Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова - Андрей Васильевич Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В двадцатых годах Вавилов также начал писать научно-популярные книги: «Действия света» [Вавилов, 1922], «Солнечный свет и жизнь Земли» [Вавилов, 1925], «Глаз и солнце» [Вавилов, 1927]. Книга «Глаз и солнце» переиздавалась затем еще многократно (о ней чуть позже речь пойдет подробнее).
В январе 1926 г. Вавилов был направлен в полугодовую научную командировку в Германию, в физический институт Берлинского университета в лабораторию П. Прингсгейма (1881–1964) – известного специалиста в области люминесценции. Там Вавилов выполнил важную работу по изучению поляризационных свойств длительного свечения сахарных леденцов разного цвета. Регулярно посещая институтский коллоквиум, Вавилов видел великих физиков: М. Планка (1858–1947), М. Лауэ (1879–1960), В. Нернста (1864–1941), А. Эйнштейна (1879–1955). С Нернстом и Эйнштейном ему даже удалось немного пообщаться. В письме своему коллеге В. Л. Левшину (1896–1969) из Германии Вавилов делится впечатлением от лекции Эйнштейна ([Левшин, 1987], с. 139): «Читал он в Большой аудитории популярную лекцию об относительности. Читал он великолепно. Вид – жирного кота с толстыми руками и маленькими глазками. Сегодня меня Эйнштейну представили, и я имел счастье провожать его по Фридрихштрассе». После Берлина некоторое время Вавилов провел в Геттингене, где встречался с Д. Франком (1882–1964), М. Борном (1882–1970) и другими известными физиками.
Уже с начала двадцатых годов Вавилов включился в некоторые «внутрицеховые» конфликты московских физиков. Есть три причины, по которым на этой теме не стоит подробно останавливаться. Во-первых, по немногим сохранившимся в архивах коллективным письмам-жалобам и воззваниям к руководству с подписью Вавилова невозможно определить, насколько важна именно его роль – по сравнению с ролью других подписавших – в том или ином конфликте. Во-вторых, само содержание жалоб и воззваний, равно как и персональный состав групп физиков, участвовавших в конфликтах, постоянно менялись: эти группы и конфликты не были постоянны ни по признаку лояльности к новой власти, ни по признаку научной заслуженности и талантливости, ни по признаку принятия/непринятия новейших открытий физики. В-третьих, тщательное разъяснение малопонятной сейчас терминологии («предметные комиссии», «выборы действительных членов института», «лабораторно-бригадная проработка» и т. п.) и прочих нюансов перманентного административного переустройства высшего образования и науки, бурно проходившего в двадцатых годах, заняло бы несколько страниц. Но если попытаться максимально коротко[212] изложить всю череду конфликтов двадцатых, в которых в той или иной степени участвовал Вавилов, может получиться следующая крайне упрощенная история. В Московском университете у руководства физическими исследованиями оказалась группа А. К. Тимирязева (1880–1955; ученик П. Н. Лебедева; сын знаменитого биолога Тимирязева, его так и называли – «сын памятника»). А. К. Тимирязев, член партии с 1922 г., трижды упомянутый самим Лениным в статье «О значении воинствующего материализма», не принимал теорию относительности, а также противился привлечению на работу в университет физиков не из его круга, в том числе выдающихся (Л. И. Мандельштам, 1879–1944). Против всего этого восстала другая группа физиков, в том числе социально активная университетская молодежь. С середины двадцатых в МГУ все же были взяты на работу некоторые неприятные Тимирязеву талантливые физики – Л. И. Мандельштам, И. Е. Тамм (1895–1971), Г. С. Ландсберг (1890–1957), – но только в 1930 г., после проверки комиссией Рабоче-крестьянской инспекции, Тимирязева удалось окончательно отстранить от руководства. В ходе этой долгой эпопеи в жизни Вавилова произошли четыре важных события: он лучше узнал многих выдающихся впоследствии физиков, стал защитником теории относительности, перешел на работу в МГУ, создал себе имя социально активного и лояльного к властям молодого ученого. В 1929 г. Вавилова избирают заведующим кафедрой общей физики Московского университета, он становится также действительным членом Научно-исследовательского института физики при МГУ. Вавилов сразу уходит при этом и из лазаревского Института физики и биофизики, и из Зоотехнического института – университет становится основным местом его работы. В 1930 г. в университетской газете «За пролетарские кадры» было опубликовано сообщение (с портретом): «Сергей Иванович Вавилов – первый ударник-профессор на физическом отделении».
В двадцатых годах формируются еще две грани канонического облика Вавилова из его грядущих биографий: защитника теории относительности и специалиста по Ньютону. После своей неудачной попытки опровержения опыта Майкельсона Вавилов примкнул к сторонникам теории относительности[213], активно защищал ее от нападок и наконец в 1927 г. написал выдающуюся работу «Экспериментальные основания теории относительности» (издана в 1928 г.). Эта книга ознаменовала конец этапа, когда против теории относительности могли выступать настоящие физики – дальше нападать на Эйнштейна стало прерогативой откровенных маргиналов и отдельных философов, и то уже не против самой теории, а против ее философских трактовок и использования в идеологических целях. Одной из особенностей книги стал подбор в качестве эпиграфов к каждой главе ярких и хорошо подходящих по смыслу цитат из Ньютона. Это удалось Вавилову потому, что именно в то же время он работал над переводом «Оптики» Ньютона – ранее не переводившаяся на русский язык книга с комментариями Вавилова вышла в 1927 г.; в том же году Вавилов опубликовал еще две статьи о Ньютоне, уверенно входя в не слишком широкий круг отечественных знатоков его творчества.
Примерно в те же годы, когда Вавилов становится профессором-ударником, государство на фоне «великого перелома» в политике (сворачивания НЭПа) и в рамках культурной революции принимается за Академию наук. После изменений устава, принуждения к выбору в состав академии членов партии (количество академиков по уставу в 1929 г. было резко увеличено – с 47 до 90 человек), неоднократных переподчинений разным госструктурам Академия наук СССР к концу тридцатых годов постепенно превращается из подобия научного клуба в подобие «министерства науки», призванного отвечать за все фундаментальные исследования в стране и получившего во владение определенную материальную базу (некоторые институты) и властные полномочия. С. И. Вавилов попал в одну из первых волн расширения и «осовечивания» академии: в 1931 г. он становится членом-корреспондентом, в 1932 г. – академиком. Избрание академиком, пожалуй, первый эпизод в карьере Вавилова, остающийся до конца так и не объясненным историками. В цитировавшемся ранее письме к Э. Резерфорду П. Л. Капица пишет и об избрании Вавилова академиком: «Я никогда не мог понять, почему Вавилов оказался в Академии. И хотя с физиками у нас бедновато, но есть здесь такие люди, как Скобельцын, Фок и другие, которые в тысячу раз лучше Вавилова. Разгадка, я думаю, в том, что Вавилов – человек с очень тонкими манерами, он знает, что и когда надо сказать, чтобы было приятно всем» ([Капица, 1989], с. 65). Несомненно, Вавилов был общественно активным и лояльным к власти молодым профессором, но он и в самом деле был такой не один среди физиков. Возможно, сыграла
