Разыскиваются полицией - Ким Уозенкрафт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И после стольких лет… — пробормотала Дайана.
Гейл подскочила и уставилась на нее. Обе рассмеялись.
— Извини, — промолвила Дайана.
Гейл кивнула.
— О чем ты думала? Ясно, что не о завтраке.
— Ты научилась читать мои мысли?
— На мгновение показалось, ты вот-вот расплачешься.
— В самом деле?
— Да.
— Я вспомнила, что моя мать была долбаной алкоголичкой.
— Не грубовато ли о матери?
— Да. Но это правда.
— В тюрьме пользовались термином «алкоголезависимые». Так говорили адвокаты.
Дайана подняла голову.
— Ни за что бы не догадалась.
— Я иногда бывала на собраниях. Помогала чем могла.
— Что они за люди?
— Приятные. Борются со своей нелегкой ношей.
— Осужденные. Наркоманы. Запойные. Алкаши. Приятная компания.
— Если бы ты видела меня с моими приятельницами, когда мы учились в школе, ты бы решила, что мы вырастем наркоманками. Однако никто из нас не пристрастился к наркотикам.
Дайана, не соглашаясь, покачала головой. К ним подошел официант с блокнотом и избавил Гейл от продолжения спора. И так уже было высказано немало желчных слов. Наверное, расходились нервы, подумала Гейл. Дальше будет легче. Или Мэл прав и ей следует отшить эту девчонку?
— Ты в самом деле помнишь, что собой представляют волованы? — спросила Дайана.
Перед официантом она сменила тон на вежливо дружеский. Гейл кивнула.
— В таком случае принесите их мне.
— Мне тоже. — Гейл повернулась к официанту. Вот. Все не так трудно.
После завтрака они вернулись в свое купе.
Там Гейл чувствовала себя на удивление спокойно. Может, потому что поезд, отделяя их от остального мира, несся вперед, и она ехала в нем не по указке других, а по собственной воле. Совсем не то что сидеть в каком-нибудь якобы безопасном доме и ждать, что в дверь вот-вот ворвутся копы. Страх был, но в данный момент она приписывала его паранойе. Да и то сказать, опасность реальная, как эта молодая маньячка, что сидит напротив нее. Копы ворвались бы и в купе… если сели на поезд в Нью-Йорке. Хотя если бы сели, их бы уже арестовали. Не стоит волноваться, пока они не доедут до следующей станции. А Кливленд еще в нескольких часах пути. До тех пор можно выходить из купе, если захочется, пройтись по составу, посидеть в вагоне-ресторане. Но было в этом нечто пугающее. Гейл поняла, что в тюремной жизни существовало определенное удобство: не мучила проблема выбора, надо было только поступать, как приказывали. Отсутствие ответственности обеспечивало своеобразную свободу.
И в то же время душило. Странно: долгие годы она желала лишь одного — выйти на волю. Но вот обрела свободу — и почувствовала себя в заключении. Следовало делать выбор. Решать. Этот выбор влек за собой далеко идущие последствия. В тюрьме ей нечего было терять. Здесь она могла потерять свободу.
Дайана вытащила из-под рубашки пистолет и положила на полку рядом с подушкой.
— Поэтому тебе нравится свободная одежда?
Дайана в упор посмотрела на Гейл:
— Незачем пугать людей.
— Ты пугаешь меня. Попадемся с оружием — и получим новый срок. И это помимо того, что причитается за побег. И помимо того, что мы должны отсидеть по основному обвинению.
— Угу. — Дайана подняла голову и, подбоченившись, положила руку на бедро. Едва заметно кивнула. — Давай считать, у меня и так уже двадцатка плюс за побег не менее пяти плюс целое новое дело. Черт возьми! Долго же мне придется сидеть, если я попадусь! А что у тебя? Двенадцать плюс сколько-то за побег? Но я гарантирую, за пистолет ты ничего не схлопочешь. Это мой пистолет, и ты уговаривала меня выбросить оружие. Договорились?
— Утешила, — усмехнулась Гейл.
— Давай на этом сойдемся, подружка. — Дайана достала пистолет, положила в чемодан и закрыла на молнию. — Так тебе больше нравится?
Гейл промолчала.
— Нас с тобой откровенно подставили и держали за решеткой. Следовательно, и мы можем выкручиваться как угодно, чтобы нас не поймали.
— Только никакого насилия. Пусть меня лучше поймают, прежде чем я совершу жестокий поступок.
— Как знаешь, — пробормотала Дайана.
— Нам надо заключить своего рода соглашение.
— Даю тебе слово, тебе не придется совершать насилия.
— Придется, если ты воспользуешься пистолетом.
— Не собираюсь. Я знаю, как с ним обращаться.
