Афган: русские на войне - Родрик Брейтвейт

Роль медсестер и врачей вопросов не вызывала. Одна медсестра рассказывала, как солдаты принесли раненого, но не уходили: «Девочки, нам ничего не надо. Можно только посидеть у вас?» Другая вспоминала, как молодой парень, чьего друга разнесло в клочья, все рассказывал ей об этом и не был в силах остановиться{235}. Телефонистка из кабульской гостиницы приехала на горную заставу, служащие которой месяцами могли не видеть посторонних людей. Командир заставы попросил: «Девушка, снимите фуражку. Я целый год не видел женщину». Все солдаты высыпали из траншей, чтобы поглазеть на ее длинные волосы. «Здесь, дома, — вспоминала одна медсестра, — у них свои мамы, сестры. Жены. Здесь мы им не нужны. Там они нам доверяли то о себе, что в этой жизни никому не расскажут»{236}.

У одного молодого офицера, выписавшегося из Центральной инфекционной больницы в Кабуле, где его лечили от тифа, холеры и гепатита, начался роман с медсестрой, которая за ним ухаживала. Его ревнивые товарищи рассказали ему, что она — ведьма. Мол, рисует портреты своих любовников и вешает их на стену, и трое его предшественников уже погибли в бою. А теперь она взялась за его портрет. Суеверные чувства овладели им. Однако медсестра так и не закончила рисунок, а офицер получил ранение, но не погиб. «На войне мы, солдаты, были ужасно суеверны», — вспоминал он с сожалением. После Афганистана он больше не виделся с той медсестрой, но сохранил о ней самые теплые воспоминания{237}.

В конечном счете заслуги медсестер не получили официального признания. Александр Хорошавин, служивший в 860-м отдельном мотострелковом полку в Файзабаде, двадцать лет спустя с горечью узнал, что Людмила Михеева, работавшая медсестрой в его полку с 1983 по 1985 год, не получила никаких льгот, причитавшихся любому ветерану{238}.

Женщины часто подвергались давлению со стороны мужчин, готовых прибегать как к лести, так и к угрозам. Многие ветераны говорили о них с обидой и презрением, называли их «чекистками» и намекали, что они продались за чеки — валюту, которой пользовались советские граждане в Афганистане. Некоторые признавали, что медсестры и врачи могли отправиться в Афганистан из лучших побуждений. Но мало у кого находились добрые слова в адрес остальных — секретарш, библиотекарш, кладовщиц или прачек. Их обвиняли в том, что они отправились в Афганистан за мужчинами и деньгами.

Женщины негодовали и изобретали защиту. Некоторые находили покровителя, чтобы держать других подальше от себя[36]. У многих генералов Второй мировой войны, в том числе у Константина Рокоссовского и Георгия Жукова, были ППЖ, «походно-полевые жены». На афганской войне этот институт возродился. Андрей Дышев сочувственно описывает его в романе «ППЖ», где рассказывается история медсестры Гули Каримовой, добровольно отправившейся в Афганистан, и капитана Герасимова, ее возлюбленного{239}.[37]

Военный переводчик Валерий Ширяев полагал, что это отражает социальную реальность самой России: многие солдаты были родом из провинции и рассматривали женщин как добычу либо как объект избиения. Но в Афганистане хотя бы партийные работники вели себя разумно и не пытались вмешиваться в отношения между людьми, как на родине. Напряженность была неизбежна: «Чем меньше гарнизон, тем меньше женщин и тем больше конкуренция, порой приводившая к дракам, дуэлям, самоубийствам и стремлению погибнуть в бою»{240}.

Не все советские женщины в Афганистане работали на государство. Некоторые знакомились с афганцами (особенно студентами) на родине, в России, и вступали с ними в брак. Галина Маргоева вышла замуж за инженера Хаджи Хусейна. Она с мужем жила в Кабуле, в своей квартире в микрорайоне, неподалеку от аэропорта и рядом с комбинатом жилищного строительства. Галина стала свидетельницей всех изменений режима, всех ужасов гражданской войны и бесчинств «Талибана». Одна женщина по имени Татьяна вышла замуж за афганского офицера Нигматуллу, который учился в СССР. Они поженились, несмотря на сопротивление ее родных и его начальства. Их первый ребенок родился в Минске. Пять лет спустя Нигматуллу назначили в Кабул, потом в Кандагар, а затем в Герат. Он служил при разных режимах: был политработником в дивизии при Наджибулле, в бригаде при моджахедах и снова в дивизии во время правления «Талибана». Татьяна оставалась с ним. Она носила паранджу, выучила фарси, но все равно оставалась атеисткой. Когда троих братьев Нигматуллы убили, Таня приняла девять сирот в свою семью и вырастила их вместе с собственными детьми{241}.

