Байкальской тропой - Роберт Аганесов

«…Вечером 29 октября при свежем северо-западном ветре пароход «Иаков» вошел в Малое море, ведя на буксире три баржи. До стоянки оставалось всего километров 10–15, когда ветер начал крепчать и скоро превратился в ужасающей силы горную. Пароход и баржи понесло на береговые скалы. Напрасно шуровали топки, напрасно поднимали пар до пределов возможности — весь караван неуклонно приближался к берегу. Для спасения был один исход — разъединиться. Лоцман заднего судна вовремя перерубил канат, и судно оторвалось от каравана. Мгновение было выбрано удачно: еще секунда и баржу выбросило волной далеко на песчаную отмель. Остальные две баржи также обрубили концы, но уже было поздно, вместо отмели их понесло на утесы. Обе баржи с находящимися на них людьми погибли».

Летом, внезапно возникнув, сарма чаще всего быстро расходует свои силы. Но осенью она свирепствует по нескольку суток подряд. И байкальские рыбаки, знающие ее коварный характер, при малейшем подозрении на приближающийся ветер, никогда не станут пересекать широкий, открытый залив с мыса на мыс, а судно старается держаться в нескольких метрах от береговой кромки. В июле у мыса Рытый вместе с начальником Покойницкой метеостанции Лешей Бушовым мне пришлось быть свидетелем случая, который едва не обернулся трагедией.

От улуса Онгурен по направлению к северу шли две байдарки, в каждой по три человека. Байдарки шли примерно в километре от берега, беспечные путешественники лихо помахивали веслами да еще пытались поставить косой парусок, несмотря на усиливающиеся порывы теплого берегового ветра. Лешка только чертыхнулся и, развернув лодку, пошел им наперерез. И только чуть позже я понял, что байдаркам оставалось не более полусотни метров, чтобы поравняться с мысом, за которым из пади порывами дул теплый ветер. Байдарки шли метрах в двадцати друг от друга. Первая из них, хватив парусом ветра, сразу легла на бок и перевернулась. Когда мы подошли к ним вплотную, вторая байдарка еще держалась на воде, но была залита почти до краев. Под аккомпанемент отчаянной Лешкиной ругани незадачливые путешественники перебрались в нашу лодку. К счастью, все обошлось довольно благополучно, если не считать одного рюкзака и нескольких предметов походного снаряжения, которые и по сей день покоятся на дне Байкала неподалеку от мыса Рытый.

…Дора шла вдоль ровной гряды скалистого берега. Вдруг Василий Прокофьевич махнул Андрею рукой и приподнял багор. Двигатель захлебнулся и ровно застучал на малых оборотах. Скоро я различил впереди, на гребнях волн, пляшущую пенопластовую строчку поплавков. Дора боком, осторожно подошла к самому большому ярко-желтому поплавку, и Василий Прокофьевич, перегнувшись через борт, подхватил багром конец сети. Сейчас начнется самая работа, только успевай поворачиваться!

Андрей на лету подхватывает каждый жест бригадира, и дора осторожными толчками продвигается вдоль поплавков, чуть сторонясь их, чтобы не поймать сеть на винт. Василий Прокофьевич с Федором Ивановичем размашистыми, ровными движениями выбирают сеть в дору. Мое дело — быстро, без суеты, выпутывать рыбу и, расправив полотно, укладывать его у противоположного борта. Хорошо сказать — быстро выпутывать! Налим, здоровенный, упругий, скользкий, намотает на себя такой ком сети, что распутываешь его, а рука невольно так и тянется к ножу. Выдираешь его из сети, а он колотится и еще больше запутывается в ячеях. Омуль — вот покорная рыба, как сунулся головой в ячею, так и не пытается освободиться. Но сущая напасть — это окуни: изворачиваются, бьются, своими пилами-плавниками до крови прокалывают ладони. Я никак не могу приноровиться к этим морским дьяволам. А полотно сети идет, у борта не ждут, пока я вожусь с грудой запутавшейся рыбы.

