Шпион, пришедший с холода - Джон Ле Карре

– Ответьте на этот вопрос, и потом мы сделаем перерыв. Вам приготовили нормальную постель. Можете поспать, если захотите. В противном случае вернетесь в прежнюю камеру, понимаете? Скажите, куда вы поехали?

Дикая пульсация в мозге внезапно усилилась, стены комнаты заплясали. Вокруг себя он слышал голоса и отзвуки шагов; цветастые тени пролетали мимо и возвращались; кто-то кричал, но не на него; дверь была открыта, он был уверен, что ее распахнули настежь. Комната наполнилась людьми, которые теперь все кричали, а потом стали говорить одновременно. Некоторые из них уходили, причем маршировали при этом, и звуки их дружных шагов резонировали со стуком в его голове. Но постепенно даже эхо затихло, и воцарилась полная тишина. А потом словно ангел милосердия снизошел к нему, и компресс из прохладной материи лег поперек лба, а чьи-то нежные руки унесли его прочь.

Очнулся он на больничной койке. В ногах ее стоял Фидлер и курил сигарету.

18

Фидлер

Лимас осмотрелся по сторонам. Одноместная палата без решеток на окнах, только шторы и тонированное стекло. Бледно-зеленые стены, темно-зеленый линолеум и Фидлер, наблюдавший за ним сквозь облако табачного дыма.

Медсестра принесла ему поесть – яйцо, немного супа и фрукты. Чувствовал он себя отвратительно, ему было не до еды, но он понимал, что подкрепиться необходимо. И потому, пересилив себя, начал есть под пристальным взглядом Фидлера.

– Как ощущения? – спросил тот.

– Хреновые, – ответил Лимас.

– Но хоть немного получше?

– Должно быть. – Лимас замолк, вспоминая. – Эти подонки измолотили меня до полусмерти.

– Вы убили охранника. Вам известно об этом?

– Да, я догадался с самого начала… А чего они ждали, когда проводили свою тупую операцию? Почему было сразу не задержать нас обоих? Для чего понадобилось выключать свет? Скажу вам одно: они переусердствовали. У нас это называется заорганизованностью.

– Боюсь, вы правы. Мы вообще нация заорганизованных людей. Но за границей это проходит как немецкая эффективность.

Наступила пауза.

– А что произошло с вами? – спросил Лимас.

– О, я тоже прошел основательную предварительную обработку перед допросом.

– Людьми Мундта?

– И людьми Мундта, и самим Мундтом. Необычные ощущения, если признаться!

– Это еще мягко сказано.

– Нет, я говорю не только о физической боли. Хотя больно было до ужаса, но, как оказалось, Мундту доставило особое наслаждение избивать меня.

– Потому что вы построили теорию о его…

– Потому что я – еврей.

– О господи, – тихо простонал Лимас.

– Вот почему меня он отделал лично, со всем усердием. И непрерывно шептал мне на ухо. Это было очень странно слышать.

– Что именно он говорил?

Фидлер ответил не сразу.

– Что все кончено.

– Но как? Откуда ему все стало известно?

– Утром в день ареста я подал в президиум петицию с просьбой выдать ордер на задержание Мундта как врага народа.

– Но это же сумасшествие… Я говорил вам, Фидлер, что у вас, должно быть, помутился рассудок! Он бы ни за что…

– Помимо вашей информации, против него накопились другие улики. Доказательства, которые я фрагмент за фрагментом собрал в последние три года. Ваши сведения стали лишь решающим, недостающим звеном, вот и все. Как только это стало мне ясно, я подготовил доклад, текст которого разослал всем членам президиума, кроме Мундта. Они получили его одновременно с моим заявлением об ордере на его арест.

– И в этот же день арестовали нас самих.

– Да. Я знал, что Мундт не сдастся без боя. Мне были известны все его сторонники в президиуме и те бесхребетные соглашатели, которых мой меморандум настолько перепугал, что они бросились к Мундту, как только получили его. Но я был уверен, что в итоге он потерпит поражение. Я вручил президиуму оружие, способное уничтожить его. Мой доклад попал по назначению, и за те несколько дней, когда нас с вами подвергали мучениям и допросам с пристрастием, члены президиума имели возможность всесторонне изучить документ и убедиться, что в нем все правда. Каждый понял это и знал, что поняли и все остальные. В конце концов они вынуждены были перейти к действиям. Сплоченные общим для всех страхом перед Мундтом, объединенные даже своей трусостью и слабостью, они перешли в атаку на него и назначили заседание трибунала.

– Трибунала?

– Секретного, разумеется. Он соберется уже завтра. Мундт находится под арестом.

