершенно неподготовленный разум. Такой разум, как ваш: уравновешенный, здравый и достаточно интеллектуальный. Вы испытываете ужас и отвращение. Однако я считаю, что шокировать вас подобным образом было мудро. Изначально вас отталкивает сама идея, но потом вы обдумаете ее, поразмыслите над ней, и в итоге она покажется вам вполне естественной. Совершенно обычной, как будто эта идея существовала всегда.