Александр Суворов. Первая шпага империи - Замостьянов Арсений Александрович

«Ужасныя стремнины, высоты следующий одна за другою и висящия скалы, между коими сия беснующаяся толпа республиканцев укрепилась, препятствовали нам действовать регулярно; и потому соображаясь с местными положениями, растянулись мы частями по горе и повели атаку на неприятеля. Авангард Князя Багратиона взял несколько правее. Сим первым, но быстрым и отважным натиском вытеснили мы его из своих укреплений и понудили отступать еще далее на возвышения горы, чем преследование наше учинилось еще пламеннее, не взирая, что неприятель имел всегда преимущество над нами, соображаясь с занимаемыми им неприступными высотами и утесами; но сии ужасы не остановили нашего стремления; мы влетали как орлы на оставляемый им места и теснили его далее и выше к небесам, где иногда действие прерываемо было бродящими облаками на нас опускающимися, или проходящими над нашими головами и скрывающими от нас своею непроницаемостию врагов наших; равным образом и серный дым, от стрельбы происходящий, спираясь в густоте поднебеснаго воздуха, темнил его и разделял нас друг от друга; словом, все ужасы и чудныя явления Природы соединились здесь для того, что бы изумленному свету представить мужество и неустрашимость Рускаго воинства, с каковыми оно преодолевало их. Поднимаясь таким образом беспрерывно на высоты, нам казалось при всякой, что достигаем уже конечной, но за нею следовала еще другая крутейшая, и так далее и далее, мы постепенно приближались к самым небесам, пока наконец неприятель избрал самую острую и утесистую высоту, на которой долго и упорно держался; но тою же храбростию и неутомимостию нашего воинства, помогая один другому восходить на каменные утесы и голыя скалы, его сбили и принудили его ретироваться уже не на высоты, а по противоположному скату горы, по таким же утесам и стремнинам, будучи непрестанно преследуем и везде поражаем. Хотя неприятель на пути своем неоднократно покушался останавливаться за остроконечными или подобными огромным стенам утесами, но всегда был выбиваем и еще далее вниз преследуем самым быстрым и отважным нападением более штыками и прогнан до самаго ската горы за селение Оспиталь, находящееся уже на луговой отлогости. Здесь, распростершаяся темнота вечера, прекратила наконец наше действие и спасла врагов от конечнаго поражения».

Французы поспешно отступили к Госпенталю. Там генерал Лекурб пополнил утомлённые войска резервом и сам готов был повести их в контратаку. И тут, быть может, несколько позже, чем ожидалось, сработал план Суворова. Французы узнали, что у них в тылу действует целая русская дивизия: войска Розенберга появились в районе перевала Оберальп и спустились в долину Урзерна (ныне Андерматт), откуда до Госпенталя всего пара километров. К вечеру его частям удалось далеко оттеснить французов на другой берег Ройса и захватить у них артиллерию и запасы провианта.

В боях 13 сентября русская армия лишилась одного из своих героев. О нём впору рассказать подробнее. Фёдор Васильевич Харламов был настоящим «слугой царю, отцом солдатам». И настоящим учеником Суворова. Он был ровесником Александра Васильевича. Кроме того, Харламов, как и Суворов, начал службу в лейб-гвардии Семёновском полку. Там они, скорее всего, и познакомились. Поручик Харламов отличился в Крымском походе генерала Василия Михайловича Долгорукова. С 1770-х он частенько воевал под командованием Суворова.

Он сравнительно медленно рос по службе. Не всем же быть полководцами! Кто-то должен тянуть и офицерскую лямку, воспитывать и вести в бой чудо-богатырей. Высоченного роста (под два метра!), плечистый, Харламов легко выносил тяготы учений и походов. Его прямота, его богатырские повадки вызывали восхищение солдат.

Во время суворовского Польского похода 1794 года Харламов проявил чудеса отваги. Дело было под стенами Варшавы, в крепости Прага, которую штурмовали русские войска.

За этот подвиг по представлению Суворова Харламова удостоили ордена Святого Георгия IV степени — «Во всемилостивейшем уважении на усердную службу и отличное мужество, оказанное 24-го октября при взятии приступом сильно укрепленного Варшавского предместия, именуемого Прага, где он скоропостижно перешел волчьи ямы и шанцы и, бросившись на батарею, отбил две пушки».

Полковничий чин Харламов получил незадолго до Итальянского похода. Было ему тогда уже под семьдесят. Ему вверили в командование Азовский пехотный полк. С ним он участвовал во всех крупных сражениях в Италии. После победы при Нови Суворов выхлопотал своему старому любимцу генеральское звание. В Швейцарию Харламов вступил генерал-майором. При Сен-Готарде сражался под командованием Розенберга.

Когда разведка донесла генералу Ребиндеру, что в районе села Урзерн французы готовятся к атаке, русские приняли решение по-суворовски атаковать неприятеля, не считаясь с преградами.

