Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни - Роберт Штильмарк

В Петербурге сам Александр Второй 17 сентября листал подробный доклад Мезенцова о ходе переговоров. Там говорилось, что поручение возложено на агента, «чья опытность на уровне задачи»…

Императора же одолевали сомнения. На полях доклада он собственноручно начертал:

«Признаюсь, что я далеко не убежден, чтобы покупка эта могла состояться…»

…Утренний берлинский прибыл в Париж на Северную станцию строго по расписанию. Николай Васильевич Постников покинул купе первого класса и жестом указал носильщику побережнее отнестись к паре тяжелых чемоданов. В фиакр он усаживался с достоинством, назвал адрес добропорядочного отеля на Севастопольском бульваре и всеми замашками подчеркивал, что не принадлежит к праздным провинциалам, радующимся даже самому факту прибытия в столицу шика и моды. Опытный возница было приостановил лошадей на пересечении Рю де Лафайет с бульваром Мадженты — самые восторженные седоки обычно уже отсюда начинают превозносить вслух гармонию парижских уличных перспектив, однако седок не проявил никакого интереса к достопримечательностям столицы и нахмурился по поводу задержки. Лишь мелькнувший слева мрачный силуэт тюрьмы святого Лазаря почему-то привлек на миг внимание деловитого гостя.

Фиакр неторопливо катил вдоль Страсбургского бульвара, перекрещивающегося с тенистым бульваром Сен-Дени — еще королевским, одним из старейших на исконном поясе чудесных каштановых аллей столицы… За перекрестком, как продолжение Страсбургского, начинался прямой как стрела Севастопольский бульвар, застроенный большими, самодовольными зданиями — жилыми, торговыми, общественными. В красивом сквере против классического ансамбля Центральной школы искусств и ремесел листва старых лип и каштанов засыпала скамьи и дорожки, где пара влюбленных при свете дня никак не могла прервать прощального поцелуя, уже рискуя привлечь внимание постового… За пересечением с просторной Рю де Тюрбиго фиакр остановился перед гостиницей, заранее избранной седоком. Место было оживленное, в нескольких кварталах от «Чрева Парижа» — знаменитого центрального рынка. Недалеко отсюда и до главной почты, и до Французского банка, и до Моста менял через Сену к острову Соте с Дворцом юстиции и главной полицейской префектурой Парижа. Близость такого учреждения успокоительна для чужестранца со средствами…

Когда в просторном комфортабельном номере горничная распаковала оба чемодана, развесила в шкафу и разложила по полкам всю дорожную амуницию приезжего, он запер свой номер и отправился в город на почту и в ресторан. При всем безразличии к архитектурным и природным красотам, он все-таки дошел по аристократической улице Риволи до здания Лувра. Обойдя его сбоку, он остановился на площади Карусели.

В садах Тюильри, расцвеченных желтыми и алыми тонами увядания, было столько грации, грусти и стройности, что Николай Васильевич забыл о еде и пошел вдоль аллей, оглядываясь на статуи. Миновав дворец[9] и оранжерею, очутился он посреди площади Согласия с луксорским обелиском, испещренным загадочными иероглифами. И в эту минуту, будто по режиссерской воле, проглянуло сквозь городскую дымку и осенние облака парижское сентябрьское солнышко. И струи обоих фонтанов, до того мига казавшиеся белесоватыми, бесцветными, сделались волшебно-радужными, будто хотели помочь людям раскрыть тайну древнеегипетских письмен, может быть таящих ключ к величайшим загадкам жизни… А в следующий миг, забывая о просторной перспективе Елисейских полей с далекой площадью Звезды, он внезапно представил себе, что именно здесь, почти на месте обелиска и фонтанов, грозная революция воздвигла на черно-красном помосте уродливое чудовище гильотины, и под ножом этого чудовища скатились в корзину головы Людовика, Марии-Антуанетты, а потом и Робеспьера…

Он спустился на великолепную луврскую набережную, бросил взгляд на ритмические арки гранитного моста Понт де Неф и бульваром вернулся в свою гостиницу. Портье тут же вручил ему письмо, только что полученное: этот служащий напрасно дивился, сколь быстро постоялец успел известить корреспондента о своем прибытии: адрес этого отеля Постников оставил своим женевским друзьям заблаговременно! Более того: некое доверенное лицо в Париже, имевшее отношение к посольству Российской империи, через каждые трое-четверо суток опускало в почтовый ящик парижские открытки, адресованные пану Тхоржевскому, с обратным адресом отеля на Севастопольском бульваре и неизменной подписью: искренне ваш Николай Постников…

Вот что написал ему теперь в ответ пан Станислав со знакомой женевской улочки Рут де Каруж 28 сентября 69-го года:

«Милостивый государь, пользуясь вашим адресом, имею приятность сообщить вам, что Александр Иванович Герцен в Париже, — живет в Гранд отель дю Лувр, шамбр № 328. Если вам угодно поговорить о деле — адресуйтесь от моего имени во время, какое может он назначить для свидания».

Позабыв и про усталость, и про обед, Николай Васильевич чуть не бегом пустился к телеграфу.

Снова воротившись в свое временное парижское жилье, он стал нетерпеливо расхаживать по номеру, хватая мимоходом то книжку с полки, то экземпляр газеты, то номер журнала. Усилием воли заставил себя успокоиться и раскрыл переплетенный комплект газеты «Колокол» за 1868-й, подарок Тхоржевского и Огарева. Николай Платонович еще дважды виделся с Постниковым перед тем, как тот покинул Женеву три недели назад, и выказывал будущему издателю свое полное расположение. Возможно, и он, и Тхоржевский предупредили Герцена о предстоящей деловой встрече…

Постников тревожно спал эту ночь, а весь следующий день он посвятил подробнейшему чтению записей в красной тетради с плотной обложкой. На этой красной обложке тщательно оттиснуты золотом слова: «СПИСОК БУМАГАМ КНЯЗЯ П. В. ДОЛГОРУКОВА». Одно перечисление документов занимало лист за листом всю тетрадь. О, этот список произвел кое-где немалое впечатление! Возможно, был недавно скопирован в наисекретнейшем порядке… До самого вечера Николай Васильевич что-то подсчитывал и о чем-то размышлял, перелистывая страницы списка. Пан Тхоржевский не без колебаний доверил тогда этот список возможному будущему покупателю… Сам же покупатель так нервничал в своем номере, что вынужден был принять на ночь снотворный порошок. И лишь в субботу, 2 октября, после стольких часов треволнений получил под вечер телеграмму, всего из двух слов, наполнивших его радостью. На бланке стояло:

«Свидание разрешается».

Оставив Брюссель, семья Александра Ивановича Герцена, или, вернее, часть семьи, несколько дней жила в Париже.