— Не зарекайся.
— Я не выброшу оружие. И покончим на этом.
Нет смысла спорить. Гейл отвернулась и стала смотреть в большое вагонное окно. Вот промелькнул плакат: «Добро пожаловать в Пенсильванию!» Америка начинается здесь, словно штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси не существовало. Будто Пенсильвания являлась началом и концом всего. Рай «дровосеков».[33] Здесь, в Алленвуде,[34] Том просидел семь лет своего срока. Гейл задумалась: где он, чем занимается, кроме того, что не хочет с ней знаться? Его освободили более двух лет назад. Наверняка подцепил кого-нибудь, кто ему стирает, готовит еду, открывает почту и прыгает в кровать, когда ему приспичит — а это случается часто. Для самой Гейл секса теперь не существовало. С ней это было так давно. Но она не сомневалась, что любовь — это замечательно. Если только заниматься ею с идеальным мужчиной в идеальном месте. После стольких лет воздержания Гейл не собиралась ложиться в кусты с первым встречным, которому пришло в голову перепихнуться. Видимо, частично из страха, что она больше не привлекательна, ее пора миновала, она больше не юная цыпочка, наоборот, старуха, песок сыплется, и на нее уже никто не позарится. Гейл посмеялась над собой. Всегда найдется такой, кто позарится. Вопрос в том, способный или нет. За окном катились плоские зеленые равнины Пенсильвании. Свобода — это только слово… Гейл понимала: рано или поздно ей придется об этом задуматься. В горячке побега и физического напряжения она не задавалась вопросом, куда стремится, чем будет заниматься. Сейчас она все еще бежала, но нельзя бежать вечно. Надо думать о будущем — как распорядиться своей жизнью. И главным образом о том, как вести себя в непростом положении беглянки. Выбор простой: либо постоянно скрываться, пока ее не поймают и не водворят обратно в тюрьму, либо снова стать членом общества, законопослушной гражданкой. Обрести новую личность, достать документы, устроиться на приличную работу. Может, даже завести семью. Гейл читала о женщинах, которые рожали детей, когда им было за сорок, даже за пятьдесят. Она ведь не такая уж и старая? Могла бы… Она одернула себя, не решаясь надеяться. Вспомнить хотя бы Сару Джейн Олсон. Она находилась в бегах двадцать четыре года, и все считали ее законопослушной гражданкой. Но однажды, когда она ехала в мини-вэне по пригородам Сент-Пола, ее арестовали. Конец свободе. В «Нью-Йорк таймс» появился заголовок, который Гейл помнила до сих пор: «Неужели эта заботливая мамаша — бывшая террористка?»
А если она, как предрекал Мэл, сумеет устроить нормальную жизнь, заведет детей, станет их нежно растить, выдержит суматоху семейного существования и доживет до того дня, когда старший сын окончит школу, но по дороге на выпускную церемонию ее арестуют и опять посадят за решетку? Что надо от нее властям? Что они готовы у нее отнять? Все, что сумеют, украдут каждую минуту ее существования, и лишь только потому, что имеют силу. Не проще ли оставаться вне закона, находиться постоянно в бегах и не пытаться вести нормальное существование? Гейл не испытывала уверенности, что стремится к нему, даже если бы были возможности. Когда она вспоминала детство в своей более чем нормальной семье и родителей, которых любила, а с годами научилась уважать такими, какими они были (после ее заключения их политические взгляды стали значительно глубже), когда она вспоминала былую жизнь в их пригороде, то сильно сомневалась, что захотела бы вернуть ее. Она была бы такой же удушающей, как тюрьма. А в некоторых отношениях даже коварнее.
Дайана закрыла глаза, и веки Гейл тоже стали сдаваться усталости, силам тяготения и бог знает чему еще; она почувствовала, как тело окутывает теплый туманный покров сонливости. В тюрьме Гейл этого не понимала, но здесь ей стало ясно, что за решеткой она по-настоящему не отдыхала. Спала — да, лежала с закрытыми глазами, даже видела сны, но настоящего отдыха не было. Не попадала в то место, где происходило обновление и подзарядка. Гейл вздохнула: «Господи, как хорошо!» — и задремала.
Она проснулась от того, что хлопнула дверь купе, открыла глаза и не могла сообразить, что происходит, пока не узнала в темноволосой, коротко подстриженной девушке Дайану. Она казалась испуганной, Стояла, прижавшись спиной к двери, сжимая в руке газету «Нью-Йорк пост».
— Ты не поверишь! — Она подала ей газету.
Они были на первой полосе, рядышком. Две ужасные тюремные фотографии из их дел, под подбородками номера. Ниже — заголовок черным жирным шрифтом: