Император Александр III - Владимир Петрович Мещерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступила эпоха войны. В ней выпала на долю Цесаревича трудная задача – трудная, как душевное бремя, следы которого, как оказалось после, отразились в том душевном настроении Монарха, под влиянием которого Он из миролюбия создал одну из целей Своего царствования.
Как известно, Ему поручен был Рущукский отряд, имевший огромное оборонительное значение начала кампании и потому призванный к тому, что на войне для всякого человека самое тяжелое, к неподвижности. И действительно, долгие месяцы Цесаревич должен был, как узник, в зимнюю погоду проводить в однообразной обстановке сторожевой службы, прерванной только двумя блестящими военными делами своего отряда. Но в этом однообразном обиходе много впечатлений перебывало в душе Рущукского смиренного Полководца. Здесь Он перевидел и перечувствовал всю обратную сторону медали войны, ее закулисные тайны: здесь Он, ежедневно посещая раненых, видал их страдания; здесь, ежедневно беседуя со Своими сослуживцами, Он слышал все сведения боевой жизни, мысли, суждения, рассказы, начиная с чудных проявлений русской вековой доблести и кончая, увы, весьма печальными сторонами того мира, который есть неизбежная изнанка сегодня войны, а завтра всякого другого людского дела. И все это Цесаревич с глубоким вниманием слушал, все это в Нем перерабатывалось в эти долгие зимние дни Его глубоким здравомыслием и светлой душой, и вот эти-то месяцы явились Его второю подготовительною школою к царствованию; это не была одна военная и боевая школа; это была и жизненная школа, ибо все до одной картины жизни перебывали перед его глазами и перебывали впечатлениями в Его душе… И если тут, именно тут, Он почувствовал и понял, как кратки минуты военного счастья, упоения успеха и как долги, напротив, дни, месяцы и годы страдания и бедствия от этой самой войны, если они дали душе Его прочувствовать, что значат слова: потоки крови, стоны раненых, крики умирающих или письма, приходящие из дома к адресату, давно зарытому в общую могилу, – то что же удивительного, что Рущукский Военачальник, став Русским Царем, дал сердцу Своему сказать: да будет мир, да не будет войны!
* * *
Но, увы, после тяжелого периода войны настал для Цесаревича период еще более тяжелый. Совершился Берлинский конгресс, под впечатлением которого, надо полагать, в душе Цесаревича родилось и созрело то чувство, с которым по вступлении на престол Он решил иностранную политику Своего государства всецело вести Сам и лично. Затем пошли тяжелые минуты постепенного усиления беспорядка и возраставшей дерзости крамолы, в течение которых Цесаревичу пришлось быть с тяжелою душевною скорбью безмолвным зрителям. Роковая тьма нисходила на русскую землю, и жизнь стала проявляться под влиянием обманов зрения и чутья. Самым главным и роковым обманом было то состояние беспомощности и опасности, в котором представляли себя призванные доверием Государя управлять и действовать; этот овладевший ими обман повлек за собой тяжелое и угнетенное бессилие, которым воспользовались безумные враги народа, чтобы из горсти негодяев представлять угрожающий мираж какой-то общественной силы; они стали усиливаться, власть стала все слабеть, преступные замыслы стали повторяться в своих покушениях все чаще и чаще, и под этим тяжелым гнетом времени никто не смог трезвым голосом развеять роковой обман и крикнуть: опасность только в правительственной слабости, прочь компромиссы, уступки и полумеры; одна только минута силы и бесстрашия власти, и крамола исчезнет… Но этот голос не раздался, и тучи собирались над Петербургом все грознее и мрачнее. Чтобы судить о силе действия на умы нашедшего на них, как тучи, обмана, достаточно припомнить два разнородных, но одинаково печально-поразительных факта. Накануне 1 марта Государь Александр Николаевич говорил с радостью Своим приближенным о том, что Он сегодня впервые чувствует Себя легко, ибо последний злоумышленник схвачен. На другой день Его не было в живых. Второй факт со значением государственного события находился в роковой связи с первым в том отношении, что правившие тогда делами люди – жертвы собственного ослепления, пришли к зловещей мысли, что последний крамольник исчезает тогда, когда правительство, не доверяя своим силам, решится призвать на помощь, вне существующих порядков, какие-то сторонние избирательные силы. Таким образом, 1 марта совершилось тогда, когда Великий Преобразователь-Мученик был вдвойне обманут: во-первых, в Своей безопасности, а во-вторых, в цене этой мнимой безопасности, купленной попыткой ослабить без того расшатанную и ослабленную власть уже решительным шагом в пользу какой-то миражной общественной силы.
* * *
Никогда положение Государя, вступающего на престол, не было так существенно трудно, как Императора Александра III. Не говоря уже о поражении Его сердца, как Сына и как человека, горем и ужасом в такую минуту Его жизни, когда она требовала от Него самого спокойного настроения и самого светлого взгляда на создавшееся вдруг положение, для того, чтобы быть в состоянии взять в руки направление событий, – но самый характер тогдашней политической минуты, самый психический мир этого политического положения, сложившегося, как было выше сказано, из обманов мысли и из миражей зрения, представлял почти безвыходное положение и сразу лег всем своими ужасным бременем на душу молодого Государя. Кругом все почувствовали незнание, куда идти, как думать, и все взгляды растерянных, так сказать, душою устремились на Государя с надеждой и молением вывести Россию из крови и мрака.
Антон фон Вернер. Берлинский конгресс. 1881
И дабы еще поразительнее было верное представление о страшно трудном положении Государя, надо вспомнить, что Он был, как Самодержавный Глава Русской земли, в ту именно минуту совершенно Один. При других условиях времени, как бы велик ни мог быть ужас от цареубийства, преемнику подло убитого Царя дана возможность найти в твердом и единомыслящем строе правительственных лиц и учреждений полное содействие его первым шагами при вступлении на престол. К сожалению, 1 марта совершилось при других условиях; именно этого твердого и единомыслящего строя в правительственной среде не было, а, напротив, в ней оказывалось что-то по свойствам своим и по влиянию на умы шаткое и неуверенное, а по существу – либеральное, в смысле разлада с духом вековых преданий и устоев Самодержавия. С одной стороны, успело установиться совсем чуждое этому