Жить и умереть в Кабуле

После восьми вечера в Кабуле начинался комендантский час. Большая часть территории города была небезопасна для прогулок, и по ночам шли перестрелки. Хотя в Кабуле стояли войска и по улицам постоянно сновали милицейские и военные патрули на бронемашинах, моджахеды все же устраивали атаки на город. В январе 1981 года они близко подобрались к особняку советского военного советника в посольском квартале и обстреляли его из гранатомета. В тот же день они безуспешно пытались атаковать крупную электростанцию примерно в сорока километрах от Кабула. На следующий день моджахеды взорвали крупный кинотеатр и советский книжный магазин. За последующие несколько дней произошло больше двухсот терактов в других крупных городах{242}. В 1983 году взрыв бомбы в столовой Кабульского университета убил девятерых советских граждан, в том числе женщину-профессора{243}.

Люди постоянно носили с собой оружие, в каждом многоквартирном доме была охрана. Тем не менее столица считалась безопасной настолько, чтобы начальство и военные советники могли привезти туда семьи. Здесь уровень жизни нередко был выше, чем на родине. Большинство жило в советском микрорайоне, платили им хорошо, посылки и письма приходили регулярно. Дети учились в школе при посольстве. Она работала в три смены, и все равно классы были переполнены. В посольстве или в Доме культуры показывали новые советские фильмы.

Ассортимент посольского магазина был ограничен, и жены могли покупать только те товары, что соответствовали рангу их мужей. Поэтому они немало времени проводили на рынке в старом микрорайоне — «парванистке» (от parva nist, «не волноваться»). На рынке торговали западными товарами и одеждой, какие на родине, в СССР, никто не видел. Некоторые из этих товаров попадали в Афганистан от западных гуманитарных организаций, передававших их в помощь афганским беднякам. Женщины беспощадно торговались за подержанные джинсы, куртки и платья, невзирая на угрозы начальства отправить их назад в Союз, если они не покончат с покупками. Не стоит и говорить, что угрозы эти не имели никакого влияния{244}.

Когда обстановка ухудшилась, на женщин стали накладывать более жесткие ограничения. В Джелалабаде после гибели нескольких женщин остальным запретили выходить на улицу без вооруженного сопровождения. К 1986 году им нельзя было выходить без сопровождения даже в центр Кабула и других крупных городов. Но искушениям афганских базаров было трудно противостоять. Самые смелые и безответственные выбирались за покупками, несмотря на любые препятствия. Некоторые надеялись, что если будут держать рот на замке во время прогулки по базару, то их примут за западных миссионерок, которых, как они оптимистично полагали, моджахеды не станут трогать{245}.

Моджахеды никогда специально не избирали своей целью советников. Но гибли и они. Геолога Евгения Охримюка отправили в Афганистан в 1976 году, когда ему было уже шестьдесят три. В то время советников из СССР было немного. Группа Охримюка занималась разведкой полезных ископаемых, прежде всего природного газа. Когда началась война и работать в отдаленных провинциях стало сложно, он с коллегами переключился на поиск в окрестностях Кабула источников воды и материалов, используемых в строительстве. Восемнадцатого августа 1981 года Охримюк вышел из квартиры в советском микрорайоне и сел в служебную машину. Водитель повез его на работу. Ехать было всего полтора километра, но до места он так и не добрался. Потом русские выяснили, что Охримюк разрешил своему водителю подвезти двух родственников. Это была ловушка. Мужчины взяли Охримюка в заложники, чтобы обменять его на брата командира местных партизан, захваченного афганской армией. Охримюк написал сотрудникам, что его пять дней вели пешком в убежище в горах, и попросил прислать за ним вертолет, как только обмен можно будет совершить. К сожалению, к этому моменту брата того командира уже застрелили. Власти долго вели переговоры о выкупе, но они затухли. Охримюк провел год в плену, а потом французская коммунистическая газета «Юманите» сообщила, что его казнили. Жена Охримюка просила поставить ему памятник на московском кладбище. Власти не позволили{246}.