История нравов - Эдуард Фукс

Глава 4

Любовь

Нет никакого сомнения, что с той поры, как пробудилась индивидуальная половая любовь, она на почве европейской культуры с каждым столетием все более одухотворялась.

И, однако, если уже в XVII столетии она была животным исполнением законов природы только в самых отсталых слоях населения, то даже и в среде дворянства и городской буржуазии она лишь в отдельных случаях поднималась до высшего идеала единобрачия, и только в исключительных случаях она спаивала мужчину и женщину в такую тесно связанную пару, что каждый из них достигал в браке человеческого совершенства. Любовь одухотворилась только в сфере рассудка, тогда как сердце оставалось нетронутым.

Для господствующих классов, интересы которых накладывают прежде всего известную печать на облик эпохи, жизнь никогда не была борьбой или же походом в сферу более высоких возможностей развития, а только более или менее удобной программой эксплуатации наличных культурных благ. Или, во всяком случае, в этом преимущественно выражались их господские привычки. А так как право господствующих классов распоряжаться имевшимися налицо культурными благами никогда не было так беспредельно, как в эпоху абсолютизма, то отсюда для них вытекала столь же приятная, сколь и удобная жизненная философия.

Она гласила: так как жизнь — только коротенькое путешествие, то следует совершить его как можно комфортабельнее и веселее. Для этой цели необходимо игнорировать, как будто они не существуют, все осложнения, которые могут помешать этому удовольствию. А из такой программы жизни вытекал в области философии любви нами уже во многих местах обрисованный, как в его сущности, так и в его особенностях, тот специфический взгляд, который в его практическом применении можно лучше всего охарактеризовать словами «культ техники любви».

Формы любовного наслаждения являются в эту эпоху не только арабесками, красиво и изящно переплетающими чудеса любви, нет, они теперь сами стали этим чудом, его единственной целью и единственным содержанием.

Любовь только случай испытать то наслаждение, которое в особенности ценилось эпохой. И это вовсе не думали скрывать, напротив, все в этом открыто признавались. Бюффон, живший в первой половине XVIII в., заявлял: «В любви хороша только физическая сторона». Полстолетия спустя Шамфор издевался: «Любовь не более как соприкосновение двух эпидерм». Это, в сухих словах, не более как провозглашение мимолетной страсти, страсти без последствий. В этой мимолетной страсти физическая сторона, однако, занимает гораздо меньше места по сравнению с прежними эпохами. Клокочущие вулканы стали уютно греющими очагами. Уже не было желания совершенно слиться с другим. Люди стали умеренными или, выражаясь в духе эпохи, «разумными», и притом во всех ситуациях.

Там, где господствует истинная страсть, любовь есть желание подарить себя, отдать себя всецело и навсегда. Теперь она стала похожей на отдачу себя взаймы. Любовная связь становится в эту эпоху договором, не предполагающим постоянных обязательств: его можно разорвать в любой момент. А потом делали вид, будто ничего и не было. Всю остальную жизнь мужчина и женщина могут собой распоряжаться как угодно. Снисходя до ухаживающего за ней кавалера, женщина отдавала себя не всецело, а только на несколько мгновений наслаждения или же продавала себя за положение в свете.

Этот везде распространенный поверхностный взгляд на чувство любви привел в своем развитии с логической неизбежностью к сознательному упразднению высшей логики любви — деторождения. Мужчина уже не хотел больше производить, женщина не хотела быть больше матерью, все хотели лишь наслаждаться. Дети — высшая санкция половой жизни — были провозглашены несчастьем. Бездетность, еще в XVII в. считавшаяся карой неба, теперь многими воспринималась, напротив, как милость свыше. Во всяком случае, многодетность казалась в XVIII в. позором. И эта мораль господствовала не только в верхах общества, а проникала в значительную часть среднего бюргерства, и притом во всех странах. Значительную роль здесь играл, впрочем, и другой фактор: содержать многих детей становилось в эту эпоху экономического застоя для все большего числа семейств непосильной роскошью.

Это систематическое игнорирование физических законов любви должно было мстить людям, как мстит любое уклонение от законов природы. И в самом деле! Всеобщее физическое вырождение было характерным законом эпохи, и старый режим сделался в европейской культурной истории начиная со Средних веков классическим веком декаданса.

