Моше и его тень. Пьесы для чтения - Константин Маркович Поповский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Йахве молчит.
Предводительница: Господи, Авраам, о чем ты?
Авраам (грубо): Цып, цып, цып, цып…
Предводительница: Цып, цып, цып… (Догадываясь). Не может быть!..
Авраам: А ты, наверное, думала, что это будет длиться без конца? От одного края Вечности до другого? Из пустого в порожнее?.. Как бы ни так, женщина. Как бы ни так, цып, цып, цып…
Предводительница: Но это так… скоропостижно… (Хихикая, закрывает рот ладонью). Боюсь, я не сразу смогу привыкнуть к этому. (Понизив голос). Ты ведь не станешь делать это прямо сейчас?
Авраам: А когда?.. Завтра? Или через тысячу лет?.. Это смерть, женщина. А в смерти все совершается сейчас, потому что она не знает никакого «потом» и никакого «завтра», или «зайдите на той неделе», – все эти отговорки, из которых Время вяжет свои удавки, чтобы держать нас в повиновении. (Йахве). Вот почему я принесу тебя в жертву сейчас. Не откладывая ни на одну минуту. Немедленно. На том же самом камне, на котором встретил свою смерть мой Ицхак. (Идет вокруг Йахве, негромко). Не знаю, что значат все эти смешные совпадения, но они почему-то убеждают меня, что дело идет в правильном направлении… Ты готов?.. Если хочешь что-нибудь сказать, то у тебя есть для этого немного времени.
Йахве: Если я что и скажу, так это то, что ты просто неблагодарная скотина, сынок.
Предводительница (укоризненно): Цып, цып, цып…
Йахве: Неблагодарная и бесчувственная скотина, которая даже не пролила ни одной слезы над своим мальчиком. А теперь ты собираешься принести в жертву еще и меня, как будто я какая-нибудь породистая овца или дойная корова, которая должна умилостивить неизвестно кого. Но я не овца, человек…
Авраам: Ты уверен? (Посмеиваясь). А ну-ка скажи нам «бэ-э-э».
Предводительница (весело): Бэ-э-э…
Йахве: И не корова.
Авраам: Му-у-у…
Предводительница: Му-у-у…
Йахве: Я Бог, чье божество удостоверено вот этой книгой, в которой, между прочим, написано – брейшит бара Элохим хашамаим ве хаарец ве хая хаарец тоху ве боху!.. (Не оборачиваясь, показывает на лежащий на земле Телефонный справочник).
Авраам: Вот этой? (Взяв в руки справочник). Неужели? (Открывая справочник где-то на середине). А по-моему, тут написано совсем другое. Тут написано – Зиббель Мориц, краснодеревщик, двадцать пятое авеню, строение девять, квартира шестьдесят семь, телефон двести двенадцать пятьсот семьдесят сорок три ноль шесть. И еще двадцать пять тысяч Зиббелей-краснодеревщиков, не считая всех прочих, чье существование удостоверяется только вот этим самым справочником. Пока его, конечно, ни изорвали в клочья или не пустили на растопку. (Швыряет справочник на землю).
Йахве (кричит): А я говорю тебе, что тут написано – бара Элохим хашамаим ве хаарец ве хая хаарец тоху ве боху!.. И это значит, что я добровольно впрягся в эту упряжь, которую вы называете «миром» и поэтому так же добровольно могу снять ее с себя и забросить куда подальше, хоть она и присосалась ко мне, словно пиявка, которая с удовольствием сосет кровь, но ничего не хочет знать о том, кому эта кровь принадлежит!.. (Поднимаясь со стула и переведя дыхание, хрипло). Или, может, ты думаешь, что я боюсь смерти, человек?.. Этой воровки с честными глазами, которая освободит меня от всего того, что прилипло к моему имени? От всех этих нелепых историй и бессмысленных ожиданий? От утомительных славословий и самодовольного лепета? От колокольного звона и рождественских открыток? Потому что умереть, значит, в первую очередь, навсегда избавиться от глупцов и попрошаек. Вырваться из этой цепи, из которой не выпадало еще ни одно кольцо. Раствориться в тишине, которая не знает, чем отличается свет от тьмы и добро от зла… (Тоскуя, медленно опускается на колени). О, когда же оно началось, это вечное цепляние одного за другое? Эта ночь без рассвета, где один день наследует другому, где одна мысль тащит за собой следующую, словно муравей дохлую муху, да так резво, что, в конце концов, не успеешь оглянуться, как тебя самого уже спеленали по рукам и ногам, так что ты уже и сам не можешь отличить, где ты, а где твое собственное изображение? (Кричит). Когда?.. Когда?.. (Заливаясь слезами, несколько театрально тоскует, оставаясь на коленях).
Предводительница и Авраам негромко и снисходительно аплодируют. Небольшая пауза, в завершении которой Авраам, подойдя к Йахве, хочет взять его под руку.
Авраам: Пойдем.
Йахве: Не трогай меня!..
Авраам: Пора.
Йахве (поднимаясь на ноги, Предводительнице, сквозь слезы): Эй, женщина! Надеюсь, ты достойно воспоешь мою смерть? Не поскупишься на вразумительные пояснения, как это и полагается в подобных случаях? С надлежащим тактом и уважением к моей истории и сердечной жизни?
Авраам (помогая Йахве подняться на ноги): Боюсь, ты можешь рассчитывать только на то, что она воспоет твою смерть громогласным молчанием… Верно курочка?
Предводительница (неуверенно): Мне кажется… это было бы в какой-то мере, даже справедливо.
Йахве: Дура. (Кричит). Дура!..
Авраам тащит Йахве в сторону ширмы.
(Упираясь и оглядываясь на Предводительницу). Думаешь удивить меня напоследок своей умопомрачительной глупостью? Да, я всегда знал, что стоит мне только умереть, как на следующий день меня возненавидят миллионы! Сто миллионов вонючих Зибеллей, брызгающих в мою сторону слюной. И среди них ты первая!
Предводительница (с достоинством): Хам.
Авраам: Пойдем.
Йахве (упираясь): Дай же мне сказать, человек!..
Авраам: Мне кажется, что у тебя было достаточно времени, чтобы сказать все, что ты хотел.
Йахве: Нет!
Авраам: Десять тысяч лет. (Тащит упирающегося Йахве). Господи, да за это время можно было бы наговориться на сто тысяч лет вперед. (Скрывается за ширмой вместе с Йахве).
Предводительница (вслед ушедшему Йахве): Хам и скотина… (Кричит). Грязное животное! (Какое-то время смотрит вслед ушедшим, затем отходит и останавливается посреди сцены). Итак, это произойдет сейчас, сию минуту, незамедлительно и не откладывая дела в долгий ящик… (Спохватившись). Чего же я еще жду? (Быстро забирается на стул, волнуясь, всматривается вдаль). Зрители давно собрались, последний звонок прозвенел, свет медленно гаснет, занавес открывается… (Всматриваясь, в волнении). Боже милостивый! Ну, почему здесь нет никого, кто мог бы спросить меня, что я вижу?.. Кому я могла бы рассказать про это поучительное зрелище… Про кровь. Про грязь. Про остекленевшие глаза… Про то, как кровь сделала землю черной и плодородной… Как из земли поднялись зеленые ростки винограда… Как повисли над землей виноградные гроздья, наливаясь янтарным соком… Да, да, да! Как заходящее солнце смешало свой свет с виноградной кровью. Как, наконец, повеяло прохладой от близящейся ночи. Как звезды плясали до утра, пьяные от забродившего сока… Боже мой, Боже мой, какая же я сегодня
