Комментарий к роману А С Пушкина Евгений Онегин - Юрий Лотман

XLIV, 2 — Томясь душевной пустотой… — Реминисценция стиха Карамзина "Осталась в сердце пустота…" (Карамзин, с. 199); ср. о Татьяне:

Плоды сердечной полноты

(III, Х, 8).

XLV–LX — Работа над строфами приходится на октябрь 1823 г. — время тяжелого идейного кризиса П. Разгром кишиневского ("орловского") кружка декабристов сопровождался протекавшим на глазах П арестом В. Ф. Раевского, преследованиями и отставкой М. Ф. Орлова и ссылкой самого поэта в Одессу. П был свидетелем неудач европейских революций от Испании до Дуная. Однако все это было лишь одной из причин, побудивших П к трагическим размышлениям о слабых сторонах передового сознания и о пассивности народов, которые "тишины хотят" (II, I, 179). Не менее существенны были другие. Распад Союза Благоденствия сопровождался разочарованием в его тактической программе, связанной с установкой на относительно длительный период мирной пропаганды и переходом к тактике военной революции. А это совершенно по-новому ставило вопрос о роли и участии народа в своем собственном освобождении. Трагическое чувство оторванности от народа и в связи с этим обреченности дела заговорщиков было пережито в 1823–1824 гг. наиболее решительными участниками движения. Боязнь революционной энергии крестьян сложно сочеталась при этом с горьким сознанием политической инертности народа.

Как истукан, немой народПод игом дремлет в тайном страхе…

— писал В. Ф. Раевский ("Певец в темнице", 1822. — В кн.: Раевский В. Стихотворения. Л., 1967, с. 156). Период трагических сомнений пережили Грибоедов, Пестель (См.: Восстание декабристов, IV, 1927, с. 92), Н. С. Бобрищев-Пушкин и многие другие. П в этот период пишет стихотворения «Демон» и "Свободы сеятель пустынный", связанные с размышлениями этого же рода (см.: Томашевский, I, с. 548–554). Представление об «умном» человеке начинает ассоциироваться не с образом энтузиаста и политического проповедника (Чацкий), а с фигурой сомневающегося Демона, мучительно освобождающего поэта от иллюзий. Новое осмысление получила и тема скуки. Весной 1825 г. П писал Рылееву: "Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа" (XIII, 176). В этих условиях скука Онегина и его отношение к миру авторских идеалов получают новую оценку. В строфе XLV впервые происходит сближение автора и героя. Одновременно Онегин наделяется новыми характеристиками: ему приписывается оригинальность ("неподражательная странность") и высокий интеллектуальный уровень ("резкий, охлажденный ум"). Последнее — в противоречии с характеристиками его в начале главы.

XLV, 1–2 — Условий света свергнув бремя,

Как он, отстав от суеты…

Тема замены большого света дружеским кругом разрабатывалась в поэзии П этих лет и отражает биографическую реальность. Ср. "Послание к кн. Горчакову" (II, 1, 114).

XLVI, 1–7 — Кто жил и мыслил…

Того раскаянье грызет.

Строфа принадлежит к наиболее пессимистическим в творчестве П. Она связана с пересмотром в ходе идейного кризиса 1823 г. концепции Руссо об исконной доброте человека. П пришел к убеждению о связи торжества реакции и исконного эгоизма человеческой природы:

И горд и наг пришел Разврат,И перед <?> ним <?> сердца застыли,За власть <?> Отечество забыли,За злато продал брата брат.Рекли безумцы: нет Свободы,И им поверили народы.[И безразлично, в их речах]Добро и зло, все стало теньюВсе было предано презренью,Как ветру предан дольный прах(II, I, 314).

Стихи имеют прямое соответствие в черновой редакции "Демона":

[И взор я бросил на] людей,Увидел их надменных, низких,[Жестоких] ветреных судей,Глупцов, всегда злодейству близких.Пред боязливой их толпой,[Жестокой], суетной, холодной,[Смешон] [глас] правды благо<родны>й,Напрасен опыт вековой(там же, с. 293).