Яков Михайлович Старков (1775–1856), участвовавший в походе в унтер-офицерском чине, много лет спустя вспоминал:

«Тут мы встретили озеро, и по окраине его с трудом пробирались по топким местам; а сражение по обеим сторонам от нас горело жарко; наконец, слава Богу, и мы добрались до врага лицом к лицу: он стоял на возвышении, имея впереди себя густую цепь стрелков, расположенную за большими каменьями: Федор Васильевич Харламов, с охотниками и с частичкою егерей, понесся как сокол вперед и вступил в дело, полк Ребиндера и полк Кашкина двинулись быстро за нами. Тогда началось жестокое сражение: неприятель, пользуясь знакомым ему горным местоположением, упорно защищал каждый шаг земли, осыпал нас из ружей пулями и из пушек картечью. Но удар за ударом нашими в штыки выбивал его из-за каменьев и опрокидывал. Федор Васильевич Харламов не давал ему ни минуты времени устроиться; шибко и долго его преследовали; наконец враг, поражаемый по всей своей линии, целым уже корпусом нашим, усиленно сражаясь, стал шибко отступать, и наконец побежал опрометью; войска наши преследовали его, били и клали штыками на упокой. Шибко он спустился в долину к с. Урзерну, и мы остановились на превысокой горе… Потешилось сердце русского ратника, — порядком употчевали друзей, — и погнали, шибко бежал он от нас, и только в горах нашел свое спасение. У него отбили 4 или 5 пушек (не упомню) и нашли в селении магазейны с мукою, из которой делили каждому ратнику по трое пригоршней. Благодарение и слава Господу Богу! Победа была наша. Стало темно, смеркалось. Потеря у неприятеля должна быть очень велика поколотыми на смерть, и тяжко ранеными — штыками. Были ли пленные, — не знаю, — не видал.

Потеря и у нас в корпусе была довольно велика; сказывали (помнится), убитых и тяжко раненых до полутораста человек, в одном нашем полку (большею частью из охотников) было убитых более десяти, да раненых до тридцати, и все они пали от картечь и пуль; раненых штыками не было ни одного. К великому сожалению нашему, мы лишились храбрейшего чудо-богатыря, русского витязя Федора Васильевича Харламова. Он с охотниками гнал без отдыха и бил врага, несмотря на две полученные им раны. На горской черкесской своей лошади он летал подобно горному орлу и с передовыми ратниками-охочими выбивал из-за каменьев французов. Третья рана картечью в плечо повергла его на землю, и с этим вместе и лошадь его была убита. Пал наш витязь! Ратники, бывшие близ него, оставив преследовать врага, окружили бесстрашного богатыря. „Дети! — говорил он им. — Ступайте вперед; а при мне останьтесь два человека; с Богом ступай, ступай! коли, гони, бей врага. Слышьте, дети! служите Богу и Царю верно; помните, что вы русские! молитесь Богу… Я уже не слуга царский; кланяйтесь от меня всем — долго я служил с вами; не поминайте меня злом“.

Так кончилось у нас 13-го сентября».

Старков вспоминал и о том, как пытались выходить раненого генерала:

«На носилках, на скорую руку сделанных, мы перенесли его в с. Урзерн, в дом тамошнего священника; и тогда же (это было в мгновение) пришли к Федору Васильевичу г-да генералы М. В. Ребиндер, М. А. Милорадович, Мансуров и Кашкин, и приходили целого корпуса г-да штаб и обер-офицеры; с чистою душою всякий из них сожалел о Федоре Васильевиче, а сколько простых ратников приходило к дому узнать и хотя издали посмотреть на витязя?.. Да, Федора Васильевича любили все и всякий. После сделанной лекарем перевязки старец забылся. Медик на мой вопрос сказал: раны в ногу и в бок пустое, заживут; но рана картечью тяжка — плечо крепко раздроблено. Часа за 2 до свету Федор Васильевич очнулся, увидав нас (человек до 30 его любимцев), сказал: „Ну, дети! прощайте; вы идете вперед, а я с вами не могу; — жаль! — да делать-то нечего. — И этот твердой душою человек залился слезами. — Бейте врага Божьего, врага царей“, и замолчал; минут чрез несколько опять начал: „Эх-ма!.. надобно бы передать мой поклон отцу… да не с кем“. Он разумел отца Александра Васильевича. Потом взглянул на всех нас, сказал мне: „Да вот ты, мой воскормленник! Скажи другу Максиму (М. В. Ребиндеру), чтобы он отцу-то нашему (Александру Васильевичу) отдал мой сердечный поклон, слышь-ты сделай это; и вот тебе мое благословение (он сорвал с своей шеи крест Спасителя, отдал мне и потом достал свои часы). Вот тебе на вечную память обо мне; будь честен, молись Богу; служи усердно царю и отечеству; не моги быть трусом!.. прощай! — прощайте, детки! Бог с вами“. И закрыл глаза. Мы целовали его, кто руки, кто ноги, и с тяжкою грустью, с горькими слезами оставили его, на вечность. При нем остались по назначению М. В. Ребиндера полковой фельдшер, два старика ратника стародавних его любимцев и собственный его человек, Потап».