Конторщица 5 (СИ) - Фонд А.

Эдуард Борисович Беляев действительно проживал здесь.

Поплутав немного, не без труда, постоянно переспрашивая правильную дорогу у местных жителей, я таки нашла его дом (спасибо дорогой Бэлле Владимировне, которая пробила по своим связям мне его адрес. Нужно будет по приезду обязательно отнести ей коробку конфет и шампанское), поднялась на третий этаж и позвонила в обитую строгим тёмно-синим дерматином дверь. Раздалась трель звонка, дверь распахнулась и на пороге появился совсем не старый ещё представительный мужчина, в пенсне и махровом халате, из кармана которого торчала газета.

При виде меня он вытаращился, снял пенсне, потёр глаза, надел его обратно и ещё раз внимательно посмотрел на меня:

— Здравствуйте, — немного удивлённо сказал он, — вы, собственно, кто и к кому?

— Добрый день. Вы — Эдуард Борисович Беляев? — спросила я, неожиданно смутившись.

— Да, — ответил он, пристально рассматривая меня, — чем обязан? И кто вы?

— Скажите, Эдуард Борисович, а в сорок девятом и пятидесятом годах вы работали парторгом и проживали в деревне Красный Маяк?

— Да, — совсем уж удивлённо протянул он и ещё раз внимательно посмотрел на меня. — А что?

— А Александру Скобелеву вы знаете?

— Знаю, — смутившись, кивнул он и торопливо добавил, — а что с ней?

— Я — Лидия, её дочь, — сказала я и тихо добавила. — И ваша.

Мы сидели на кухне и пили коньяк и ели бутерброды с дефицитными шпротами. Лидочкин отец оказался довольно-таки состоятельным человеком: и обстановка в квартире, и продуктовый набор — всё свидетельствовало о том, что живет он отнюдь не бедно.

Нужно отдать ему должное, при такой неожиданной новости он не упал в обморок, не затопал ногами в истерике. Нет, довольно-таки быстро справившись с эмоциями и взяв себя в руки, он пригласил меня в квартиру и накрыл немудрящий стол: коньяк, бутерброды, порезанные лимоны, бородинский хлеб, сыр и сервелат.

И теперь мы сидели и беседовали.

Меня немного поразило, что он даже не усомнился в том, что я (в смысле Лида) его дочь. Вот лично я бы, на его месте, решила, что это аферистка какая-то.

Этот вопрос я и задала ему в первую очередь.

— Нет, конечно, — удивился он, — ты же как две капли воды похожа на мою мать в молодости и немного на сестру. Я, когда тебя увидел, сначала не понял даже, думал, померещилось, что это моя мамка помолодела и явилась ко мне. Лучше расскажи о себе.

— Мать невзлюбила меня сразу, как только я родилась, — поделилась я, — у неё есть ещё вторая дочь, Лариса. Так вот для той дочери она делает всё, а меня — только шпыняет и ругает. Даже жениха моего женила на Лариске, потому что та в него влюбилась.

— Ох и Шурка! В своём репертуаре. Но ты сильно не осуждай её за это, ведь расстались мы тогда очень уж нехорошо, — вздохнул лидочкин отец. — Шурочка была замужем, разводиться боялась, боялась, а что люди подумают и скажут, боялась своих родителей и мужа. А удержаться мы не смогли. Дело молодое. Ты же замужем?

— Вдова, — ответила я.

— Эх, горе какое, такая молодая, а уже вдова, — искренне посочувствовал мне лидочкин отец, и продолжил, — Но, значит, ты всё понимаешь. И вот она как раз уехала в город, к тётке, а меня срочно вызвали и перевели в Чучковский район. Это в Рязанской области. Мы даже попрощаться не успели. Тогда это быстро делалось.

— То есть вы бросили её беременную?

— Лида, — опять вздохнул Эдуард Борисович, — о беременности я вообще не знал. Иначе увёз бы её с собой. Даже невзирая на то, что она замужем и что это может поставить крест на моей будущей партийной карьере. Как-то бы мы решили этот вопрос. Но ты же мать свою знаешь.

— Знаю, — теперь уже вздохнула я.

— О том, что меня скоро куда-нибудь переведут, ей было хорошо известно. Политика Партии была у нас такая тогда. Понимаешь?

— Угу, — кивнула я, накалывая вилкой кусочек сыра.

— Ты не думай, что я какой-то залётный хахаль. И мамка твоя не такая, — Эдуард Борисович разлил коньяк по рюмкам. — Это была настоящая любовь. Вот потому и не удержались.