— Веселей, веселей! — покрикивает мне Василий Прокофьевич, — Будешь ворочаться так, мы и дотемна не управимся!

Он придавливает сеть коленом, Андрей переводит двигатель на холостой ход, и Федор Иванович приходит ко мне на помощь. И вот уже в четыре руки мы выкручиваем из полотна рыбу, глушим здоровенным черпаком ощерившихся щук. Щуки клацают пастью и, извиваясь, разбрасываются по всему днищу. Гибкие, морщинистые пальцы Федора Ивановича проворно бегают по мокрому полотну, и я стараюсь перенять его короткие и точные движения. Он мгновенно определяет в ворохе запутавшейся сети, с какой стороны удобнее протащить рыбу. Из-под его рук то и дело летят в ящик извивающиеся окуни, хариусы, омули, бычки, сорожки. Василий Прокофьевич угрюмо смотрит на сеть и только покачивает головой.

— Сор это, а не рыба! — кричит он сквозь ветер. — Омулек нужен, омулек! А тут лезет зубастая нечисть…

И он с силой отбрасывает в сторону здоровенную щуку, вцепившуюся в носок его сапога.

Вся рыба выпутана, и снова ровным потоком через борт ползет вздрагивающее полотно сети. Я уже скинул с себя тяжелую прорезиненную куртку и стараюсь перехватить сеть у самого борта, чтобы побольше оставалось времени выпутывать рыбу и чтобы успеть уложить полотно ровными складками. К концу сети дело налаживается. Выпутываю. Глушу. Отбрасываю и укладываю сеть.

— Вот, вот, пошла у тебя работа, — подбадривает меня Федор Иванович, — лет через пять будешь настоящий байкальский рыбак…

— Стоп, машина! — кричит Василий Прокофьевич и, натужившись, поднимает на борт здоровенный камень-якорь, привязанный к концу сети. Дора отходит в сторону, и Федор Иванович показывает Андрею место, где будет вамет.

Мы заходим с подветренной стороны, напротив пологого галечного берега. Дора сбавляет ход, чуть срабатывает назад, и снова летит в воду камень-якорь. Рванулось полотно сети и непрерывным потоком пошло через борт. Василий Прокофьевич отталкивает меня в сторону и на ходу направляет бечевку, а Федор Иванович подхватывает поплавки, чтобы они не бились о борт. Если все идет по-хорошему и без задержки, то почти стометровый конец сети выметывается за двадцать — тридцать секунд. Движения рыбаков точны и без малейшей суеты, даже если какая-нибудь задержка. Они понимают друг друга с одного взгляда и в любую секунду готовы прийти друг другу на помощь. А дора в это время валится с боку на бок, Андрей озабоченно мечется от борта к борту и все время поглядывает на бригадира. Но Андрею простительна его суетливость: только нынешней весной он окончил курсы мотористов и в первый раз вышел на промысел.

Дернулся оранжевый поплавок, и последний метр сети рывком перемахнул через борт. Двигатель тотчас завыл, и дора, развернувшись, пошла прочь от теряющейся в волнах, изгибающейся пенопластовой строчки.

Василий Прокофьевич с биноклем становится на носу доры, Федор Иванович, подправив бруском нож, начинает потрошить рыбу. Короткий взмах лезвия, потроха летят за борт, а выпотрошенная рыба шлепается в ящик. Я сортирую ее и укладываю рядами, пересыпая крупной солью. Серебристый, с едва заметной строчкой от жабер до хвоста, байкальский омуль достигает в среднем тридцати сантиметров в длину и весит до 300–450 граммов. Бывают, правда, старые омули, весящие около двух-трех килограммов. В августе омуль скапливается в нерестовые косяки, и во второй половине месяца начинается основной промысел этой рыбы. В сентябре нерестовые косяки омуля идут к устьям рек. По окончании нереста, в конце октября, в ноябре и начале декабря, омуль возвращается в Байкал и уходит на зимовку.