Всякая эпоха упадка характеризуется в половой области заметной склонностью к рафинированности наслаждения. Эта склонность обнаруживается в двух типических явлениях — в беззастенчивом разврате, часто доходящем до противоестественности, гоняющемся за все новыми техническими ухищрениями в сфере физического наслаждения, и, во-вторых, в резиньяции, известной под названием сентиментальной любви. И то и другое служит теми возбуждающими средствами, в которых нуждаются в первом случае натуры сильные, во втором — натуры слабые, чтобы испытать те ощущения, которые они уже не могут испытать при нормальных условиях.

В литературе наиболее известные типы в этом отношении — преступный сладострастник Вальмон и разочарованный, слабый Вертер. В эпохи упадка люди вроде Вальмона и Вертера становятся явлениями массовыми, перестают быть индивидуальными типами.

Период чувствительной и слезливой любви, когда тратили больше чернил, чем спермы — ибо до объяснения леди исписывали по крайней мере несколько печатных листов бумаги, — продолжался в Германии даже еще в XIX столетии. Поэтому Вертер — не только гениальнейший анализ сущности немецкого сентиментализма как определенной философии любви, но и гениальная художественная формула политического и социального бессилия немецкого бюргерства покончить с феодализмом — формула, уловленная и созданная пророком.

В XVIII в. любовь — ремесло. Поэтому каждый должен был ее сначала изучить, тем более что мужчина и женщина стремятся к тому, чтобы в этой области не оставаться простыми дилетантами, а достигнуть полного совершенства. Впервые поэтому в мировоззрении людей начинает играть значительную роль нечто вроде сексуального воспитания. Каждый воспитывает себя самого «для любви», «для любви» же все воспитывают друг друга.

Искусство соблазнить женщину — любимейшая тема мужских разговоров; вопрос, как суметь стать с ловкостью и грацией постоянно богато вознаграждаемой жертвой соблазна, составлял в продолжение полутораста лет наиболее животрепещущую проблему для женского остроумия.

Некая госпожа Морин говорит, например, своему сыну: «Могу тебе дать только один совет: влюбляйся во всех женщин». Некий английский лорд пишет сво¬ему сыну, вступающему в свет: «Изучай днем и ночью женщин — само собой понятно, только лучшие экземпляры: пусть они будут твоими книгами».

К заботливым советам родителей родственники и друзья присоединяют услужливую активную помощь. Стоящего на грани отрочества и юношества молодого человека знакомая дама, разыгрывающая добрую мать, разжигает указаниями на разнообразные блюда, которые изготовляет любовь. Она обращается с ним, как с ребенком, и вместе с тем требует от него поступков, которые рано или поздно должны пробудить в нем чувственность. Что для зрелого мужчины является доказательством высшего расположения, разрешается ему в первый же день знакомства, точно это пустяк. Дама раздевается в его присутствии, принимает его в постели, принимает услуги, предполагающие самую близкую интимность. И всегда при этом она ему показывает «кое-что», а иногда и очень много.

Благоразумные и предусмотрительные матери — такими, по крайней мере, провозглашала их эпоха, — которым важно, чтобы сын сумел занять в обществе видное место, нанимают, кроме того, камеристок и горничных во вкусе сына и умелыми маневрами устраивают так, что «взаимное совращение молодых людей становится самой простой и естественной вещью». «Таким путем они делали сыновей более смелыми в обхождении с женщинами, пробуждали в них вкус к любовным наслаждениям и спасали их вместе с тем от опасностей, грозящих молодым людям от схождения с проститутками».

Сексуальное воспитание девушек вращалось, естественно в других плоскостях, хотя имело в виду ту же конечную цель. Усерднее всего занимались половым воспитанием девушек в среднем и мелком мещанстве. Так как в этих кругах наиболее честолюбивой мыслью каждой матери была «карьера» ее дочери, то стереотипная фраза в устах тысячи матерей, когда они говорили о своих дочерях, гласила: «Моя дочь слишком хороша для ремесленника, она может выйти и за человека почище». И то же самое говорится дочери: она лакомый кусочек для гурманов и слишком красива, чтобы служить утехой для соседа Ивана и стоять за прилавком в его магазине. И потому не менее стереотипный совет гласил: «Пусть она не отдается первому встречному, а метит как можно выше».