Он подложил мне на тарелку ещё бутерброд и спросил:

— А твой отец… ну, в смысле муж Шурочки… Степан же его зовут? Он как к тебе относится? Он догадывается?

— Он прекрасно всё знает, — я хлопнула коньяк и поморщилась, закусывая лимоном, — она же вешалась потом, в хлеву. Так мне люди рассказывали. А он её спас, из петли вытащил, и ко мне всегда очень хорошо относился. Лучше даже, чем к Лариске.

— И это же все люди на селе знают… — даже не столько спросил, сколько констатировал Эдуард Борисович и тоже хлопнул коньяку, правда закусывать не стал.

— Знают, — подтвердила я, — это люди мне и рассказали.

— Бедная она, бедная, — загрустил Эдуард Борисович, — это же сколько ей пришлось пережить…

— Ну мой отец не позволял ничего такого, насколько я знаю, — вспомнила я откровения соседской бабульки, — Но могу ошибаться.

— Ох, Лида, сама знаешь, какие бывают люди, — покачал головой Эдуард Борисович, — а дети у тебя есть? Расскажи, как ты живешь? Как вообще?

— У меня есть дочь, Света, — похвасталась я, — уже первоклассница.

— Так, тебе тридцать лет… хотя нет, должно быть больше…

— Тридцать один недавно было.

— Ну пусть тридцать один. Дочери семь. Это ты в двадцать четыре родила получается… А замуж во сколько вышла?

— Это не моя дочь.

— В каком смысле?

— У Василия была дочь. Потом он умер. Вот она со мной и осталась.

— А её мать что же?

— Ольга отказалась от дочери и уехала в Чехословакию. Там замуж вышла.

— Ну ничего себе, — поморщился от удивления Эдуард Борисович, — Вот как нынче бывает.

— Но сейчас она развелась и хочет вернуться обратно, — торопливо сказала я, — и Светку хочет отобрать у меня назад.

— Воспылала вдруг материнской любовью? — недоверчиво хмыкнул лидочкин отец.

— Почти, — чуть пьяненько хихикнула я и потянулась за кусочком колбаски, — Валеев оставил Светке трехкомнатную благоустроенную квартиру. Вот она узнала и решила наложить лапу.

— Так, — нахмурился Эдуард Борисович, — давай поступим так: напиши-ка мне все её данные, этой Ольги, и данные твоей приёмной дочери. Есть у меня кое-какие связи. Попробую посодействовать. Тем более она за границей жила. Неблагонадёжная, значит.

— К тому же актриса, — наябедничала я.

— Совсем хорошо, — ухмыльнулся Эдуард Борисович, — моральный облик актрисы, сбежавшей за границу… хм… интересненько… это значительно облегчает нам задачу…

— Эдуард Борисович, — сказала я, — спасибо вам огромное за помощь. От связей ваших не откажусь. Мне сейчас ваши советы очень нужны.

— А ты кем работаешь?

— Я сейчас третий заместитель директора депо «Монорельс», — похвасталась я, — хорошая зарплата, двухкомнатная квартира, автомобиль. Всё у меня нормально.

— А почему только третий заместитель, а не директор? — хитро прищурился Эдуард Борисович, — смотрю, хватка у тебя моя. Могла бы уже давно далеко пойти.

— Да я ещё высшее образование не получила.

— А вот это плохо, — пожурил меня он, нахмурившись. — ты же сама понимаешь, что и подвинуть могут и будут в своём праве?

— Понимаю. — Вздохнула я, — Но я исправляюсь. Потихоньку, но исправляюсь. Вот только что сессию за два курса сдала. Экстерном. За три не позволили.

— Надо поднажать, сама знаешь же.

— Угу.

— А давай за твою мать выпьем, за Шурочку, — разлил коньяк Эдуард Борисович, его глаза мечтательно затуманились, — она у нас красавица!

— Сейчас уже не очень красавица, — покачала головой я, — сами понимаете, тяжелая работа на селе, условий особых нет, вот и состарилась раньше времени.

— Эх, годы как идут, — кивнул Лидочкин отец и чокнулся со мной, — а ведь когда-то мы были молодыми. Эх, жизнь…

Мы выпили и закусили. Я не стала тянуть кота за хвост и выложила главную причину, ради чего я сюда к нему приехала:

— Эдуард Борисович, — сказала я, наблюдая, как он делает себе бутерброд с сыром, — мне ваша помощь очень нужна. Собственно говоря, я из-за этого набралась наглости и побеспокоила вас.