Будни Снежной бабы - Евгения Вадимовна Галкина

В бассейне перед их номером, на фоне огненного заката и черного ночного океана жрица Лана исполнила танец тысячи жемчужин, скользящих по ее телу. Влага серебристо перекатывалась по ее ложбинкам, музыка и опьянение от пальмового вина расслабили Степана. Он вновь благосклонно принял свою Страсть, и она до утра плясала в его руках, как язычок пламени, обжигающе-нежный. На коже остались следы: укусов, царапин, засосов. Целая карта ночной баталии была начерчена ее зубами и ногтями на Степином теле.

«Ладно, – подумал он, засыпая, – зато она отлично трахается».

Но он был рад, что они летят домой, как будто возвращение могло что-то изменить: например, в аэропорту Лана возьмет такси и помашет ручкой на прощание, а он поедет туда, где Любава примеряет перед зеркалом костюм Медной Горы Хозяйки и бродит по дому, таская за собой золотой шлейф и дерзко хохоча: «Что, Данила-мастер, не выходит у тебя Каменный Цветок!»

А за ней летает попугай, тоже жутко хохоча: научился за годы службы у лицедейки.

Найти бы еще средств, чтобы оплатить работникам зарплату…

3

И все-таки Виктор принес букет. Но какой! В пышном гнезде из темной резной листвы ярко, горячо горели ягоды рябины. Крупные, круглые, сомкнутые в тяжелые кисти, они заворожили Любаву, и она протянула руку, чтобы взять букет, вместо того чтобы отчитать Виктора за непрошеный подарок.

– Он тебе идет, – сказал Виктор.

Она улыбнулась, внутренне холодея от страха быть разоблаченной. Под длинным вязаным свитером в скандинавских узорах скрывался позорный кусок пластика. Производитель гарантировал, что протез не сдвинется с груди даже при активном плавании, но ничего не написал про катание на коньках.

Страшно было представить, что произойдет, если протез упрыгает в гущу катающихся людей!

– Я плохо катаюсь, – сразу же предупредила Любава Виктора. Тот пожал плечами:

– Я научу. В детстве у меня были самые крутые коньки на деревне. Назывались «хоккейные». У всех были фигурные, белые, а у меня черные монстры… я ужасно ими гордился. По-моему, в этом нет ничего сложного, но держитесь за меня. Кстати, – он слегка замялся, – хотите селфи?

– Что? – Любава отвлеклась на скользящие перед ней фигуры девушек и молодых людей, качающихся, словно в бальных танцах, пролетающих мимо с огромной, как ей казалось, скоростью. Всюду пахло мандаринами – вон их солнечные горки выложены на прилавке кафе; корицей, кардамоном, кофе и пряниками. – Любите фото?

– Жить без телефона не могу.

– Странное увлечение.

– Современное.

Он ловко поддел ее под руку, повернул к себе и ловко сделал фото, выставив вверх селфи-палку. Любава успела весьма профессионально улыбнуться: с ямочками, во весь рот.

Заодно заметила, что бледновата – от переживаний. Ничего, это часть имиджа Снежной бабы, утешила она себя и ступила на лед. Конек поехал сразу, легко и быстро, словно трение исчезло из учебников физики. Мелькнули в глазах красные рябиновые грозди букета, оставленного на столике.

«Ну все, – успела подумать Любава, – и ягодки кровавые в глазах…»

Но Виктор подхватил ее, смеясь.

– Куда же вы сразу падать!

Он схватил ее за плечо, так опасно к удаленной груди, что Любава от страха взвизгнула и отлепилась от помощника, оттолкнув его изо всех сил. И тут же шлепнулась.

– Как вы? – с тревогой спрашивал Виктор, пока Любава сидела на попе и трясла головой. – Вы в порядке?

Любава наконец подняла голову. Она хохотала, зажмурившись, и почти беззвучно.

– Аа-а-аставьте меня, Витя, – пробормотала она наконец, задыхаясь от смеха, – не видите – дама падает. Дайте ей насладиться процессом.

Он рассмеялся тоже и подал ей руку. Любава успокоилась. Несколько минут назад она подумала, что вот то розовое на льду – это ее протез, ее сбежавшая от падения сися, и чуть не умерла на месте. Потом розовое подняла какая-то девушка, и оказалось, что это всего лишь брелок-кролик. И тогда на Любаву навалилась смеховая истерика. Смех сотрясал ее изнутри, как лихорадка, мешал дышать и сдавливал горло.

Но после этого Любава почему-то успокоилась. Да и черт с ним, с протезом, в этом торговом центре и не такое видали, а в постель она насильно его не потащит.

– А ну-ка… – она оттолкнулась и заскользила, качаясь, потом еще раз оттолкнулась и еще заскользила. – Как классно!

Виктор щелкнул ее на телефон и покатил следом.

После катания они сидели в том самом кафе, откуда пахло кардамоном и корицей. Здесь подавали рождественские угощения: печенье с имбирем, глинтвейн, пряники в виде елочек и ангелов, покрытые снежной глазурью, тыквенный латте и мандариновое желе, украшенное звездочкой бадьяна, на десерт.

Рябиновый букет лежал на столе посередине. От него пахло морозцем.

– Откуда? – спросила Любава, показывая глазами на букет.

– Растет во дворе моего дома, – ответил Виктор, – необычный сорт: крупные ягоды и стойкая листва.

– Красиво.

Любава отняла у букета пару ягод и бросила их в чай.

– Почему вы грустите, Любава?

Любава откинулась на спинку стула, тряхнула головой.

– Думаю про бочки. Мне было года три-четыре, и я проводила время в бабушкином дворе возле старой бочки с водой для полива. Бочка изнутри обросла зеленым мхом и была населена головастиками и другими тварюшками: водомерками и даже иногда отважно плавающими на листочках по поверхности воды муравьями. Вода в бочке была очень теплая, она пахла пряностями, я познакомилась со всеми обитателями и вникала в их мир, добавляя от себя то лепесток цветка, то водоворотик палочкой. И все бы ничего, но кончились дожди, и наступила засуха, и мою бочку разорили: выкачали из нее воду, мхи на ее стенках стали дряблыми и желтыми, головастики исчезли, водомерки погибли. Я орала так, что со мной взвыл пес Тарзан, посчитавший, что такое горе нужно тоже оплакать. И мы выли вдвоем дня три, и успокоиться было невозможно – ушло из жизни что-то, что никогда не вернется, а новая вода (вот, Любава, смотри, налили!) – это уже не та вода! И не та эта бочка, все, все разрушено, потеряно навсегда…

– Вы недавно что-то потеряли?

– Как и все. Это мир приобретений и потерь. Погружаясь в бочку с теплой водой, мы всегда помним, что может случиться засуха, и этому теплому уютному миру придет конец. И настороженность передается даже коже: она чутко улавливает любое изменение атмосферного давления, любое дуновение ветерка: а будет ли дождь?

– И если дождя не будет…

– То обязательно нужно пореветь три дня, иначе в этой же бочке и утопишься.

– Может, тогда не вникать в мир этой бочки? – А если не влюбляться в