Отражение Улле - Александр Марков

- Большое утешение, - сказал он с усмешкой, - что Улле не скрутит время в Большую Петлю. Как будто сейчас на Земле намного лучше.

- Это все, что мы можем сделать, - сказал Элгар. - И это немало. Может быть, спустя долгое время мы станем сильнее, а Враг, губя вокруг себя все живое, постепенно ослабеет, и тогда... кто знает, как повернется жизнь. Не будем терять надежды.

- Я думал, ты могучее существо, - сказал Аги. - Ты же обещал Кру власть над миром. Выходит, лгал?

Элгар на мгновение замешкался, потом ответил невозмутимо:

- Мы будем недосягаемы для Врага. У нас будет свой маленький мир. Он будет чистым и светлым. В нем мы будем хозяевами. Разве этого мало? Что нам за дело, в конце концов, до внешнего мира, раз мы не в силах его изменить? Мы будем жить так, как будто его нет вовсе. Как будто он - один из упыриных пузырей, выпавших из вселенной.

Энки сказал:

- Неужели нельзя хоть как-то потеснить зло на Земле? Гуганян можно убивать. Мы с братом убили троих. А ты, Элгар, мог бы победить марбианина?

Элгар сделал жест, как будто отгонял комаров.

- О Имир над тучей! Что ты говоришь! Всякое убийство есть зло. Это временной вихрь, воронка, всасывающая душу. Этот путь не для нас! Он не ведет к победе добра. Следуя по нему, можно попасть только...

- Улле в пасть, что ли? - докончил Аги, усмехаясь.

- К тому же любой марбианин может убить меня одним-единственным словом, - сказал Элгар. - Вы же знаете, как погибли все Светлые на третий день после прихода Губителя.

Потом они долго молчали. Понуро сидели на шкурах, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

Медведь побрел прочь - наверное, Элгар опять послал его на охоту. Люди проводили зверя тоскливыми взглядами.

Шло время. В пещере день не отличался от ночи. Освещение зависело только от Элгара. В одном из залов с потолка капала ледяная вода. Это было похоже на дождь. Только капли прозрачнее и чище. "Они как слезы", - сказала Эйле однажды. Эйле любила этот зал. Она часто сидела там одна и слушала, как звенят капли, падая в выдолбленные ими же круглые ямы в полу. Вода собиралась из ям в ручеек, почти тотчас же исчезавший в темной трещине.

Элгар изо дня в день неторопливо рассказывал людям все, что помнил о мире, каким он был до пришествия Улле.

О жарком солнце, густых лесах; о странах, где никогда не бывало морозов и снега, где в изобилии росли невиданные плоды, сочные и прекрасные на вкус. О чистой воде в каждом ручье. О разноцветных беззаботных птицах, умевших издавать сладкие звуки, которые в нынешнем мире и сравнить-то не с чем. О милых, беззлобных и чуть смешных людях, не умевших делать никаких орудий, кроме грубых кремневых ножей, не знавших чисел и обходившихся всего несколькими словами. Эти дикари, которыми Элгар явно восхищался, - еще бы, ведь в молодости он был одним из них! - достигая зрелости, проходили сложный обряд посвящения и становились Светлыми. Светлые же не охотились, не копали кореньев, не пили воды, не делали орудий и не жгли костров и даже не оставляли следов на земле, по которой ступали. Единственным делом Светлых было - слушать звезды, внимать Слову Имира и запоминать, запоминать... А их память понемногу сливалась, образуя чудо-звезду, Зерно Имира. И конечно, Светлые никогда не умирали. Если же кому-то из людей случалось умереть, не дожив до посвящения, его хоронили с плачем и с почестями на благоуханном цветочном ложе... А иногда, в особых случаях, съедали, тоже с плачем, без злобы, с почетом и любовью. Это делалось для того, чтобы дух умершего не исчез бесследно, а продолжал жить, растворившись в живущих.

- Ну а цветочное-то ложе зачем? - спросил как-то Орми.

- Чтобы дух человеческий был так же красив в смерти, как и в жизни, ответил Элгар и добавил: - Но ты, Орми, слушаешь меня вполуха и все время думаешь о нехорошем. Оставь эти мысли, прошу тебя.

Орми посмотрел на Элгара в упор и сказал:

- Так ты и будешь до скончания дней лезть людям в головы, подглядывать то, что не тебе предназначено, и заниматься нравоучениями? Рассказывай дальше, я слушаю.

А потом, когда Элгар кончил рассказывать и погрузился в оцепенение, заменявшее ему сон, Орми ушел в зал звенящих капель и встретился там с Эйле.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - сказала девочка, не поворачивая головы. - Раз, два, три. Считай про себя. Четыре, пять, шесть. Считай! Ты хочешь, чтобы Элгар не видел твоих мыслей. Семь, восемь... Он не станет заглядывать в голову, набитую числами.

- У Слэка было двадцать пять зубов, - быстро забормотал Орми. - Четыре ему выбил Барг. Ты умница. Сколько осталось? Давай уйдем. Сколько же осталось? Было двадцать пять... Мне все надоело. Четыре долой. Я хочу в лес. Двадцать один. Там лето сейчас. Их отдали Улле. У того было двести. Сколько стало?

- Пойдем. Двести четыре. Я знаю, где второй выход. Надо выяснить, сколько шагов отсюда до второго выхода. Пойдем прямо сейчас.

- Сначала сосчитаем шаги до Энки. Он пошел спать в... первый коридор направо. Может, он захочет посчитать с нами вместе.

- С нами втроем, - сказала Эйле. Они двинулись к Энки. Энки храпел, завернувшись в шкуру.

- Мы уходим, - Орми потянул брата за ухо, подсчитывая в уме общее число ушей в пещере Светлого. - Идешь с нами?

Энки проснулся мгновенно, и по его лицу было видно, что ему не придется долго втолковывать, о чем речь. Однако ответил он не сразу.

- Похоже на то, что Элгар прав. - Энки говорил глухо, потупив взгляд. - Здесь мы хоть в безопасности. А стоит выйти - и все. Только зря погибнем. Нет, не пойду. И Аги, и Бату тоже - все мы нахлебались горя. А тут тихо. Сначала я не понимал, а теперь понял, что это такое. Покой. И некого бояться.

- Ну, так прощай, брат. Я не буду долго тебя просить - И, обращаясь к Эйле, Орми добавил: - Бежим, пока не хватились!

Уже убегая, Орми крикнул брату на прощание:

- Досчитай до ста, сделай милость. Нам бы только до выхода добраться... а наружу Элгар носа не высунет.

Вот и выход. Не тот, на скале, а другой, в глубокой расщелине у подножия снежной горы. Дверь была такая же, потайная - каменная, но на этот раз Орми видел ее не хуже своей спутницы. Миг - и они снаружи. Расщелину эту Орми знал - ему случалось ходить сюда за дровами.

Здесь было утро. Ночью, видно, прошел дождь. С только что распустившихся листочков ольхи-людоедки свисали мутные капли. Побеги чуть шевелились; тяжелые черные почки на концах ветвей, к счастью, не успели еще лопнуть. В них наливались соком туго скрученные отростки - жала, готовые впиться в любую теплую плоть.

Орми быстро провел Эйле через заросли, и они взобрались на покрытый лишайником плоский камень, от которого начинался крутой и скользкий подъем на северный склон ущелья.

Вдруг позади раздался треск. Медведь Элгара стремительно мчался к ним, круша сухие деревца и сдирая с камней мягкие моховые подушки.