Близость этих стихов к XLVI строфе показывает духовное сближение автора и Онегина, что подготавливало появление П в тексте романа уже не в качестве носителя авторской речи, а как непосредственного персонажа. Черновые варианты этих строф свидетельствуют о тесной близости их с «Демоном». Эти семь стихов по своему строю соответствуют началу онегинской строфы. Возможно, что они предназначались для характеристики Онегина:

Мне было грустно, тяжко, больно,Но одолев меня в борьбеОн сочетал меня невольноСвоей таинственной судьбеЯ стал взирать его очами,С его печальными речамиМои слова звучали в лад…

Этот набросок не нашел себе места в "Евгении Онегине". Вслед за ним был написан «Демон» (Томашевский, I, с. 552–553). Сближение Онегина и Демона дало основание комментаторам (см.: Бродский, 107–108) сблизить Онегина с якобы прототипом Демона А. Н. Раевским. Однако поскольку отождествление А. Н. Раевского и поэтического Демона (несмотря на устойчивость такого сближения, восходящего к воспоминаниям современников поэта) на поверку оказывается произвольным, основанным лишь на стремлении некоторых современников и исследователей непременно выискивать в стихах «портреты» и «прототипы», параллель эту следует отвергнуть как лишенную оснований. И образ Онегина, и фигура Демона диктовались П соображениями гораздо более высокого художественного и идеологического порядка, чем стремление «изобразить» то или иное знакомое лицо. Это, конечно, не исключает, что те или иные наблюдения могли быть исходными импульсами, которые затем сложно преломлялись и трансформировались в соответствии с законами художественного мышления автора.

XLVII, 3 — Ночное небо над Невою… — Приведенный в примечании к этому стиху обширный отрывок из идиллии Гнедича «Рыбаки» (см.: VI, 191–192) должен был уравновесить отрицательный отзыв в строфе VII ("Бранил Гомера, Феокрита") и одновременно подчеркнуть включенность «нового» Онегина, в отличие от предшествующих характеристик, в мир поэтических ассоциаций ("Мечтам невольная преданность" — I, XLV, 5).

5 — Не отражает лик Дианы… — Диана зд.: луна. Отсутствие луны на небосклоне для пушкинского пейзажа — характерный признак петербургских белых ночей:

Твоих задумчивых ночейПрозрачный сумрак, блеск безлунный…(V, 136).

11 — Как в лес зеленый из тюрьмы… — Автореминисценция из "Братьев разбойников". Показательно, что этому стиху в контексте романа придан символический смысл, который, видимо, отсутствовал в структуре самих "Братьев разбойников", но вычитывался романтически настроенным читателем. "Один современник, иностранец, очевидно, передавая русские отклики на поэму "Братья разбойники", формулируя понимание ее русскими читателями, писал: "Не является ли именно эта живая любовь к независимости, столь яркая печать которой свойственна поэзии Пушкина, тем, что привлекает читателя сочувственным обаянием. Пушкина любят всей силой любви, обращенной к свободе <…> Без сомнения, в стихе: "Мне тошно здесь… Я в лес хочу", заключено глубокое политическое чувство" (Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965, с. 221–222).

XLVIII, 4 — Как описал себя Пиит. — Пиит зд.: Муравьев Михаил Никитич (1757–1807) (см.: VI, 192) — поэт, один из основоположников русского сентиментализма. Пиит (церковносл.) — «поэт», зд. имеет иронический оттенок.

Текст строфы насыщен конкретными топографическими намеками, создающими атмосферу зашифрованности по принципу: "понятно тем, кому должно быть понятно".

5-6 — … лишь ночные

Перекликались часовые…

Намек вводит в смысловую картину образ Петропавловской крепости со всем кругом вызываемых ассоциаций.

8 — С Мильонной раздавался вдруг… — Намек на возвращающегося в этот час из театра в свою квартиру на Миллионной (ныне ул. Халтурина), в казармах Преображенского полка, П. А. Катенина. Катенин писал П о первой главе: "Кроме прелестных стихов, я нашел тут тебя самого, твой разговор, твою веселость и вспомнил наши казармы в Миллионной" (XIII, 169). Стихи включали П и Онегина в атмосферу споров на квартире Катенина, который в эту пору был и одним из теоретиков литературной группы «архаистов», и лидером конспиративного Военного общества.

XLVIII, 12 — Рожок и песня удалая… — Мнение Бродского, согласно которому имеется в виду роговая музыка крепостного оркестра трубачей (Бродский, с. 112), видимо, ошибочно: "Роговая музыка в России просуществовала только до 1812 года" (Пыляев М. И. Старый Петербург. СПб., 1903, с. 74). Имеется в виду обычай богатых жителей Петербурга в начале XIX в. кататься по Неве, сопровождая прогулку хором песельников и игрой духового оркестра. Ср.: "Хоры песенников, т. е. гребцы и полковой хор, то сменялись, то пели вместе, а музыканты играли в промежутки. Шампанское лилось рекой в пивные стаканы, громогласное «ура» ежеминутно раздавалось" (Пыляев М. И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб., 1889, с. 114).