Мужские сны - Людмила Толмачева

– Вместе пойдем, – поддержал ее Андрей. – А милиция не поможет, так я сам с ними разделаюсь.

Они выпустили карасей в речку и пошли обратно. Вскоре они были возле здания администрации, левое крыло которого занимало отделение милиции.

– Здравствуйте, – поздоровался Андрей со старшим сержантом, сидящим за столом и заполняющим какой-то формуляр.

– Здравствуйте, – отложил ручку представитель власти.

– Мы хотим сделать заявление, – с ходу начал Андрей и без приглашения сел напротив сержанта.

– Слушаю вас, – ответил тот и взглянул на Татьяну, державшую за руку Дашу. – Присаживайтесь.

Татьяна и Даша сели на стулья, стоящие вдоль стены.

– На мою дочь было совершено покушение. Только что. На берегу, недалеко от церкви.

– Кем?

– Двумя парнями примерно семнадцати лет. Одеты как бомжи. Грязные. На людей практически не похожи.

– Вы их видели?

– Да. Но всего несколько секунд. Увидев меня, они убежали в сторону леса.

– Так. – Сержант снова взял ручку, достал из папки чистый лист бумаги, что-то записал. – Ваша фамилия, имя, место работы. Короче, все паспортные данные.

– Но…

– Так положено. Иначе я не приму ваше заявление.

– Хорошо. Минут десять длилась эта протокольная процедура.

Наконец заговорили по существу.

– Девочка, то есть Даша, может сама говорить? – спросил старший сержант.

– Конечно.

– Даша, они трогали тебя, ну, в общем, задевали как-то руками?

– Нет.

– А что они делали?

– Они говорили всякие… – Даша взглянула на Татьяну и продолжила: – всякие гадости. А еще они громко смеялись.

– Так. А больше ничего?

– Нет.

– Но, товарищи! И это вы квалифицируете как покушение?

– Разве этого мало? – возмутился Андрей. – А если вашей дочери в семь лет всякая шваль будет говорить так называемые гадости?

– Почему «так называемые»? – не понял милиционер.

– Да потому, товарищ старший сержант, что мы с вами знаем, какие слова говорят уголовники, чтобы унизить и оскорбить женщину. Или вам это объяснить в более доступной для вас форме?

– Нет, не надо. Я понял, – кашлянул милиционер и снова что-то записал в протокол. – Так. Я все записал. Прочтите и распишитесь: «С моих слов записано верно», – и подпись с датой.

Андрей прочитал, расписался, встал.

– И что теперь?

– А «что теперь»? Мы примем соответствующие меры и сообщим вам.

– А можно узнать, что представляют собой ваши меры?

– Кхм! Будем их искать, поймаем, допросим, ну и так далее.

– «Так далее» – это, надо полагать, означает, что вы их отпустите за отсутствием серьезных улик, так?

– Вы тут не очень-то, товарищ Ермилов! Вы все-таки в государственном учреждении находитесь, а я…

– Да, да, знаю. Вы – представитель государственной власти. Вот поэтому я к вам и пришел, а не к директору ресторана. Вы поняли? Именно к вам! И требую должного исполнения ваших функций. До свидания!

Ночью Татьяна опять не спала. Стресс, пережитый на берегу, выбил ее из колеи. Но и Андрей тоже не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, пока вовсе не плюнул на бесплодные попытки. Резко поднявшись с кровати, громким шепотом предложил:

– Все бока отлежал, а толку ноль. Пойдем покурим? Они вышли на крыльцо. Душную июльскую ночь не спасала даже близость реки.

– Видишь, ветер дует не с речки, а наоборот, – показал Андрей на сигаретный дым, уплывающий в сторону ворот. – Духота!

– Андрюша, мне очень жалко Дашутку, но тебя жалею еще сильней.

– Перестань, – сдержанно попросил он. – Не рви душу.

– Но я тоже переживаю, как ты не поймешь?

– Хорошо, я верю. Но лучше не говорить сейчас об этом.

– Почему? Когда выскажешь то, что болит, легче становится.

– А тебе непременно хочется облегчить душу? Ха! «И жить торопимся, и чувствовать спешим»? Как все же человек устроен! Во всем бы нам потакали да гладили по головке, а если обидели, то тут же пожалели бы, леденец в рот сунули, игрушку по-быстрому купили. Только бы не страдать и не видеть чужих страданий. Сироп, сплошной сироп! Вот наш жизненный идеал!

– Андрей! Зачем тебе надо обижать меня? Или ты таким образом облегчаешь свою душу?

Он коротко взглянул на нее, но не ответил. Молчание становилось тягостным. Татьяна поднялась первой и ушла в дом. Андрей так и остался во дворе. Она уснула, когда солнце высветлило верхушки деревьев и пропели третьи петухи. Ухода Андрея она не слышала.

