Изобретение велосипеда - Юрий Козлов

Без всякой симпатии относился Костя к Аркадию Аркадьевичу — его накрахмаленному теннисному костюму, к его ракетке фирмы «Шлезингер», к тапочкам «Данлоп». Обычно Костя посиживал с книжкой в тени, но иногда брал ракетку и начинал яростно сражаться с Аркадием Аркадьевичем. «Молодой, прыгаешь хорошо, бегаешь, как лошадь, а играть не умеешь! — сказал однажды Косте Аркадий Аркадьевич. — Смотри, я на месте стою, а ты носишься и всё равно к мячу не успеваешь… В игре главное дело — удар и правильно выбранная позиция при приёме!» Выслушав это, Костя взглянул на календарь. Времени не было. Но Костя на полдня отложил в сторону книги школьные и взялся за книги теннисные. Через две недели Аркадий Аркадьевич сказал ему: «Делаешь успехи». Костя спал и видел, когда же придёт день, когда он выставит Аркадия Аркадьевича в сухую, но экзамены, экзамены всё осложняли… Костя, как спринтер, пробежал по Невскому, но Инну так и не догнал.

Лёша Казаков, заработавший после статьи в газете кличку «Неплохой зачинатель», был очень доволен, что получил по истории пятёрку. Доволен он был потому, что историю совсем не знал, и вообще не нравился Лёше этот предмет — история, куда больше привлекало его обществоведение. Недавно Лёша был в райкоме у Ифигенина. Толик ходил по кабинету, напевал себе нос: «Грядут, грядут перемены, грядут…» Судя по мотиву, перемены ожидались невесёлые…

— Какие перемены грядут? — спросил Лёша.

— Увидишь, увидишь, — ответил, усаживаясь стол, Толик. Вид у Толика был растрёпанный и мечтательный. И рубашка на нём была какая-то слишком алая. Казалось, поднеси к ней спичку — вспыхнет спичка.

— Завидую я тебе, — вздохнул Лёша. — Мне экзамены сдавать, а тебе в Будапешт на фестиваль ехать…

— А ты не завидуй, не завидуй, — усмехнулся Толик.

— Как же не завидовать-то?

— А так… Не поеду я на фестиваль…

— Не пускают?

— Сам не хочу! Понимаешь, не хочу! И не могу!

В кабинет зашла секретарша.

— Толенька, — по-домашнему сказала она. — Автобус пришёл. Вы на стадион поедете? Терещенко отказался…

— А вот на стадион я хочу! — воскликнул Толик. — Я сейчас! — Он стал бегать по кабинету, набивать портфель бумагами.

— В Ялту я еду, старина, в Ялту, — сказал Толик. — А в Будапеште успею побывать, не беспокойся за меня…

— А что там, на стадионе? — поинтересовался Лёша.

— О… Там великий футбольный матч. А потом встреча с игроками сборной. Везучий ты человек… — посмотрел Толик на Лёшу. — На стадионе, кстати, будет университетский секретарь. Я тебя с ним познакомлю…

— Спасибо, — сказал Лёша. — Только я так и не понял, почему ты не едешь на фестиваль?

— Слушай, а какое твоё дело? Чего ты ко мне привязался?

Лёша вдруг обратил внимание, что на стенке висит очень красивый календарь, где изображены представители австралийской фауны: кенгуру, райские птицы, утконосы и пеликаны. Пятое июля в календаре почему-то обведено фломастером всех цветов радуги. Красным, синим, жёлтым цветом было обведено это число. Последняя, самая жирная обводка — густо-чёрная.

— Ты до пятого или после пятого уезжаешь? — спросил Лёша.

— Пятого я должен быть там, — ответил Толик. — Если только… — Он посмотрел на Лёшу удивлённо. — Что ты меня всё время выспрашиваешь? Почему ты такой любопытный? Радуйся, что едешь на стадион и помалкивай! Пятое июля, пятое июля…

Дальше всё было как в сказке. На небольшом автобусе Лёша вместе с высокопоставленными молодыми людьми доехал да стадиона, где сидели они в отдельной ложе, потом, после матча, Лёша своими глазами видел игроков сборной, которых хлопали по плечам, говорили, что всё отлично, что сыграли они молодцами, только вот жаль, гол за минуту до конца пропустили… Потом Лёша оказался в какой-то невообразимой бане, там градусник показывал 125 градусов, усталость сняло как рукой, а потом все сели за стол… Поздно вечером (на автобусе!) Лёша был доставлен домой…

…Лёша шагал по ровному школьному коридору и думал, что же случилось с Толиком? Почему он так странно себя ведёт? Что за таинственное пятое июля?