– А какие другие улики вам удалось собрать?

– Потерпите – и узнаете, – ответил Фидлер с улыбкой. – Завтра вам станет известно все. – Он ненадолго замолчал, чтобы позволить Лимасу покончить с едой.

– Этот трибунал, – спросил затем Лимас, – как именно он проводится?

– Процедуру определяет президиум. Важно помнить, что это не обычный народный суд. Это скорее напоминает заседание следственного комитета. Специального следственного комитета, члены которого назначаются президиумом для рассмотрения чрезвычайных дел в отношении… конкретных лиц. Потом составляется отчет, содержащий рекомендации комитета. В подобном случае рекомендации можно считать равносильными приговору суда, и они не подлежат публичной огласке как секретная часть работы президиума.

– Каков механизм? Есть судьи и защита обвиняемого?

– Да, избирается судебный триумвират, – ответил Фидлер, – и присутствует некто, играющий роль адвоката. Завтра я сам выступлю в качестве прокурора, чтобы изложить суть обвинений против Мундта. Его защитником будет Карден.

– Кто такой Карден?

Фидлер замялся.

– Тяжелый человек, – сказал он. – С виду похож на сельского фельдшера. Маленький, добродушный. Он был узником Бухенвальда.

– Почему Мундт не может сам быть своим адвокатом?

– Это было его собственное решение. Я уже слышал, что у Кардена есть какой-то свидетель защиты, которого он вызвал.

Лимас пожал плечами.

– Что ж, я мало что понимаю в ваших делах, – сказал он, после чего оба снова замолчали.

– Я бы сумел легче перенести все, – задумчиво произнес Фидлер. – По крайней мере мне так кажется. Было бы легче выдержать пытку, если бы он мучил меня из-за личной ненависти или зависти. Вам понятно, о чем я? Эта долгая, долгая, невыносимая боль, а ты все время лишь думаешь про себя: «Либо я сейчас потеряю сознание, либо научусь сносить любые страдания. Природа, так или иначе, возьмет свое». А боль все нарастает, как будто скрипач переходит в крещендо. Ты считаешь, что больнее уже быть не может, но ошибаешься – такова уж боль сама по себе: она непрерывно усиливается, и твое тело привыкает к ее все более высоким нотам, как ухо глухого ребенка, которого пытаются научить слышать. И все время этот шепот: «Еврей… Жид». Я бы его понял, клянусь, что понял бы, если бы он все это делал во имя идеи, ради интересов партии или в силу личной ненависти именно ко мне. Но ничего подобного, он ненавидит…

– Довольно, – оборвал его Лимас. – Разве вы не знали, какая это мразь?

– Да, – согласился Фидлер, – он мразь.

Фидлером владело возбуждение. «У него накопились мысли, которыми ему с кем-то необходимо поделиться», – подумал Лимас.

– Я много думал о вас, – продолжал Фидлер. – Я размышлял о той нашей беседе. Помните? О движителе.

– О каком движителе?

Фидлер улыбнулся:

– Извините, это, видимо, слишком прямой перевод, к которому я прибегнул. Я имею в виду движущую силу, мотивы, духовные устремления. Или как еще это могут называть христиане?

– Я не христианин.

– Но вы же понимаете, что я имею в виду. – Он снова улыбнулся. – Хотя это и приводит вас в смущение… Изложу свою мысль иными словами. Предположим, Мундт прав. Он требовал от меня признания, как вы догадываетесь. Я должен был признаться, что вступил в сговор с британскими лазутчиками, которые спланировали его ликвидацию. На этом строится вся его теория – что вы и я были вовлечены в сложную операцию, задуманную британской разведкой, чтобы избавиться от самого важного человека в Абтайлунге. Он хочет повернуть против нас наше же оружие.

– Он и от меня добивался того же, – произнес Лимас равнодушно и добавил: – Признания, что всю эту отвратительную историю я попросту выдумал.

– Но я сейчас даже не об этом: допустим, что вы так и поступили, предположим, что это правда, – вы же понимаете, мне это нужно только для примера, я говорю чисто гипотетически. Пошли бы вы на убийство ни в чем не повинного человека?

– Мундт сам кровавый убийца.

– Но что, если бы он им не был? Что, если бы они захотели убить меня? Пошел бы Лондон на такое?

– Это зависело бы от… от целесообразности…

– Вот! – воскликнул Фидлер, явно удовлетворенный таким ответом. – Вы поставили бы это в зависимость от необходимости и целесообразности. Что, кстати, всегда делал Сталин. Автомобильная авария и статистика. Для меня это большое облегчение.

– Не вижу почему.