Рассказы из сборника «Семь гонцов» - Дино Буццати
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Антонио Ланчеллотти, крупный государственный чиновник и человек в высшей степени осмотрительный, встречает в министерстве заместителя инспектора Модику, с которым, хотя тот и ниже его по чину, приходится считаться: всем известно, что он доносчик.
«Ну, что слышно, дорогой Модика, — задает он глупый вопрос, просто так, из любезности, — что новенького?»
«О, — восклицает Модика, качая головой, — прямо хоть уши затыкай, можете мне поверить! В нашем министерстве только и знают, что злословить!..»
«О ком же?» — спрашивает Ланчеллотти и весело смеется.
«Да обо всех, ваше превосходительство, обо всех, даже о людях самых честных и имеющих безупречную репутацию».
«И о вас тоже, старина?»
«Ну как же, конечно, конечно! Ладно бы говорили только обо мне — я что? последняя спица в колеснице. Так ведь и вас не жалуют, если уж говорить начистоту!»
«И меня?» — спрашивает Ланчеллотти с тревогой.
«Да не принимайте вы близко к сердцу, ради бога! Все это гнусная клевета».
«Клевета? Но почему?»
«Хотите знать все как есть?.. Да нет, нет, лучше не портить себе нервы!»
Но его превосходительство Ланчеллотти уже не может успокоиться:
«Давайте, давайте, дорогой Модика, выкладывайте… Имею же я право знать!»
Наконец, уступая его настояниям, Модика решается:
«Знаете, что они имеют наглость утверждать? Знаете? Что вы смутьян, что вы систематически клевещете на главу нашего государства маршала Бальтадзано, что вы…»
«Я? Я? Да я для Бальтадзано жизни не пожалею! Да я каждый вечер на сон грядущий обязательно читаю какую-нибудь выдержку из его сочинений!»
Поглядев на него внимательно, Модика замечает:
«Послушайте, что я вам скажу. Даже если бы так оно и было…»
«Что было?»
«Даже если бы вы действительно назвали Бальтадзано кретином… Да ладно, ладно, будем откровенны, ваше превосходительство, ведь разговор этот останется между нами: вы не заметили, что с некоторых пор наш маршал… ну, как бы это сказать… что он вроде бы уже не такой, как прежде. Конечно, он еще не совсем впал в детство, но…»
«Да вы что, вы что! — возмущается Ланчеллотти (а сам думает: „Вот он, шпик, вот он, провокатор. Как себя выдал!“). — Наоборот! Его последние выступления, на мой взгляд, еще даже лучше — если это вообще возможно — прежних, сильнее, ярче, глубже».
«А эта его, скажем прямо, негативная позиция в отношении планов коренного улучшения, предложенных министром Хименесом? Вы как, ее разделяете?»
«Еще бы! В этом вопросе маршал (здесь он повышает голос, чтобы его услышали и трое проходящих мимо сотрудников министерства) обнаруживает гениальное понимание подлинных проблем нашей страны! Наш великий Бальтадзано — это орел, дорогой мой Модика, Хименес в сравнении с ним… ну, не скажу воробей, но… почти! Наш маршал, дорогой Модика, — политический ум, равного которому в этом веке еще не было».
Трое служащих, остановившись, прислушиваются к разговору с огромным интересом. Потом один из них подходит к Модике и протягивает ему газету. Краем глаза Ланчеллотти видит какой-то заголовок, набранный крупным шрифтом.
«Что там такое?» — спрашивает он, заподозрив неладное.
«Да ничего, ничего». — «Нет, покажите».
Через всю первую страницу тянется шапка: «Решение Национальиой Хунты», а под ней:
«Бальтадзано вынужден покинуть свой пост из-за политических разногласий. Свое временный арест срывает его план побега за границу. Председателем Совета министров провозглашен Хименес».
Ланчеллотти чувствует, как земля уходит у него из-под ног. Пошатнувшись, он с трудом выдавливает из себя:
«Но вы, вы, Модика, знали об этом?»
«Я? — удивленно восклицает тот с сатанинской улыбкой. — Я? Да что вы, впервые слышу!»
Против воровПосле того, как в округе было совершено три ограбления, крупный собственник Фриц Мартелла потерял покой из-за страха перед ворами. Он никому больше не доверяет: ни родным, ни слугам, ни собакам, хотя все они честно стерегут его имущество. Куда спрятать золотые монеты и фамильные драгоценности? Дом — место ненадежное. Рассчитывать на сундук, служивший ему до сих пор вместо сейфа, просто смешно. Хорошенько поразмыслив и не сказав никому ни слова, он выходит однажды ночью из дому, прихватив ларец с драгоценностями и лопату, и направляется в лес, на берег реки. Там он выкапывает глубокую яму и зарывает в ней свой ларец.
Но, вернувшись домой, начинает себя корить: «Вот дурак! Как это я не сообразил, что разрытая земля может вызвать подозрение? Вообще-то в том месте никто не ходит, что вер но, то верно, но как знать, вдруг туда занесет какого-нибудь охотника и он увидит свежераскопанную землю? И вдруг он из любопытства тоже захочет в ней покопаться?» От этих сомнений Мартелла проворочался в постели всю ночь на пролет.
Между тем перед самым рассветом три разбойника в поисках подходящего места, где бы можно было закопать труп ограбленного и зверски убитого ими ювелира, забрели в лес на берегу реки и, к великой своей радости, наткнулись на пятачок, где неизвестно кто и зачем совсем недавно содрал весь дерн. Здесь они впопыхах и зарыли труп ювелира.
На следующую ночь снедаемый беспокойством владелец богатств вновь приходит в лес с лопатой, чтобы забрать свои ценности: надо подыскать для них другой, более надежный тайник.
Но едва он начинает копать, как у него за спиной раздаются шаги. Обернувшись, он видит, что к нему спешит не меньше десятка вооруженных людей, освещающих себе путь фонарями.
«Ни с места!» — приказывают ему.
Мартелла так и застывает с лопатой в руке.
«Что ты здесь делаешь среди ночи?» — спрашивает его начальник полицейского патруля.
«Я? Ничего… я владелец… вот, копаю… я здесь закопал свой ларец…»
«Вот как? — усмехается полицейский. — А мы здесь ищем труп убитого! И еще мы ищем его убийц».
«Ни о каком трупе я не знаю. И сюда, повторяю, я пришел за своей вещью…»
«Ну что ж, отлично! — восклицает начальник патруля. — В таком случае ты можешь продолжать. Копай, копай! А мы посмотрим, то ты там выкопаешь».
Против любвиТеперь, когда он уехал и больше уже не вернется, когда он исчез, вычеркнут из жизни и словно бы умер, ей, Ирэне, остается призвать на помощь все мужество, какое только можно просить у бога, и вырвать эту несчастную любовь из своего сердца с корнем. Ирэна всегда была сильной девушкой, сильной будет она и теперь.
Ну вот и все. Это было не так страшно, как казалось, и длилось не так уж долго. Не прошло и четырех месяцев, а она уже совершенно свободна. Чуть похудела, чуть побледнела, кожа ее стала как будто прозрачнее, зато ей стало легче, и во взгляде у нее появилась этакая томность — как у чело века, перенесшего тяжелую болезнь; томность, за которой уже угадываются новые, смутные надежды. О, она держалась молодцом, просто героически, она сумела взять себя в руки, яростно отринув всякие иллюзии, всякие милые сердцу воспоминания, хотя, несмотря ни на что, им так отрадно предаваться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