Гектор тоже получил пятёрку. Он подождал, пока закончила отвечать Таня Соловьёва, и пошёл вместе с ней в кафе-мороженое, где взял бутылку шампанского и выстрелил пробкой в потолок по случаю окончания средней школы. Потом туда же ввалились Вова Кузьмин и Костя Благовещенский, скромно вошла Нина Парфёнова, а следом за ней ворвался Лёша Казаков. Фужеры зазвенели, начались разговоры. Скоро добрая половина десятого «Б» пировала в кафе-мороженом, и кончилось всё тем, что возник внезапно на пороге директор школы Тимофей Тимофеевич Егоров и страшно, точно в рупор, прокричал: «Вы мне это прекращайте! А то аттестаты осенью получите!» Силён ещё был (хотя и на излёте) авторитет директора, поэтому и впрямь было всё прекращено, столы поставили на место, а девушки попрощались и убежали делать причёски и наряжаться в белые платья.

А в семь часов стояли все чинно в актовом зале в окружении учителей и родителей, слушали, как называются имена, фамилии, отчества, смотрели, как поднимается обладатель аттестата на сцену, как вручают ему светло-коричневую книжицу, пожимают руку и желают всяческих успехов. Гектор скинул серый школьный пиджак и явился на выпускной вечер в отцовском. Пиджак сидел хорошо, и джинсы сумрачно голубели, и взгляд у Гектора был задумчив. Он смотрел на мать, которая стояла у окошка и беседовала о чём-то с матерью Инны Леннер.

Но какими сегодня были девушки! О как блестели покрытые лаком причёски, как разнообразны были наряды, в которых одна вещь обязательно была белой. У кого кофточка, у кого брюки, а у кого только шарфик, повязанный вокруг шеи. Но всех превзошла Инна Леннер. Ах, Инна, Инна… Разве можно так дерзко смотреть по сторонам, разве можно, чтобы так благоухали волосы, разве можно надевать на выпускной вечер такую коротенькую белую юбку, а вместо туфель — сандалии, заплетающиеся ремешками чуть ли не до колен. И когда назвали фамилию Инны, и пошла Инна получать диплом, разные чувства отразились на лицах у присутствующих: изумление (Тимофей Тимофеевич), зависть (большинство одноклассниц), страдания (Костя Благовещенский), негодование (Таня Соловьёва). И только один Гектор, для которого, собственно, и был придуман бессонной ночью этот наряд, остался равнодушным.

А потом все перебрались в столовую на первом этаже, где хлопотали вовсю самые активные матери выпускников и всплёскивали руками: «Ах, родненькие! Ах пришли уже! А мы ещё цветочки не поставили!» И бежали матери за цветочками, а некоторым детям было слегка неудобно, что одета мать как-то не так, что старая она, оказывается, что суетится она и бегает, хотя это совсем не нужно…

За стол Гектор уселся вместе с Костей Благовещенским, Лёшей Казаковым, Аллой Степановной Ходиной, Ниной Парфёновой (бросала Нина из-под ресниц кокетливые взгляды, а ещё отличница), красавицей Ингой Павловной (что-то сонно выглядела Инга Павловна) и учителем физкультуры Иваном Васильевичем, предмет которого в аттестате не присутствовал, но который был большим энтузиастом выпускных вечеров. Сидел Гектор в этой честной компании и, не обращая внимания на круглые от возмущения глаза Ивана Васильевича, наливал вино в рюмки женщин (оживала Инга Павловна, брала рюмку, смотрела смущённо на Гектора). Иван Васильевич, в конце концов, махнул на всё рукой и выпил три рюмки подряд, после чего строгий взгляд его потеплел и появилась в нём даже некоторая тревога, так как знал Иван Васильевич, что не вечна бутылка вина, одиноко стоящая на столе.

— Инга! — сказала Алла Степановна. — Разве мы такими были в их годы?

Инга Павловна: Я сюда прямо с дня рождения прибежала… Гектор! Не наливай больше! Пожалуйста, пожалуйста, я всё равно больше пить не буду!

Гектор: Инга Павловна! Вы же видите нас в последний раз… Хотите, я вспомню на прощание закон Гей-Люссака?

Нина Парфёнова: Иван Васильевич, куда вы?

Иван Васильевич: Я пойду за другой стол. Там одни девушки сидят… Кто так глупо рассаживал?

Гектор: Инга Павловна! Вы — Дориан Грей в женском обличье! Вы моложе и прекраснее всех десятиклассниц! Инга Павловна, сколько вам лет?

Алла Степановна: Боже мой, Садофьев, сколько пыла… Посмотрите на этого юного гусара! Сейчас он скажет что за углом ждёт машина…

Нина Парфёнова: Вы совсем забыли про бедную старую одноклассницу… Мне, наверное, придётся залезть в багажник этой машины…

За другими столами тоже велись оживлённые разговоры.

Все были увлечены. И только Тимофей Тимофеевич смотрел внимательно на лица пирующих и ждал, когда же начнут эти лица внушать ему опасения своей нетрезвостью, чтобы немедленно объявить танцы, прогнать всех в актовый зал, а оттуда — с богом! — любоваться на Алые паруса. (Знал Тимофей Тимофеевич, что в полночь проплывёт по Неве какая-то яхта, а все десятиклассники будут орать и приветствовать её.) Пусть ходят по городу до пяти утра.