– Тетя Таня! Нам уже пора к папе идти. Ну, тетя Таня!

Татьяна открыла глаза и увидела Дашу, стоящую рядом. Девочка уже оделась и даже причесала волосы.

– Дашутка ты моя! – улыбнулась Татьяна и взяла в свои руки ее прохладные ладошки, прижала их к своим щекам. – Как хорошо! Как будто в ручье умылась.

– Кто, я?

– Нет, я. У тебя ладошки мягкие и холодные, как вода в лесном ручье.

– Я только что умылась, – рассмеялась Даша. – Вот они и холодные.

– Ладно. Я сейчас быстренько умоюсь, и будем завтракать.

– А я чайник на плитку поставила.

– Умница! Я сейчас!

Они сидели за столом и пили чай с булочками, купленными накануне в столовой. Татьяна всматривалась в Дашино лицо, боясь найти в нем новые, незнакомые черточки, но ничего такого не обнаружила. Она незаметно вздохнула и перекрестилась.

– Мы с мамой вчера разговаривали, и я ей не сказала про этих уродов, чтобы не расстраивалась, – вдруг сообщила Даша.

Девочка посмотрела в Татьянины глаза, ожидая, что та похвалит ее за такой благородный поступок, но Татьяна промолчала. Ей вспомнились хлесткие слова Андрея, сказанные ночью: «Сироп, сплошной сироп!» Она перевела разговор в другое русло:

– А чем мы папу накормим? Он ведь не любит булочки. Надо что-то придумать, а?

– А давайте просто мяса нарежем, да и все. Все мужчины едят мясо.

– Ты имеешь в виду буженину?

– Ага. И еще возьмем огурцы и хлеб.

– Ну что ж. Это идея. Я сейчас возьму в яме буженину, а ты сполосни чашки в этом тазике, ладно?

– Угу.

Татьяна взяла фонарик и пошла под навес, где находился лаз в яму. Она откинула деревянную крышку и осторожно спустилась по крутой лестнице в глубокую яму, где даже в самую сильную жару не таял лед. Буженина, которую она сделала сама, завернув свинину в фольгу и протомив ее в русской печке около часа, лежала в кастрюле. Едва Татьяна вынула мясо из кастрюли, как наверху раздался Дашин вскрик. Татьяна, бросив мясо прямо на лед, метнулась к лестнице, но вдруг прямо над головой что-то грохнуло, и стало темно. Татьяна подняла голову, но ничего не увидела. Лаз кто-то закрыл. В первые секунды с ней был шок, потом паника, но огромным усилием воли она заставила себя хотя бы немного успокоиться. Затем поднялась на самый верх, пока не уперлась головой в крышку лаза, и попыталась открыть ее, но не смогла сдвинуть ни на миллиметр. «Сволочи! Что-то тяжелое поставили», – догадалась она. Потом она вспомнила, что с ней был фонарик. На ощупь, с трудом она нашла фонарик, включила, осмотрела свою западню. Но это никак не улучшило ее положения. Разве что свет фонарика придавал ощущение реальности и было не так жутко, как минуту назад, когда она оказалась в кромешной тьме. Она еще раз забралась наверх и сделала новую попытку открыть крышку. Бесполезно! Татьяна несколько раз крикнула что есть мочи: «Помогите!» – но никто не откликнулся. Она прислушалась. Снаружи до нее доносились едва различимые звуки, но они шли откуда-то издалека. Может быть, из соседних дворов или с улицы, но в их дворе стояла полная тишина. До Татьяны вдруг дошло, что ее заперли лишь с одной целью – беспрепятственно украсть Дашу! Она забилась в истерике, закричала, страшно, по-звериному, почти завыла. Это продолжалось долго, пока ее не оставили силы. В полном изнеможении она повисла на лестнице, уткнувшись лбом в холодный металл. В последний момент, почувствовав, что сейчас сорвется вниз и переломает себе все на свете, она из последних сил сжала пальцы, лежащие на верхней ступеньке, и, подтянувшись, твердо поставила ноги на ступеньку. Так и стояла, пока не онемели руки и ноги. Но спуститься вниз, на лед, было еще хуже. Она и так уже продрогла в своем тонком сарафане. Время тянулось тягуче медленно. Татьяна уже ничего не чувствовала: ни времени, ни своего тела, ни боли – ничего. Прошли минуты, а может, часы. Ее мозг отключился. Зачем он ей здесь и сейчас? Мысли, не успев родиться, умирали, отлетая и падая вниз, в мерзкий холод, который поднимался все выше и выше, заковывая ее тело в ледяной панцирь.