Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

Наум Коваль уточнил, что и без того казаки из пищалей побили многих татар, пока сруб не заполнился огнем и дымом.

— Великий вой стоял в городке, когда вы побили Карачу на Саусканском мысу под Кашлыком. Среди побитых были и тутошние татары, — с довольной усмешкой добавил Наум Коваль. — Карача, сказывал мне бегишев слуга, рвал на себе бороду с горя, что оба его сына побиты до смерти и брошены в Иртыш, рыбам на съедение. Многие жившие близ городка татары и манси спешно похватали свой скарб и бежали на юг, подальше от здешних мест. Поняли, что быть приходу казаков на князя Бегиша за то, что в дружбе с Карачей и обманом погубил сорок казаков. Сказывал слуга, что поклялся Карача отомстить тебе, атаман Ермак, за детей, хотя бы и самому живу не быть.

— Добро же, — засмеялся Ермак и обеими ладонями прихлопнул о толстую скамью, на которой они сидели. — Коль скоро торопится Карача в преисподнюю, я готов ему помочь! Только пущай не так быстро бегает, молодому жеребцу под стать, которого по весне выпускают в зеленое поле!

Казаки сидели на гребных скамьях, слышали этот разговор и засмеялись шутке атамана, дружно налегая на весла, потому как ветер был хотя и попутный, но не сильный, так что и встречного течения Иртыша едва лишь осиливал.

— Узка дорожка в рай, да обходу нет, атаман. Татары хитры, к тому же все здешние места им хорошо известны, могут учинить западню, не пришлось бы, как той лисе горевать, которая рано попала в яму, да делать нечего, знать ночевать! Будь настороже с ними, — предостерег Наум Коваль атамана от лишней самоуверенности.

— Как же вы с Марфой сызнова в подземелье угодили? — вернул Матвей Мещеряк промысловика к рассказу о бывшей жизни в татарском плену. — Это связано с нашим приходом?

Наум Коваль покосился на дочь, которая сидела впереди, около мачты, укрыв плечи теплым платком, взятым в доме Бегиша, ответил:

— Когда ваши струги вышли из Кашлыка, в Бегишев городок примчался верхоконный всадник с новостями. Князь Бегиш тут же отправил людей к Караче и к хану Кучуму, призывая их на подмогу. Хан Кучум ушел далеко от Иртыша в степи, Карача после сражения на Саусканском мысу прислал малую подмогу, обещал еще прислать, да, видно, не успел. Нас с Марфушей с вечера повязали и оставили в подземелье, опасались, что убежим и известим тебя, атаман, о силе татарского воинства в городке… Раки на берег выходят — то к ненастью, казаки на стругах пошли — то к татарской погибели, вот вам и еще одна народная примета! — Наум Коваль улыбнулся своей шутке, ласково посмотрел на дочь, перекрестился и добавил то, чего боялся в темной яме больше всего: — Великое для нас счастье, что вы ухватили в полон бегишева слугу, иначе нам пришлось бы весьма худо. Кто знает, скоро ли возвратится Бегиш в разрушенный городок, а мы, связанные, не долго бы пролежали в подземелье, где земля сырая от льда прошлогоднего… Слава господу, мы на воле, среди своих, и готовы служить вам в меру сил.

— Скажи, Наум, отчего это у тебя прозвище такое? Неужто в Нижнем Новгороде состоял в мастерах кузнечного дела? — полюбопытствовал Матвей Мещеряк, с улыбкой поглядывая на немного освоившуюся среди казаков дочь промысловика.

— Да нет, — пояснил Наум и провел пальцами по рубцам на левой щеке, — ковалем был мой родитель Яков, но и я ему в иную зимнюю пору помогал коней ковать. Так что при нужде вспомню отроческое занятие, гвоздь мимо копыта на вобью!

— Добро, Наум, нам нужен такой человек, а не гуляка, которому каждый день на работу рано, а в кабак — самый раз! Лишний умелец в походе не помешает, будьте с дочкой среди нас как равные, никто и пальцем не посмеет тронуть Марфушу или скверным словом обидеть, знают, что за это можно и по дну реки пешим спуститься до моря. А ты прав, кто знает, какие еще баталии ждут впереди, — сказал негромко атаман Ермак и задумчиво посмотрел вперед, куда шли струги. Безлюдье и тишина пустынных берегов не успокаивали, а напротив, настораживали, потому как и в самом деле в любом урочище, которых немало на берегах Иртыша, могли затаиться битые и оттого еще более обозленные татары.

Ночью атаман не рискнул причаливать к берегу, поэтому перекусили в стругах и шли на веслах, сменяя друг друга. Рано утром справа от низкого берега Иртыша приметили длинную, саженей в двести, песчаную косу с редкими кустами ближе к материковой части.

— Славное место, тут и пристанем, — решил атаман Ермак и велел направить струги к берегу. — Дадим роздых казакам, накормим горячей едой да и погребем дальше.

Поход проходил без больших сражений, случались лишь короткие перестрелки из пищалей и луков с небольшими отрядами татар, которые появлялись на крутом берегу Иртыша и следили за передвижением казацких стругов. В неделю достигли Саргачской волости, где навстречу причалившим к городку судам вышел местный князь Елыгай со своими немногими людьми. Городок князя Елыгая, как и многие другие, стоял на круче Иртыша, огражден валом в сажень высотой, не более, неглубоким, давно заросшим бурьяном рвом. Пестро одетая толпа татар не внушала опасения, потому как вокруг князя толпились почти одни старики.

Ермак с носа струга спрыгнул на влажный песок, оставив в нем глубокие отпечатки сапог, подозвал толмача Микулу и подошел к князю Елыгаю. На вид князю было уже за сорок лет, телом худ, но не слаб. Как многие здешние татары, одет в пестрый бухарский красного цвета халат, в островерхой суконной шапке с собольим мехом. На ногах остроносые чедыги. Лицо смуглое, без морщин, глаза настороженно следили за руками атамана, словно боялся, что грозный «визирь-атаман» выхватит страшную в сече саблю, и ее блеск на солнце будет то, что последним в жизни увидят его черные глаза…

Не ожидая вопросов атамана, князь Елыгай через Микулу известил, что принимает посланца русского царя с полной покорностью, готов принести дары и ясак, а теперь просит храбрых казаков-батыров принять скромное угощение, которое его подданные приготовят, пока гости будут умываться и отдыхать с дороги.

— Спроси, Микула, сколько у князя ратных людишек, и далеко ли теперь Карача да Кучум? — поинтересовался атаман Ермак. — Да упреди, что веры у меня татарскому слову на вес не более, чем у блохи на безмене! Коль солжет — всех подстригу от макушки до колен!

Микула мазнул ладонью под широким носом и, подражая суровому голосу атамана, повторил князю Елыгаю вопросы. Князь взмахнул несколько раз руками перед собой, словно отгонял от себя зряшные обвинения, начал кланяться поясно, торопливо выговаривая слова:

— Говорит худородный князек, что воинов у него нет и двадцати человек, что Карача бежал со своими людьми вверх по Иртышу в Туралинскую волость и разместился по берегам Шиш-реки. Хан Кучум, сказывает князек, откочевал в степь и опасается подходить к берегам Иртыша, потому как надежду питает, что ты, атаман, оскудев в сражениях людьми, в зиму уйдешь на Русь. И Кучум сызнова станет повелителем всей сибирской земли.